Транквилиум - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 85

Он даже сел в кровати. Но ничего сделать было уже нельзя.

Передняя машина остановилась, окутываясь пылью и дымом. За нею, громоздясь, пристраивались остальные. Хорунжий Громов с трудом сдержал заплясавшую кобылу: «Тихо, Зорька, тихо…» С передней машины ловко соскочил высокий человек с пятнистой форме и быстро пошел к казакам, отмахивая рукой.

За спиной зачпокали затворы, громов сказал через плечо:

– Отставить, робяты. Без нервы, ясно?

Сам – соскочил с седла и пошел навстречу пятнистому, придерживая шашку.

– Майор Баглай, – сказал пятнистый спокойно, поднося руку к голове, к мягкой бескозырке без околыша. – Командир разведывательной роты.

– Хорунжий Громов, – лихо и небрежно отсалютовал Громов. – Командир заставы.

– Не проводите меня к своему начальству, хорунжий? – спросил Баглай. – Надо бы как-то миром все уладить…

– Миром был бы в самый раз, – согласился Громов. – Верхами ездите – или все более на железе?

– Больше на железе, – сказал Баглай. – Но и верхами можем – как без этого?

Поднятый внезапной телеграммой (телеграф при трудовиках работал с перебоями, судорожно, но – работал), Виктор Пигулевский, он же Виктор Виндам, последние полгода – начальник тюрьмы Свитуотера, самого большого города на восточном побережье Острова, – начал немедленно готовиться в дорогу. Он знал, что этот час придет, поэтому все основное всегда было под рукой.

В Свитуотере проходы были, но использовали их редко, поскольку Свитуотере сопрягался с китайским городом Аньда. У Пигулевского, да и не только у него, всегда вызывало изумление, почему сверхтекучие китайцы не просачиваются в Транквилиум? Казалось бы, чего проще… Но китайцев, как и вообще азиатов, здесь было по пальцам перечесть. Феномен, не имеющий достойного объяснения… Идти через Китай было долго и муторно, проще – здесь доехать до Тринити и перейти в Благовещенск.

Поезда ходили только воинские и какие-то «специальные». Как раз такой и готовился к отправке, когда Пигулевский, потрясая своими пасскардами и пауэрбэджами, налетел на вокзального «мастера» и принудил его к сдаче. В результате отправку поезда задержали, к неудовольствию двух профсоюзных шишек, то ли везущих какой-то груз героям-фронтовикам, то ли, скорее всего, намылившихся вывезти какое-то добро из прифронтовой полосы. И к Пигулевскому они до поры относились прохладно – но когда узнали, что он участвовал еще в первом восстании мастеровых и матросов в Порт-Элизабете, оживились и частично приняли его в свои ряды.

Тринити кишел армией. Похоже было на то, что части стоят друг на друге в несколько слоев. Пехота, морская пехота, кавалерия, железнодорожники… Смотреть на это было, с одной стороны, тягостно, а с другой – странным образом грело. Пигулевский давно заметил за собой, что втайне сочувствует палладийцам. Пусть они там и монархисты-черносотенцы-крепостники – но одной крови, ты и я… Он знал, что это неправильно, но ничего не мог поделать с собой. Вот эти два жлоба: они мне что, роднее?

Шептались о гибели эскадры адмирала О'Греди. Сейчас все узнаю, подумал Пигулевский.

Нужный дом еле нашелся. Двери выбиты, в окнах ни единого стекла. На втором этаже кто-то жил: валялось тряпье. Он дошел до черной лестницы, спустился вниз. Медным ключом, хранившимся у него всегда, отпер заднюю дверь. Открылась она с трудом: по ту сторону было по колено светло-серой тончайшей пыли. Загребая ее, спотыкаясь, плюясь и кашляя, он пересек двор и вышел на улицу. Здесь пыли было хоть и не по колено, но по щиколотку наверняка. И – никаких следов… У разбитой витрины аптеки он остановился, перебрался через прилавок и прошел в служебные комнаты. Лестница, прислоненная прежде к стене, упала и еле угадывалась под пылью и плоскими листами пепла от сгоревших газет. Он поставил лестницу на место, поднялся к потолочному люку. На чердаке пыли было не в пример меньше. Пигулевский дошел до другого люка, открыл его. Там была нормальная, ничем не захламленная комнатка: столик, три стула, кушетка. Служебное помещение КГБ на вокзале в Благовещенске. Он спускался, когда дверь открылась.

– Майор Пигулевский? – спросил тот, кто вошел первым – их было двое. – Здравствуйте, с прибытием. Лейтенант Зайцев, лейтенант Проценко. Поручено вас встретить.

– Что-то случилось? – насторожился Пигулевский. Тон у лейтенанта Зайцева был приветливый, но напряженный.

– Ничего не случилось. Имеем приказ генерал-майора Скобликова поступить в ваше распоряжение.

– Ого! Значит, командует опять он?

– Так точно.

– Понятно… – Пигулевский опустился на стул. – Ладно, ребята. Раз уж вы такие лейтенанты, то раздобудьте мне пристойный билет до станции Ерофей Павлович. Не тряся удостоверениями, естественно.

– Сделаем, товарищ майор, – Зайцев улыбнулся. – У меня корочки железнодорожника есть… – он сунул два пальца в карман, извлек темно-зеленое удостоверение и развернул его.

Пигулевский непроизвольно устремился взглядом на документ, где все было по форме, только вместо фотографии изображен был огромный член, – а в это время второй лейтенант сделал короткое движение – и Пигулевский ослеп от белой вспышки в затылке. Лейтенант поймал его за плечи, рывком посади прямо и в два приема – с первого раза соскользнула рука – свернул ему шею.

Расшифровав депешу, Кондратьев надолго задумался. Означать это все могло только одно: оперативная активность сводится на ноль, следы подчищаются. И – ликвидируются свидетели…

По-настоящему в это не вверилось, однако – вот он, приказ. Отданный пока что ему. Попытки проникновения на территорию СССР пресекать решительным образом, огонь открывать без предупреждения. То есть: любой идущий сюда из Транквилиума должен быть уничтожен. Та-ак. Круто берете…

В теневом Магадане был мотоцикл, пронесенный в свое время по частям и собранный. Двое суток Кондратьев носился по запыленному донельзя городу и сжигал все открытые и латентные проходы. Кокаин попадал в нос, в легкие – он не чувствовал времени, не терял сил; был азарт и погоня за самим собой.

Когда он вернулся домой, Тоня была уже там – с полураспакованным чемоданом.

– Только попробуй выгнать, – сказала она грозно и жалобно.

– Выгнать? – он все еще внутренне звенел от наркотика. – Тебя – выгнать? Не дождетесь! Слушай, Тонька, ты вот хотела отсюда уехать…

– Хотела, – изменившимся голосом сказала она.

– Тогда – прямо сейчас. Я не знаю, понравится ли тебе там, но мне все равно придется уезжать, потому что здесь меня убьют.

Она не спросила – кто убьет, за что. Стала бросать вещи в чемодан – молча, закусив губу.

Они прошли через последний оставшийся проход, и Кондратьев сжег его за собой. Тоня была потрясена и напугана. Он вел ее за руку и изумлялся, какая эта рука тонкая.

В Порт-Элизабете был вечер, шел дождь. Они стояли на заднем дворе почтового склада.

– Юра, где мы? – прошептала Тоня.

– Дома, сказал он.

В Коммерческой гавани был пустынно. Многие дома стояли забитые. Хлюпало под ногами. Кого-то негромко били в переулке. В дверь под светящейся тигриной маской они вошли. Тоня опустилась на краешек стула, Кондратьев подошел к стойке.

– Добрый ли вечер сегодня, папаша Стив? – спросил он одноглазого, в черном платке и с серьгой в ухе, трактирщика.

– Вечер как вечер, – неприветливо откликнулся тот. – Пиво берите, пиво хорошее, а из еды – только фасоль.

– Я ищу Черного Тигра, – сказал Кондратьев.