Там вдали, за рекой… - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 6

Нужен еще одни приемник, а это значит – поднимать вертолет… Ну-ка, давай пока логически: если это дети, то куда именно они могли забраться? Вот здесь скальная стенка. Устроили восхождение и зависли? Ни хрена эти коммунары за ребятишками не смотрят. Сколько гусей на Смирновском хуторе сперли – не сосчитать. Главное, ночами. И собаки, что характерно, их боятся. Наверное, с «пищалками» ходят, гады мелкие…

Ладно. Скалы. Что еще? Болота? Это здесь и здесь. Хрена им делать на болотах? Гусей там нет…

А если здесь? Мальчишки любят развалины… Да, засыпало или прищемило.

Стоп. Если бы дети пропали, те бы уже давно в набат ударили. И Петр поставил бы уже всех на уши. Набата нет. Значит?..

Ничего не значит. Могли просто не хватиться. Двадцать три двадцать. Время детское.

Что это ты на детях защемился? Может, это пастух ногу сломал? Или дурной турист-прямоход забрался, а выбраться не может… взяли моду – линию на карте провести, и по ней, ни на метр не отклоняясь… бред.

Нет, был бы текст сообщения. А детишки могли просто не знать, что так можно сделать…

Куда их черт занес?

Под землю, будто подсказал кто-то. Митяй даже оглянулся.

Под землю… под землю… Тут все изрыто, как в муравейнике. Петр говорил, что объем здешних подземелий впятеро больше, чем объем московского метро.

А входов! А выходов! А вентиляционных шахт и прочих хитрушек! Все заделаны, да. Но ведь – капля камень точит…

И уже почти с уверенностью он посмотрел на то место на карте, где обрывалась, уходя в туннель, железнодорожная насыпь – размытая, затонувшая в болотах, кое-где просто разобранная, чтобы не мешала.

Восемь километров по прямой было от этого места до детского лагеря.

– Артемида, – сказал он компьютеру, – а соедини-ка ты меня, голубушка, с леонидопольским бургомистром. И заодно – прикинь смету на вертолет по нонешней погоде…

На том конце провода отозвались сразу.

– Стахов слушает.

– Здравствуйте, Федор Иванович, спасательная служба вас беспокоит, дежурный Брешков. Получен нами сигнал бедствия, и получен с земель, которые вам отведены. Неподалеку ваш летний детский лагерь. Похоже, что ребенок сигнал послал, поскольку сумел лишь антенну вытащить и кнопку нажать. Так что решайте: вертолет мы выслать можем в течение часа, и будет это вам стоить… – Митяй скосил глаза на дисплей, – будет стоить пять тысяч четыреста двадцать девять рубликов в час плюс две тысячи за посадку вне аэродрома. Так что вот.

– Понятно. Подождите минуту, я позвоню в лагерь, узнаю, что там и как. Вы уверены, что это ребенок?

– Нет, конечно. Это предположение.

С некоторым опозданием бургомистр появился на экране. Митяй смотрел, как он разговаривает по другому аппарату. «Ага. Понял.» и чуть позже, Митяю:

– Подождите минуту, я еще проверю…

Характерный звук набора номера. «Толя? Тёмка из лагеря вернулся? Нет? Видишь ли… в лагере его тоже нет. Якобы уехал домой. Да. С ним дочка Золтана, Петров-младший и племянник Башкирцева. Люсе не говори пока, может… да. Прямо сейчас.» И Митяю:

– Есть пропажа. Вылетайте, ваш счет оплатим. Спасибо.

– Вылетим в течение часа…

Но в течение часа не получилось – такой был ливень. Лишь в два пополуночи вертолет с четырьмя спасателями на борту взлетел с аэродромчика Тарасовки и направился на слабый, замирающий сигнальчик. В воздухе четкая триангуляция была проведена, и Митяй поздравил себя: его догадка была абсолютно верной. Сесть вертолет не смог, спасатели спустились по лееру. Перед стальной заслонкой, закрывающей вход в туннель, стоял радиобуй. От него уходил провод – в щель между скалой и заслонкой. Протиснуться туда не удалось. Зато дотянулись до записки на развернутой картонке из-под термитных спичек: «Туда ушли Иветта Тадич, Вадик Петров и Сергей Башкирцев. Иду за ними. А. Краюхин.»

Медленно наступало утро.

Чека в Леонидополе, конечно, не было. Но у Краюхина была группа старых друзей, восемь человек, а у друзей были свои друзья… Раз в месяц эти друзья Краюхина собирались у него на вечеринку – а что делать приличным людям, не телевизор же смотреть, не суету эту безумную? – пристойно выпивали, пристойно закусывали, пристойно пели песни под гитару… Так что Краюхин был всегда в курсе всех проблем коммуны. Знаниями своими он не злоупотреблял и не вмешивался в события по пустякам. «Лучшая полиция – это та, которой как бы нет, а преступников Бог наказует…» За годы существования коммуны лишь одного излишне пылкого ленинца пришлось тихо придушить его же подушкой, да нескольким смутьянам-ворчунам подбросить в дом чего-нибудь этакого… Дедушку-коммуниста похоронили с почетом, смутьянов изгнали с позором. Коммуна жива.

Сейчас собрались внепланово. Вспоминали, было ли что тревожащее вокруг тех сбежавших – или исчезнувших? Не было, вот в чем фокус… Ну, бурчали иногда: было лучше, или это не так, или вообще: зря залезли в эту яму, теперь обратно нет ходу… Но ведь многие бурчат, когда можно. Такие вот пожилые, вялые, ни с кем не дружные, бездетные (или дети отдельно), одинокие… Одно было общим для всех: жили на отшибе, без соседей, и хватились их не сразу. Почему-то лишь сейчас пришло в голову: да мог ли, например, старик Панкратов утащить на себе ту гору поношенной обуви, которую ему накануне привезли для сортировки и обновления? Или чета Ахматишиных, у которых одной зимней одежды был полный сундук? Непонятно…

После звонка Стахова Краюхин на минуту окаменел и так и сидел, неподвижный, не понимая речи людей – и все, кто на него смотрел, тоже замирали и замолкали. Сейчас, сказал он наконец, и вышел.

В ванной – плеснул в лицо холодной, уставился в зеркало. Там был кто-то незнакомый со страшными глазами. Тот, в зеркале, уже знал и понимал все, а Краюхину это еще только предстояло.

Он вернулся, сел за стол, повторил: «Сейчас…» – и закрыл лицо руками. Не головами мы думали, нет… Шесть человек исчезли из квартир. Соня – по дороге в лагерь. Собак пропало – не счесть. Воют они ночами, боятся, смертно боятся… И вот, дождались – четверо ребятишек. Артем. Да. И Артем среди них. И Артем. Он повторил это несколько раз, пытаясь пробить в себе какую-то корку. Или стену. Или вообще расколоть себя на части…

– Боря, – он повернулся к одному из помощников. – Сделай два крытых джипа. Сию минуту. Дети пропали. Поехали из лагеря… Да! И Золтан… – он схватил телефон и набрал номер. – Золтан, дети пропали. Наши. Да. У меня, через пять минут. Возьми Веткиных собак.

Башкирцеву он звонить не стал: старик болен, а сестра его Люся, как известно, лучший дезорганизатор из всех, живших когда-то. Может, все обойдется. Потом – набрал номер Алисы.

– Алиса Витальевна, это Краюхин. Дети пропали. Ваш братишка в том числе. Сейчас. От моего дома. Да.

Он бросил телефон. Все стояли: в плащах, в сапогах. Дождь на улице. Какие собаки, что вы…

Лишь с дороги он догадался позвонить Стахову, потом спасателям.

Сигнал бедствия…

– В пещеры полезли, сволочи…

Вытащим и из пещер. Из-под земли достанем.

И по задницам, по задницам…

Живых.

Она, наверное, уснула. Потому что – проснулась. На часах было 02:20. Левый локоть распирало так, что казалось – лопнет. Пальцы, торчащие из-под полы, стали толстые и гладкие, как сардельки. Но боль будто бы утихла. Если не шевелиться. Но шевелиться надо, потому что очень хочется пить. Большая бутылка газировки была у Фрукта – одна на всех. Туристы…

Говорят, без воды можно протянуть дней пять.

Но эти – берут же где-то воду! И – шумит! Что же это шумит? Ах, Ниагарский водопад…

Ветка стала приподниматься, цепляясь за кабели – и вдруг замерла. Она видела свою руку и видела кабели! Фонарь выключен…

– Только не зажигайте света, девушка, – сказал кто-то сзади, и она чуть не заорала. – Вы же не хотите, чтобы я ослеп?..

Она медленно обернулась. И увидела: огонек свечи и руку, держащую свечу. И – красноватый отсвет будто бы кошачьих глаз…