Сад огней - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 2

Он пытался внутренне расслабиться, пустить воображение «попастись», но пока это не получалось – слишком уж сильным было напряжение последних недель…

…Литва – родина Чюрлениса, доброго гения, понятого – да и понятого ли? – только многие годы спустя после его смерти. Гения, который, подобно богам древности, сотворил мир. И вот в сорока парсеках от Земли натыкаешься на что-то такое, что заставляет вспомнить о Чюрленисе…

Двадцать шестого мая двести сорок четвертого года автоматический зонд «Коралл ЕР» сообщил, что единственная планета звезды спектрального класса К4 обозначенной в Генеральном каталоге Нисса номером 28182667/34, имеет аномально высокий фон излучения в диапазоне деци– и сантиметровых волн, и прислал достаточно длинную запись этого фона. Всего несколько дней понадобилось, чтобы разложить его на частоты и расшифровать сигналы, оказавшиеся, как и предполагалось, телепередачами. Да, вздохнул про себя Лепешев, на это понадобилось всего несколько дней…

Он был в числе первых, кто эти передачи смотрел. До сих пор он сохранил в себе то ощущение изначального бессилия найти какой-нибудь смысл в бешено-калейдоскопической смене картин, лиц, орнаментов, геометрических фигур, пространственных построений, и еще массы чего-то, что не имело ни названия, ни аналогов, причем все это непрерывно перетекало из одного в другое, вырастая, неимоверно усложняясь, нагромождаясь до полного хаоса, гипнотизируя, затягивая в себя, как воронка водоворота… Редко кому удавалось выдержать это более трех-пяти минут. Он выдержал. Имело ли это смысл – уже другой вопрос.

Конечно, это была речь. Речь зрительных образов. Ничего подобного не знали ни на Земле, ни на других обитаемых планетах. Не символов, а именно образов. «Слишком сложная конкретика, недоступная нашему убогому абстрактному мышлению», – пытался поначалу шутить кто-то. Только поначалу, еще до того, как несколько ожесточенных штурмов, предпринятых совместно Лингвистами, экзолингвистами, ксенологами, логиками, структуралистами, лингвотопологами и прочими, при поддержке компьютерного парка всей Земли, к успеху не привели. Было создано несколько сот вариантов расшифровки записей, от самых примитивных до шизофренически-причудливых, и все они не выдерживали ни критики, ни проверки; причем чем дальше, тем нелепее они становились. На какое-то время проблема эглеанской речи заняла место, исконно принадлежавшее великой теореме Ферма… Наконец, многоуважаемый престарелый Мак-Маган подвел черту под этим этапом исследований: общение посредством передачи зрительных образов – то, которое используют эглеанцы – могло развиться лишь у существ, обладающих телепатией; наличие телепатии, в свою очередь, отмело необходимость в развитии – более того, в возникновении, – второй сигнальной системы; следовательно, ни о каком переводе не может быть и речи, поскольку переводить, собственно, не с чего: перед нами не язык (в любом смысле этого слова), а поток сознания в его первозданной форме. Понятие языка же эглеанцам абсолютно чуждо. А поскольку мы не обладаем телепатией и вообще не знаем, что это такое (тут мэтр допустил полемическое преувеличение, но незначительное), то положение выглядит крайне безнадежным: наши цивилизации есть и будут немы по отношению друг к другу. Что можно предпринять в этой ситуации, он не знает – более того, он полагает, что предпринять ничего нельзя, настолько далеко зашло расхождение в развитии самих принципов общения.

Авторитет Мак-Магана был настолько велик, что ряды штурмующих неприступные эглеанские бастионы поредели по крайней мере на порядок. Появился даже термин: «запрет Мак-Магана», которым прикрывались отступающие. В конце концов на культуре планеты Эгле свет клином не сошелся.

В этой обстановке очень символичным оказалось издание «Трудов по проблеме Эгле». Великолепный шестидесятитомник вышел тиражом в три экземпляра – именно столько заявок на него поступило. Взлет расцвет и падение массового интереса к «проблеме Эгле» были почти мгновенными: на все ушло менее трех лет.

Сохранившие верность знаменам со временем разбились на две группы, чтобы рыть туннель с двух концов. Постулат, выдвинутый Мак-Маганом, они принимали, но делали из него совсем иные выводы.

Одна из групп, собравшаяся в Принстонском университете вокруг очень сильного киберолога Роберта Андроникаса, пыталась сконструировать и запрограммировать («воспитать в лучших эглеанских традициях», – говорил Роберт) компьютер-посредник. Работа началась бодро, но затем, как обычно бывает, стала вязнуть в частностях, важных и трудоемких мелочах; в делах такого масштаба всегда появляется масса ответвлений, которые приходится или хочется разрабатывать, и Роберту требовалось немало усилий, чтобы как-то удерживать правильный курс. Впрочем, как человек трезвомыслящий, он понимал, что все это – дело по крайней мере десятилетия. «Ах, Джин, – сказал он однажды Лепешеву, забрав бороду в кулак и глядя поверх его головы своими греческими глазами. – В какую бездонную пасть мы засунули свои головы!»

Вторая Ереванская группа, где верховодили Рафаэлянц и Вебер, занималась непосредственным контактом. Идея эта, естественно, лежала на поверхности, но почти два года ушло на то, чтобы убедить всех, кого следовало, в желательности, целесообразности, допустимости, перспективности и безопасности такого контакта; всех убедить не удалось – слишком свежи еще были впечатления от «кукольного театра» Земли ван Фландерна, когда попытка землян форсировать контакт едва не привела к гибели этой странной цивилизации, – поэтому вопрос был вынесен на рассмотрение Большого Совета Академии и прошел большинством всего в два голоса. Не сразу, но довольно скоро в систему Эгле был заброшен старый лайнер «Антарес», который стал орбитальной станцией. И вот три с лишним года идет диалог «на пальцах», за это время многое успели узнать и многое сообщили о себе, а вот понять – понять вряд ли удалось, и неизвестно, какое мнение о нас создалось у эглеанцев…

Станция прошла над линией терминатора и скоро должна была войти в тень. Ночная сторона планеты была усеяна огоньками; это было красиво и празднично – будто ничего не случилось… Лепешев отвернулся от иллюминатора и сел в кресло. Трудно все-таки сохранять объективность, когда погибают близкие люди.

Кстати, о людях…

Эглеанцы оказались не просто гуманоидами – это не редкость, – а именно людьми, причем людьми красивыми. Миниатюрнее землян, они отличались утонченным изяществом, каким-то колдовским, иного слова не подберешь, слиянием хрупкости и силы. Индивидуальные различия у них были не так велики, как у землян, возможно, потому, что процесс тотального смещения рас и племен, только начавшийся на Земле, здесь уже давно завершился. Типичным эглеанцем было стройное стремительное существо со смуглой, иногда палевого или оливкового оттенка, кожей, с европейского типа лицом, большими темными глазами и прямыми или волнистыми волосами любого вообразимого цвета.

Сразу же, как только радиоконтакт стал двусторонним, Рафаэлянц показал эглеанцам картинки, полученные с телезондов. В ответ они продублировали эти картинки, а потом продолжили их другими, снятыми в том же ракурсе. Все поняли это как разрешение продолжать наблюдение. Кроме того, эглеанцы сами стали показывать длинные сцены из своей жизни, а в одно прекрасное утро разложили под открытым небом целую картинную галерею.

С этой галереи начался новый виток контакта. К работе подключились художники, искусствоведы, историки. Кто-то из них, развивая тезис Мак-Магана, предположил, что в культуре Эгле картины должны занимать примерно то же место, которое в нашей занимают пословицы или афоризмы, и не удастся ли нам самим создать что-нибудь такое, какой-нибудь цикл, который окажется посланием, письмом…

Лепешев работал в то время один, используя старый, как мир, метод «погружения». Он на целые недели изолировался от всего и всех и смотрел записи эглеанских передач: и старых, для внутреннего пользования, и новых, адаптированных для землян. Он старался забыть себя, стереть свою индивидуальность и принять, впитать то новое, непонятное, чужое, но не чуждое, чем-то неуловимо близкое, что текло на него с экрана; у него выработалось и закрепилось ощущение прозрачности перегородки, отделяющей его от смысла увиденного, и перегородка эта то таяла и истончалась, то становилась холодной и мутной; а несколько раз ему казалось, что он уже на грани понимания, что еще немного, и перегородка рухнет, исчезнет, и он увидит все новыми глазами и все постигнет, но каждый раз сознание не выдерживало и отключалось, а потом приходилось все Начинать сначала…