Там вдали, за рекой… - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 13

Потом он понял природу шевеления в углу. Светящаяся плесень на стене то погасала, то загоралась. Будто кто-то дул на угли. И шорох. Коротко прокатилось что-то тяжелое. Нехотя Артем встал и пошел в ту сторону. Оказалось страшно далеко.

По-настоящему болела спина. Будто тупой кол вогнали под лопатку.

Плесень вспыхнула ярко, и Артем увидел кошку, катающую консервную банку. Кошка оглянулась, увидела его, шагнула к стене и пропала. Сразу стало темно.

При новом всплеске света обнаружилась решетка в стене. Приличных размеров решетка, из-за которой шел теплый воздух, пахнущий так, как пахнут при соударении два кремня…

Артему понадобился час, чтобы открутить гайки.

– Он пошел за зверем, – доложили Колмаку.

– Я знаю, – сказал царь.

Наконец Краюхин нашел главный рубильник и распределительный щит. Толстый, в руку, кабель шел к нему из-под земли, и десятки тонких уходили вверх и потом в стороны, разбегаясь и теряясь поодиночке. Теперь следовало как-то снять, сорвать, вскрыть заслонку… Краюхин поковырял в замочной скважине теми ключами, что были в карманах, гвоздем – и стал озираться в поисках какого-нибудь подходящего железа. И в этот момент в туннеле, из которого он пришел и куда не так давно ушли Саломатов, Золтан и спасатель, началась пальба. Краюхина будто парализовало. Усиленные эхом, гремели наперебой короткие умелые очереди, потом совсем рядом взревел пулемет… Под потолком лопнул прожектор, стекло падало с поразительным звоном. Раз, и два, и три – рванули гранаты. Потом – ослепительный шар летящей ППР вырвался из туннеля, мелькнул мимо и лопнул несколько секунд спустя где-то вдали от щита. Огонь заметно ослаб, било три или четыре ствола. Когда он сорвал заслонку, когда вогнал рубильник между клеммами, когда стал перекидывать в верхнее положение все тумблеры подряд, и где-то что-то вспыхивало, шипело, начинало вертеться – бил уже один автомат. Краюхин перекинул последний тумблер, оглянулся. Было светло. Как в полдень на пляже. Как на съемочной площадке. Как в оранжерее…

И тихо.

Где-то выл, цепляясь крыльчаткой о кожух, вентилятор. Где-то шумно искрило. Не стреляли.

Судорожно сжимая лом, он быстро пошел, почти побежал по туннелю. Вон – морда тепловоза…

Рядом с тепловозом стоял, покачиваясь, человек в военной форме и с автоматом в руке.

Краюхин узнал его только шагов с трех: настолько искажено было его лицо. Искажено, неподвижно, перепачкано сажей и кровью.

– Не надо вам туда, Анатолий Михайлович, – сказал человек в форме.

– Саломатов? – дернулся Краюхин. – Что случилось, Андрей Васильевич?

– Все, – сказал Саломатов. – Их больше нет. Не ходите. Я не хочу, чтобы кто-то это видел.

– Андрей! Да что, в конце концов…

– Победитель детей, – сказал Саломатов и вдруг упал, будто бы ломаясь на части еще в падении. Он ткнулся лицом в гравий, и Краюхин увидел длинную черную щепку, торчащую из-под левой лопатки.

Краюхин нагнулся, подобрал автомат, вынул из подсумка последний магазин. Из кобуры достал пистолет и запасную обойму.

Пошел вперед – туда, где что-то грудами, кучами лежало в тени вагонов.

Она вцепилась в Золтана и не отпускала его, не разжимая рук, и он даже неловко оглянулся: молодые офицеры по одному проскальзывали в щель и исчезали в туннеле. Их было пятнадцать, перебравшихся через болото на броне танка. Брызги жидкой грязи, поднятые вентиляторами машины, превратили и офицеров, и все кругом в глиняные фигуры глиняной страны. Митя, спасатель, тихо ругаясь, протирал экран телевизора, стоящего рядом с переносным пультом космической связи. На экране в сотый раз прокручивали «последние кадры Саши Куницыной» (титры плыли внизу). Чудовище приподнималось, бросалось вперед…

Золтан, Золтан, говорила она, да что же это творится? Господи, Золтан, как нам быть? Ну, скажи, что всего этого нет, что это мой бред, скажи, я поверю… Ее не слышно было за ревом заходящего на посадку тяжелого армейского вертолета. Ведь это все, Золтан? Детей – нет. Надежды – нет. Это ведь все, да?

А он стоял, почти пустой и растерянный, и ему нужно было куда-то бежать и хоть что-то делать, чтобы заполнить эту пустоту собственным движением.

Почему на нашу долю все время что-то достается? Мы что, такие скверные люди? Или мы делаем что-то неправильно, или в нас есть какой-то дефект? Почему нам никто и никогда не дает жить спокойно, а когда наказывают, то наказывают до смерти? Я так не хочу больше… Вадик, Вадик, неужели – все? Я так хотела, чтобы ты не узнал того, что прокатилось под мне… мальчик мой бедненький…

Вертолет грузно сел, заглушил турбины, вернулись другие звуки. Золтан мягко и нежно отводил и разжимал ее руки. Мне надо идти, шепнул он, там Ветка… Он не понимает, грустно подумала Алиса. Бедные дети. Мы все хотели как лучше…

– Сейчас собак привезут, с собаками мы их быстро найдем, – сказал Золтан, и Алиса поняла, что он сам не верит своим словам. – Мы перетряхнем всю эту нору…

В этот момент началась стрельба.

Пить хотелось нестерпимо, и потому Артему везде чудилась вода. Когда он полз по трубе, то за стенами ее была вода, он это знал, но не мог пробить трубу ни рукой, ни камнем. И потом, когда труба кончилась и пришлось идти босыми ногами по острым горячим камням, он знал, что вода где-то рядом, и надо лишь точно повернуть. А блуждая меж ребристых горячих труб, идущих от земли к потолку, он слышал журчание в трубах, но крана найти так и не сумел. Запах воды бесил, отнимал последние силы, заставлял озираться, потому что вода всегда оказывалась сзади – и исчезала, когда на нее падал взгляд. Иногда делалось совсем темно, иногда – светлее, но ни разу Артем не видел, откуда берется свет. Потом он услышал звук падающих капель. Он пошел на звук и уперся в гору искореженного бетона с торчащей арматурой. Из трещин и щелей доносился этот звук, и не было никакой возможности добраться до воды – но не было сил встать и уйти. Неужели вот так и умирают? – подумал он. Потом он услышал песню. Безумно далеко, гораздо дальше, чем способен услышать человек, несколько голосов тянуло заунывно: «…поскакал на вра-ага, завязалась крова-авая битва…» Артем пополз, раздирая руки и колени, по обломкам, по железным прутьям. Брезент, в который он заворачивался, мертво застрял, и Артем его бросил. Над горой нависал край косой бетонной плиты, и когда Артем проползал в оставшуюся щель, на него посыпалась мокрая холодная земля, здесь и пахло так: мокрой разрытой землей… А через минуту он обеими руками наступил в лужицу.

Напившись – наполнив желудок скользкими несмешивающимися ледяными глотками-шариками, – он вдруг почувствовал, что куда-то летит. Все кружилось вокруг и призывало лечь на бок. Но Артем вместо этого встал, придерживаясь за шершавый обломок, и потом долго не мог понять, что это такое у него в руках. Звенело, но и сквозь звон врывалась в уши песня: «…из груди мо-ло-дой…»

И он пошел туда, на песню.

Здесь был светлый берег реки, и несколько человек, сидя в кружок, тянули тонкими голосами: «…из бу-де-новских войск…» Артем сел рядом и подтянул: «На разведку в поля-а по-ска-ка-ала…» Люди повернули к нему лица с одинаково открытыми ртами. Что-то двигалось под лицами, как движутся под опущенными веками глаза, и это видно. Дяденька, сказал один из обладателей лиц, ты нашу песню не тронь, это мы ее поем. Это наша песня, хотел возмутиться Артем, но у одного из поющих личико вдруг сморщилось и задралось вверх, и из-под него высунулась маленькая ручка, ухватилась за подбородок и вернула лицо на место. «Это бело-о-о-о…» Все остальное стало красным, а потом черным. И зеленым. Трава, подумал Артем, я сижу в траве.

Кузнечики неистово скрипели. Палило, как в печи.

– Толя?..

– Да. – После долгой паузы.

– Почему ты не выходишь?

– Я же объяснял. Веду переговоры.