Там вдали, за рекой… - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 3

Ничего там не оказалось. Железные коробки, трубы, шланги, колеса, провода… Десять человек могло спрятаться за всем этим, и никто бы их не нашел.

Его вдруг охватила дрожь. Не от страха. Просто внезапно стало очень холодно в этом каменном мешке. Холода Артем не выносил, это все знали, это не было стыдно. Стыдно было трусить, а мерзнуть – это уже от организма зависит. Кубинцы, говорят, при двадцати пяти в толстых свитерах ходят…

…Да, маленькая Куба! – отец даже пристукивал кулаком по столу. Да, на велосипедах. И так же, как там: недовольных не держим-с. Хотите жить по-нашему – живите. Не хотите – вот вам Бог, а вот порог. И все, и не будет иначе.

Артем правой вцепился в ручку топорика, в резиновую нескользкую ручку, в левой у него был фонарь, и он сделал несколько шагов туда, где все громоздилось и где опять мелькнуло что-то на границе светового пятна. Крысы, сказал он себе. Кто же еще, кроме крыс? Про подземных жителей – сказки…

Да, он сделал несколько шагов и вдруг остановился. Просто ноги не шли дальше. Не шли, и все. Это было просто смешно. Будто отсидел. Мурашки. Не слушаются. Он попытался сделать шаг, шажок… и тут за спиной раздался громкий прерывистый шорох!

И – подлинный ужас обрушился на него. Артем тихо пискнул – и долго, бесконечно долго не мог обернуться. Все страшные истории про жителей подземного города внезапно оказались втиснуты в этот шорох за спиной.

Он сам не помнил, как сумел обернуться. Катушка со шнуром прыгала по полу, и шнур слетал с нее быстрыми рывками.

Нет, все-таки правду говорят, что в четырнадцать лет люди ни черта не боятся. Артем упал на катушку – и буквально в последний миг успел остановить ее, не дать уйти последним метрам шнура. Катушка рвалась, шнур натягивался и пружинил – как-то не в такт: будто несколько человек отнимают друг у друга что-то, привязанное к этому шнуру. Потом, заглушенные расстоянием и препятствиями на пути, донеслись звуки драки, обычной драки: выкрики, удары… А потом закричала Ветка. И тут же – шнур ослаб. А Ветка кричала и кричала, и вдруг замолкла мгновенно. И уже ничего не доносилось из дыры, будто ее прикрыли чем-то. Артем крутил катушку, шнур шел легко, изредка цепляясь, и понятно было, что он оборван. Он намотал полную катушку, а узла все не было, и совершенно автоматически Артем перерубил шнур топориком, закрепил на пустой катушке и продолжал мотать. Он ничего не чувствовал. Вот проскочил узел. Значит, еще столько же…

Оказалось – значительно меньше.

Выбрав метров сто, он обратил внимание, что шнур начал лохматиться. Потом пошли куски, измазанные черным. Место обрыва было тоже все перемазано, разлохмачено – будто шнур перетирали напильником. Черное, попав на ладонь, оказалось красным. Артем поднес к лицу: это была кровь.

Из ватной тишины, пробив ее, долетел звук выстрела. И после этого все смолкло окончательно.

– Надеюсь, Толя, ты не станешь отрицать, что нынешняя цивилизация достигла некоего предела своего развития? – Стахов, нынешний бургомистр или, как это с недавних пор называлось, председатель горсовета, долил себе чаю из чайника и положил в чай ложку меда. – Мед у тебя – совершенство… Потребности создаются искусственно, лишь бы загрузить производство. Даже в России с ее традициями аскетизма – девять из десяти занятых в производстве людей производят черт-те что! Я даже не называю это предметами роскоши, потому что это даже не роскошь, а какой-то изврат. Телевизоры, которые сами выбирают для тебя программы. Они, видите ли, лучше тебя знают, что ты любишь смотреть. По три автомобиля на семью. Дорог проложили: жми, не хочу… куда, зачем? Никто не думает, не считает… Или взять эти, не к столу будь сказано, таблетки – чтобы говно приятно пахло. Ну, Толя! Это-то к чему? А ведь такого – миллион. И на все идет ресурс, а он ограничен. И вот если взять вдруг и обрубить то, что не нужно никому, что полнейшее излишество – окажется, что один работающий способен прокормить, обуть, одеть и поселить человек сорок… Это раз. А два я уже почти сказал: ресурс ограничен, и вот-вот что-то случится: то ли нефть кончится, то ли перегрев начнется, то ли еще что похуже… И когда это произойдет, когда мы вмажемся с ходу мордой о забор – когда встанет во весь рост проблема чисто физического выживания – тут и пригодится наш опыт. Никакой торговли, а честное распределение. Ничего лишнего, но все необходимое. И сверх того: подлинное равенство, подлинное братство и подлинная свобода. Всему приходит наконец-то время…

Краюхин слушал молча. Все это он не просто знал: он это и вывел. Теоретические предпосылки неизбежности прихода человечества к коммунизму. Рост производительности труда и ограниченность всех ресурсов планеты. Двадцать лет назад он написал брошюру. А. Краюхин, «Неизбежное завтра». Теперь вот этот дубок излагает ему основы его же собственной теории. Сейчас начнет делать выводы. Выводы первого порядка…

– …и чем большее число людей пройдет нашу школу, освоят науку жить в коммуне – тем легче, проще, безболезненнее вся страна сумеет сориентироваться в меняющихся обстоятельствах, тем…

– Ты демагог, Федор, – перебил Краюхин. – И, что хуже всего, ты неумелый демагог. Школу жизни нельзя пройти на наглядных примерах, и в человеческих катаклизмах бесполезен любой опыт. Ты думаешь, когда начнется это, мы будем иметь хоть какие-то преимущества перед остальными? Ты ошибаешься. Преимущества будут иметь те, кто сумеет превратиться в крыс – или хотя бы в волков. Поэтому твое предложение бесполезно с одной стороны – и безусловно вредно с другой. Мы существуем до сих пор только потому, что держим жесткую оборону от окружающего мира и допускаем к себе одного из тридцати приходящих. Много званных, да мало избранных – это и про нас. Пока мы держим такую высокую планку, к нам стремятся лучшие. И из лучших мы отбираем самых замечательных. Опусти мы планку…

– Я не считаю, что мы должны менять критерии приема. Но помочь другим организовать коммуны по примеру нашей…

– Никому нельзя помогать, – сказал Краюхин. – Никому. – он заглянул в чайник, покачал головой, встал. Стахов дернулся было помочь, Краюхин махнул на него рукой. Кипяток в кубе еще был. Он заварил покруче, набросил на чайник полотенце, вернулся, сел. Стул тяжело скрипнул. – Помогать нельзя. Мы – это опыты природы над человеком, понимаешь? Над человеком, над обществом. Ты что, уверен, что мы избрали наилучший вариант развития? Я нет. Пусть другие упираются и изобретают. Не будем мешать…

– Тогда я не понимаю, как ты мог, не будучи уверенным в своей правоте…

– Мог, – Краюхин пристукнул по столу кулаком. – И смогу еще, если потребуется. Я уверен в нашем деле в целом, – сказал он, смягчаясь, – и именно поэтому не уверен в каждой отдельной детали. Если угодно: я могу позволить себе сомневаться в деталях потому, что абсолютно убежден в целом. У тебя, как я понимаю, противоположные проблемы…

– У меня просто другие проблемы, – сказал Стахов, не обижаясь. Его вообще было трудно обидеть – такой он был упругий и кругленький. – Завтра приезжают два козла из Всемирного совета церквей. С ними, естественно, помощник губернатора, из наробраза, из земства… Короче, засада. Опять будут подводить нас под «тоталитарную секту»…

– Старая песня.

– Однако поется…

– Им просто больше нечем нас припереть – а припереть хочется. Давай, я с ними встречусь? Скажу, что коммуна создана по образцу раннехристианской: там тоже полагалось отдавать все имущество при вступлении. Просто у нас либеральнее: там за попытку выхода из общины карали смертью, а мы выдаем подъемные для обустройства на новом месте…

– Ты скажешь… – Стахов помрачнел. – А это правда – про кару смертью?..

– Читай «Жития Святых». А что?

– Да ходят какие-то дурацкие слухи… Маруся рассказывала. Будто бы мной – мной, представляешь! – создан какой-то «эскадрон смерти», который выявляет тех, кто хочет бежать, и убивает их. Будто бы это еще с Мирона началось…

– О, черт! – Краюхин отодвинул чашку. – Опять. Тогда болтали, будто я Мирона утопил, теперь… А кто болтает, Маруся не выяснила?