Все хорошо - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 7

Он был густой, этот запах. Воздух сделался студенистым, подергивающимся. На границах поля зрения происходило что-то непонятное и часто страшноватое. Киберы умерли. Станционные и корабельные компьютеры вели себя так, как хотели сами.

Может быть, имело смысл рискнуть и улететь вручную. Не рискнули. Это уже была деморализация.

Пришли ответы на вопросы Малыша. Передать их ему я не смог. Начали гаснуть звезды…

А после – будто гигантская рука стала медленно сжимать и скручивать станцию. Лязг, хруст и скрежет. Мы метались по помещениям, потом – разбрелись по каютам и стали ждать конца.

Это затянулось почти на трое суток.

Нас плющило аккуратно: воздух не выходил. Коридоры становились похожи на трубки, перекушенные кусачками: стены сведены вплотную. На моем потолке образовалось мокрое пятно, висели крупные холодные капли, иногда отрывались и падали на лицо и грудь. Я лежал и думал о последних вопросах Малыша и об ответах на них. Он знал о нас все – гораздо больше, чем мы сами. И думал не так, как мы. Конечно, большей частью думал не он сам, а таинственные аборигены планеты. Но тем не менее, тем не менее…

Почему Малышу было так важно знать подробнейшую биохронику доктора Бромберга? (И почему вдруг оказалось так трудно добыть ее?..)

И почему у людей в основном разные мнения, но по некоторым вопросам – совершенно одинаковые?

И – почему андроидам нельзя жить на Земле? Кто и когда это запретил и как им самим это объяснили?

И, наконец, – что такое "проект «Валгалла»?

Ответы от Амет-хана я получил, но даже не стал их читать – было просто не до того…

Стены каюты сжимались, шли складками. Дверь вывернуло, мембрана не замыкалась, повиснув мертвой складчатой шкуркой. Воняло все сильнее…

Аля от крепкого, плотного, вовсе не цветочного запаха сморщилась, непроизвольно дернула головой – и вдруг будто бы очнулась. Она лежала в комнате гостиницы, одна, на потолке бледно мигал экран мнемониатора. За окном, широким, панорамным, – зрела гроза. Небо было океански-зеленым, в белой пене. Облачные башни всех оттенков черного – надвигались. Светлая стрелочка глайдера скользила косо вниз, перечеркивая тучи…

Что это было? Она встала, неуверенно шагнула к столику. Вот теперь – тяжесть исчезала, испарялась… и так же исчезали и испарялись обрывки увиденного и понятого, разлитые лужицы чужой памяти… и, торопясь успеть, она подплыла к столу, схватила блокнот и начала диктовать то, что еще могла вспомнить: станция «Ковчег», проект «Валгалла», Эспада, андроиды, Бромберг, Малыш…

СТАС

Я шел вперед, спотыкаясь, и какие-то бестелесные твари касались щек и лба. Повязка была плотная, жесткая, двое за спиной крепко держали меня за локти, так что не хватало только скрипа несмазанных петель и вони факелов. Имелась, впрочем, другая вонь, которая не была похожа ни на что.

Я был уверен, что мы находимся не то в облагороженной естественной пещере, не то в приспособленной для обитания шахте. На Пандоре когда-то было много кобальтовых шахт – еще до организации природного заповедника. Об этом мало кто знает.

Вот – открылся некий объем. Зал? Гулко и темно. Здесь, в подземелье, я обнаружил в себе новое умение: ощущать близость стен, людей и предметов. Этакое серебрение исходит от неживого, и зеленоватыми тенями кажутся люди. Повязка на глазах мешает и этому зрению, но не абсолютно, и я различаю три продолговатых зелено-серебряных пятна перед собой…

– Отпустите его, – сказал низкий реверберирующий голос. – И снимите повязку.

Меня отпускают. Я стою смирно. Ловкие пальцы касаются затылка. Повязка сложная, с какими-то ремнями и застежками. Зачем такая, если хватило бы просто темного мешка?.. Впрочем, время вопросов еще не пришло.

Но вот – повязка (сбруя?) снята, я осторожно приоткрываю глаза. Полумрак. Просторное помещение, которое даже залом не назвать: ангар? купол? И – остро: уже видел! Уже был здесь!..

Не знаю уж, отчего, – но меня передернуло.

Только потом я стал смотреть на тех, кто стоял передо мной.

Вернее, так: один сидел и двое стояли. Просто головы их были на одном уровне.

Тот, который сидел, был огромного размера мужчина, бритоголовый и звероплечий. Двое, стоящие за его спиной со станнерами в руках, были в биомасках – как те, которые захватили меня и ребят. Вряд ли это те же самые – фигуры не такие. И уверенности той в них не чувствовалось, а лишь – опаска. Боятся меня? Как интересно…

– Приветствую вас, Попов! – пророкотал сидящий. – Поздравляю с освобождением!

– Спасибо, – хмыкнул я. – Где дверь?

– Дверь далеко отсюда. Одному вам ее не найти. Стул гостю!

Тут же под колени сзади мне ткнулось мягкое, я сел – и почти провалился. От этих бегающих безмозглых кресел-амеб я успел отвыкнуть. Теперь мой собеседник возвышался надо мной подобно горе.

– Я понимаю, у вас множество вопросов, – продолжал человек-гора. – Равно как у меня – множество ответов. Но прежде я сам спрошу вас: вам известно, кто вы такой?

Я ответил не сразу.

– Известно ли… Не знаю. Правильнее сказать – я догадываюсь.

– Поделитесь Догадками.

– С удовольствием. После того, как узнаю, кто такие вы и что вообще произошло?

– Разумно. Мы – подпольная организация. Одна из немногих существовавших и, наверное, последняя оставшаяся. У нас нет ни имени, ни списков. Есть только принципы и – цель. Я – заместитель руководителя организации. Зовите меня Мерлин. Я андроид.

– Очень приятно, – сказал я.

– В организацию входят также и люди, – продолжал Мерлин. – Руководитель организации – человек. Мы боремся и за равноправие – в том числе. Впрочем, если нам удастся достичь главной цели, то разница между людьми и андроидами просто исчезнет… Знаете ли вы, что такое Д-контроль?

– Когда-то я был кибертехником, – кивнул я.

– Следовательно, вы понимаете, что единственная реальная разница между человеком и андроидом – это наличие у андроидов Д-ответа?

– У нас Д-ответ есть?

– Нет. Ведь вы созданы не людьми.

– Именно созданы, вы полагаете?

– Созданы, модифицированы… Вот это ваше нечеловеческое спокойствие – откуда, Попов?

– От Боэция.

– Заслуживает внимания как гипотеза… Но Боэция знаете только вы. В то же время все, освобожденные нами, имеют железные нервы. Ни один нормальный человек не вынесет испытания темнотой и неизвестностью. Вы все – как каленые солдатики.

Я вспомнил Вадима и не стал его поправлять.

– Так вот, совершенно ясно, что вы созданы и сконцентрированы в одном месте с совершенно определенной целью. Оставалось вычислить, какова эта цель.

– И?

– Думаю, нам это удалось. Равно как и определить, кто именно это сделал.

– Поделитесь?

– Обязательно. Чуть позже. Я хочу, чтобы вы сами пришли к тому выводу, который мы сделали. Это надежнее, не так ли?

– Для меня безразлично. Я знаю, что таким путем человеку можно внушить все что угодно – просто подбирая факты. И даже не искажая их.

– И все же… я хочу быть несколько убедительнее.

– Может быть, вы убеждаете себя?

Раздался странный звук. Один из тех, кто стоял за спиной Мерлина, зажал себе ладонью рот. Похоже, я булькнул что-то смешное. Мерлин не обернулся.

– Вы помните, должно быть, десятилетие с две тысячи тридцатого по сороковой годы?

– Только по книгам.

– Ну, разумеется. Странности были?

– Да уж. Еще какие.

Странности – были. Полыхающие по всему миру малые войны, канун большой (или, как писал Створженицкий, «мировой торфяной пожар»), разруха, голод, миллионные толпы беженцев – в начале десятилетия; мир, покой, благополучие, всеобщая любовь и взаимоуступчивость (только после вас?) – в конце. Без видимых причин. Само собой. По мановению. Волшебный дождь. И что самое, забавное: всеми это воспринято было как нечто само собой разумеющееся. Одумались. Поняли, прозрели… Мне попались лишь две работы, где робко, как неприличный, задавался этот вопрос: а почему, собственно? И тут же вопрошавшие сдавали назад, вспоминали, что есть такое «человеческое здравомыслие» и «инстинкт сохранения разума», и что-то еще… И – не было никакой художественной литературы о последних войнах. О них забыли моментально и начисто, и только многочисленные памятники солдатам стояли над оплывшими траншеями: будто знаки признания греха беспамятства. Страшное прошлое забывалось, как дурной сон. Дети пятидесятых уже не могли представить себе иной жизни, чем тот бесконечный праздник, который им устроили старшие. В их представлении война с Гитлером закончилась едва ли не позже Евфратского котла, великого транссахарского марша Шварценберга или битвы за Дарданеллы…