Сад огней - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 4

– Не знаю… Но ведь пока ни в одной модели ситуации мы этот момент не учитывали. Все время забываем, что они не люди.

– Вот-вот. У нас тут один деятель уже доказывал, что под красивой маской скрывается чудовище, – сказал Вебер.

– Кто это?

– Ты его не знаешь.

– А санкций по отношению к чудовищу он еще не требовал? – поинтересовался Лепешев.

– Пока нет. Но внутренне он к этому готов.

Они помолчали.

– Конечно, они не могут лгать, – сказал Лепешев. – Какая может быть ложь, если все твои мысли известны окружающим? И история их должна идти совсем по-другому.

– Эглеанской истории мы совсем не знаем, – сказал Вебер. – Сами они ничего конкретного не сообщают, а спросить как следует я не могу. То есть я спрашиваю, конечно, но как в вату. Может быть, у них нет понятия истории?

– Должно быть, – сказал Лепешев, – как без этого? Есть же у них картины явно в прошлом.

– Слушай, Женя, – сказал Вебер, – я знаю, что у тебя и нервы покрепче, чем у меня, и вообще ты старше и опытнее, и умнее…

– За что я тебя особенно люблю, – перебил его Лепешев, – так это за умение вовремя сказать тонкий комплимент.

– Не надо, я серьезно. Так вот, я их боюсь. Совершенно по-дурацки боюсь, как маленьким темноты боялся. Люблю и боюсь. Раньше больше любил, чем боялся…

– Это пройдет, – сказал Лепешев.

– Нет, – сказал Вебер. – Мы никогда не поймем их. Женя.

Стеклянная стена, вспомнил Лепешев. А вдруг это на самом деле безнадежно?.. Любим мы поныть, вот что.

– Я скоро, должно быть, начну соглашаться со всеми этими старцами из Совета, – продолжал Вебер. – Да и с Мак-Маганом тоже. Не по зубам орешек – значит, свернуть экспедицию, уйти отсюда и никогда больше не показываться. И морду кривить – мол, зелен виноград. И забыть все… Я удивляюсь только, почему они именно тебя инспектировать прислали?

– Я сам удивляюсь. Мне намекнули, правда, что старцы считают меня самым нейтральным и самым компетентным в этом деле.

– Почетно… А в общем-то, они ничем не рискуют. Чего не сумели сделать за пять лет… Давай свет включим. Неуютно как-то без света.

Вебер зажег настольную лампу и с минуту сидел неподвижно, обхватив колено сцепленными руками, и Лепешев только сейчас, хотя и пробыл с ним сегодня весь день, работал и разговаривал, увидел, до чего же он устал и осунулся, до чего же он весь на излете и держится уже только на долге да еще, быть может, самолюбии – или что там у него вместо самолюбия…

– Ничего, Эрни, – сказал Лепешев. – Прорвемся.

– Как ты думаешь, – сказал Вебер, – Совет твердо решил сворачивать экспедицию? Твое мнение будет иметь вес?

– Вряд ли, – сказал Лепешев. – Я – это формальность. Посуди сам: одна цивилизация уничтожает один за другим три корабля другой цивилизации, при этом каждый раз будто бы разрешая и даже приглашая совершить посадку. Враждебные действия, нежелание контакта – все налицо. Следовательно, имевшие место переговоры по крайней мере одной из сторон были неправильно интерпретированы. Кстати, не сомневайся – уже появилась масса правильных интерпретаций.

– А я и не сомневаюсь, – сказал Вебер.

Он протянул руку и взял со стола один из лежащих там альбомов, положил его на колени и раскрыл. Перевернул несколько страниц, закрыл; потом рывком поднялся, шагнул к Лепешеву и, держа альбом перед ним, стал листать.

– Зачем они это сделали? – яростно шептал он, перебрасывая страницы. – Зачем? Как они могли это сделать? Ну, как они могли, скажи? Зачем им это?

В альбоме были репродукции эглеанских картин: золотисто-палевые пейзажи, похожие на пламя свечей деревья, замысловатые узоры переплетенных ветвей, воздушные мосты, водопады и фонтаны, прекрасные женщины, солнечные дни и торжественные закаты, легкие города, холмистые равнины и горы, цветы и птицы… В каждой картине, в каждом рисунке была та гениальная недоговоренность, которая превращает лист бумаги, покрытый типографской краской, в широко распахнутое окно в мир, каждый раз в новый, – и каждый раз в такой же прекрасный и безбрежный, как все остальные…

– …Зачем они так? Они ведь знали, что там люди. Они ведь знали…

– Может быть, это и не они, – сказал неожиданно для себя Лепешев.

– А кто? – горько усмехнулся Вебер. – Тайная оппозиция? Эти… массоны? Плоско и старо.

– Масоны, – поправил Лепешев. – Нет, конечно… Представь себе, что когда-то давно эглеанцы готовились к отражению вторжения. Была создана система, уничтожающая все корабли, садящиеся на планету… Или даже не так, а просто они выдрессировали соответствующим образом свою планетку. Но вторжение не состоялось, о системе забыли. А теперь она сработала. А?

– Неплохо? – сказал Вебер. – Жаль, что мне не пятнадцать лет.

– Жаль, – сказал Лепешев. – Я тоже чувствую, что ты многое успел утратить.

– Хотя почему бы и нет? – сказал Вебер. – Во всяком случае, в эту версию все укладывается. Если бы ее удалось доказать… Слушай, а может, Эгле – тоже планета Предтеч?

– В смысле, что сами эглеанцы – это уже цивилизация второго порядка?

– Естественно. Им же все-таки не миллион лет. Я к тому, что эта оборонительная система была оставлена предтечами, они такие штучки любили.

– Я тебя понял. В таком случае, эглеанцы вообще ничего про нее не знают. Но все равно надо попробовать спросить.

– Я спрошу. Подумаю вот, как лучше сформулировать, и спрошу, – сказал Вебер.

– И вообще, попробуй порасспросить их о прошлом, – сказал Лепешев. – Нутром чую, там должно быть что-то интересное.

– Да, наверное, – согласился Вебер. – Корни должны быть там.

– Ты с этим запросом долго провозишься? – спросил Лепешев.

– Часа три минимум. – Вебер взглянул на часы. – Давай к половине шестого…

– В рубку или к тебе?

– Лучше сразу ко мне.

В дверях Вебер обернулся.

– Слушай, а при чем тогда эти птицы? – спросил он.

Лепешев пожал плечами. Про птиц он забыл.

На самом деле, причем тут птицы? Птицы в схему не укладываются.

Да в какую схему? Нет еще никакой схемы, голая эвристика при полном отсутствии логики.

На одной логике тоже далеко не уедешь, напомнил он себе. Компьютеры сдались.

А все-таки давай попробуем по порядку…

Итак: благоустроенная планета. Чертовски благоустроенная, даже эквивалент подобрать трудно. Подарок судьбы или рукоделие? Скорее последнее, но точно не знаем.

Уничтожили три корабля – после посадки на планету. Что это за оружие такое, которое дает врагу время на посадку? Да и не только на посадку: первый корабль был атакован через сорок две минуты, второй – через двадцать девять, третий – через восемнадцать. Нет, если это и оружие, то крайне несовершенное. Кроме того, механизм действия: в первом случае – атмосферное электричество, во втором – солнечные лучи, сконцентрированные гигантской воздушной линзой, в третьем – гравитация. И существенный ущерб нанесен самой планете, об этом мы как-то забываем.

Да, и птицы. Странные такие птицы, раньше они на глаза не попадались. Эглеанцы любят изображать птиц, но таких я что-то не припомню…

Ну-ка, еще раз. Благоустроенная планета – корабли – птицы… Все? Оружие – несовершенное. Так. Сокращается время реакции. Так. Что еще? Королева Эгле, у которой сожгли змеиную шкуру…

Слово-то какое – реакция… неплохо оно в этом контексте звучит. Ну-ка, ну-ка! Нет, ничего. Пустота. Свинцовая пустота.

Значит, так, сказал себе Лепешев. Сейчас ты ляжешь и проспишь ровно три часа. Когда встанешь, ты уже будешь все знать. Ты и сейчас уже все знаешь, осталось только уяснить это…

Он лег, не раздеваясь, и мгновенно уснул.

Ему что-то снилось, ярко и беспорядочно, но, проснувшись, он сразу все забыл.

Голова была ясной, как после долгого отдыха, и как с ним всегда бывало на новых местах, он не сразу понял, где находится. Только сев и увидев два пустых кресла, горящую настольную лампу и открытые альбомы на журнальном столике, он все вспомнил.

Он подошел к иллюминатору. Станция опять проходила над дневной стороной планеты, и, вглядываясь в контуры материков и островов, напрягая зрение, чтобы различить города и сады, Лепешев испытывал острую горечь и тоску, потому что теперь он знал и понимал все, что произошло, и это знание и понимание навсегда закрывали для него и всех остальных людей дверь в этот чудесный мир…