Солдаты Вавилона - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 12

«Мой тебе привет и наилучшие пожелания! А также поздравления: ты включен в список. Впрочем, этого следовало ожидать: тебя сходу назвали восемь из Одиннадцати. Как понимаешь сам, это – не только честь, но и хлопоты, и дальняя дорога, и, может быть, пиковый интерес. Будь готов ко всему. Неизвестно, как долго продержатся сами Одиннадцать, напор все нарастает, оракулы же, по обыкновению, либо молчат, либо говорят банальности – которые постфактум будут признаны эталоном провидческой мудрости. Такие пророчества сбываются при любом исходе дел. Кассиус передает просьбу: присмотреться к жене Архипова. По всем константам она из Неизменных, но либо латентна, либо предпочитает находиться вне игры. Либо… понимаешь сам. Постарайся вызвать ее на разговор о древних цивилизациях, древних знаниях – возможно, тогда что-то прояснится. Но не нажимай слишком – если она латентна, а ты вызовешь сдвиг, то на тебя все и выльется. Действуй мягко, осторожно, ненавязчиво. Да, и еще: телефон 2-1-2 больше не ответит. Там все кончено. Остались 2-8-6 и 2-9-0, это Стасик Пионтковский и Маша Чепелкина. Постарайся остаться в живых. Ты нам очень нужен.»

Как и вчера, и позавчера, Дима испытал вначале оторопь, потом – чувство, что написанное чрезвычайно важно, потом – странное, тайное, недоступное самому понимание, понимание, вызывающее мутный, багровый жар в затылке. Сквозь этот жар он видел, как руки сами мнут письмо и тянутся за спичками… Потом все кончилось.

Он растер тонкий пепел и долго сидел неподвижно, уставясь сквозь стекло, сквозь голые, как зимой, костяно-белые ветви на дальние сопки, на высокий правый берег Ошеры, на огромный вековой кедр над крышей больницы. Как в темном котле, кипели какие-то мысли, чувства, предчувствия, и постепенно со дна поднималась, вытесняя все прочее, горькая спокойная гордость, ясное понимание того, что да, теперь все решено и подписано, все будет так и никак иначе, я сам того хотел и к тому стремился, и продолжаю хотеть и стремиться, я предупрежден о неминуемых последствиях, но решение остается прежним… что-то подобное он мог бы сказать, если бы кому-то нужны были эти слова. Но никто его не слушал и не слышал. А потом раздался громкий стук.

Бросив в сумку сверток с серебром и проверив, в кармане ли нож, Дима отпер дверь. На пороге стоял капитан Ловяга.

– Добрый день, Дмитрий Дмитриевич. Разрешите войти?

– Входите. Садитесь вон… – Дима показал на стул. – Чаю хотите?

– Пожалуй, что нет. Я хотел еще порасспросить вас о делах этой ночи…

– Попробуйте. Но, мне кажется, я сказал все, что знал. Добавить нечего.

– Наверное. Допускаю, что вы рассказали все, что знаете по конкретному убийству. Но давайте расширим круг тем, что ли. Вообще все, что происходит – как вы расцениваете?

Дима хотел ответить резкостью, но сдержался. Ночью он пытался тыкать Ловягу носом в вопиющие нарушения обыденности, но тот, как кот Базилио, изображал из себя слепого и говорить хотел только о пяти сольдо…

– Вы «Солярис» читали? – спросил он.

– М-м… давно. Подзабыл уже. А что?

– Там события происходят с несколькими людьми. С тремя. И материализуются воспоминания – то, что хочется забыть. А у нас – двенадцать тысяч человек. И материализуются страхи.

– Как это – материализуются? Каким образом?

– Не знаю. Честно говоря, меня это даже не очень интересует.

– Не понимаю. Ведь в этом все дело! Выяснить причину…

– И устранить ее? Знаете, Родион Михайлович, я больше чем уверен, что устранить причину будет не в наших силах.

– Почему вы так в этом уверены?

– Как сказать… Если все происходит вне нас и независимо от нас – как учит диалектический материализм – то, значит, мы имеем дело с физикой, до которой еще не доросли. Вон, взгляните на солнце… или взять этот барьер вокруг города… Если же все происходит в нашем сознании, то дело еще безнадежнее: в поисках причин мы заберемся лишь в собственные дебри. Наконец, если правы мои пацаны и над нами ставят эксперимент инопланетяне… или кто-то еще, не важно… то, думаю, они позаботились о том, чтобы ни до целей эксперимента, ни до методики его мы не докопались…

– То есть – все бесполезно?

– Я бы сказал – бессмысленно.

– И в рамках этого убеждения…

– Давайте вспомним, как это началось, – предложил Дима. – Черные машины и ночные аресты. Вы, как я понимаю, к этому причастны не были… Потом – волки. Потом – окаменевшие. И дальше – как снежный ком… Страх – это великая сила.

– Хорошо. Допустим, я согласился. Что дальше? Дальше-то что?

– Перестать быть стадом. Подавить страх. Уничтожать все эти… материализации. Тогда, может быть, удастся переломить… Если не удастся – нам всем конец. У вас есть какое-нибудь оружие?

– Только «макаров».

– А вообще в городе?

– У милиции шесть автоматов и десяток пистолетов. У военкома два автомата. Охотничьи ружья – почти в каждом доме.

– Вот и взялись бы – отряды самообороны, патрули по ночам… Побольше шуму. Это отгоняет страх.

– Допустим… А вы – лично вы, что намерены делать?

– А я, – усмехнулся Дима, – как всякий беспринципный интеллигент, собираюсь пойти наперекор всему тому, что только что вам говорил, и добраться до первопричины. Только не просите, чтобы я что-то объяснял. Здесь все так накручено… Впрочем, действуя в том же направлении – преодолении страха. Может быть, чуть более интенсивно, чем предлагаю вам.

– На всякий случай держите меня в курсе.

– Вряд ли это необходимо… Кстати, кто у нас сейчас власть?

– Не знаю. Я, наверное, еще Василенко, потом военком… все.

– Удрали остальные?

– Удрали. Возле барьера горкомовский «уазик» стоит, черный весь, а внутри что-то шевелится. Я не стал подходить.

– Правильно. В общем, объявляйте мобилизацию, объясните, что нужно ходить с оружием… пусть лупят во все, что подозрительное.

– Ладно, это мы обговорим.

– Главное – чтобы не жались по домам и не боялись.

– Попробуем. Вы собирались идти куда-то? – Ловяга кивнул на Димину сумку.

– Да, в школу.

– Я провожу, не возражаете?

– До школы. Там, внутри – я один.

– Разумеется…

Выпустив Ловягу в коридор, Дима присел на корточки и мелом на полу начертил пятиконечную звезду – лучом к порогу. Так его научила Леонида. Ловяга с удивлением смотрел сверху.