Мост Ватерлоо - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 26

– Кто?..

– Это я, – сказал голос Шанура, и голос этот был таким, что Петер сразу оборвал смех.

Он знал, что именно чувствует сейчас Шанур, он помнил себя после этого, но что-то еще было в той интонации, которая состоялась всего в двух коротеньких словах, кажется, принципиально не могущих обозначать что-то, кроме своего прямого словарного смысла – что-то еще более страшное, такое, после чего человек не знает, даст ли успокоение даже немедленная смерть, и медлит поэтому, и остается жить в недоумении…

– Говори! – приказал Петер, но Шанур, не слыша его, подошел к своей койке и бросился на нее ничком. Кажется, он и не дышал даже. Тогда Петер взял его камеру, проверил: пленка была отснята. Он вынул ее, положил в коробку – Шанур, не поворачиваясь, сказал:

– Не надо…

Неожиданно он вскочил, но сил у него было, видимо, только на одно движение – он остался сидеть на краешке кровати.

– Не надо, – сказал он опять. – Засвети ее, Петер. Прошу тебя, не надо. Засвети. Засвети, я тебя умоляю. Это нельзя видеть, это нельзя оставлять, нельзя…

– Что там? – спросил Петер.

– Засвети.

– Зачем же ты снимал?

– Не знаю.

– А я знаю. Ты хотел, чтобы я у тебя ее отобрал и спрятал.

– Нет. Нет, конечно. Я правда не знаю зачем… только этого нельзя видеть. Засвети.

– Но ведь это же было? – Петер потряс коробкой – катушка забрякала внутри.

– Да. Было. Ну и что?

– Так чем же тогда ты отличаешься от господина Мархеля? У него свой, написанный сценарий, а у тебя – ненаписанный, так? Что скажешь?

– Не смей так! Я – это не он! Он… – Шанур вдруг резко замолчал и уткнулся лицом в ладони. – Да, правда, – сказал он, не отнимая рук. – Но все равно – вот об этом, что у тебя в руках, знать никто не должен.

– Саперы оказались вовсе не ангелами во плоти? – спросил Петер. Шанур резко вскинулся.

– Откуда ты… А-а! Ты тоже видел, да? Да? Только не соври, пожалуйста, – если ты сейчас соврешь…

– Ты никогда не подашь мне больше руки?

– Хоть бы и так.

– Ладно. Тогда слушай: я ничего не видел, но кое о чем догадываюсь. Ты ведь не думаешь, что я непроходимый болван, не способный увязать пару-тройку намеков?

– Ты до-га-ды-вал-ся… – протянул Шанур так, будто голосу его приходилось выдираться из пут, из колючей проволоки, из склизи, осенней глинистой склизи. – Я-асно. Теперь ясно. Вот зачем ты меня туда отправил…

– Не только.

– Не только… Ты знал, что именно я увижу, да? А откуда ты знал? Это что, твой сценарий? Это твой, да? Почему ты за эту ленту так уцепился?

– Христиан, попробуй подумать, какую чушь ты несешь.

– Так ведь ты её все равно не получишь, понял? Ты понял? – Шанур выхватил пистолет и направил его на Петера. – Засвечивай!

– Дурак, – сказал Петер. – И не просто дурак, а дурак с принципами. И еще с задуренной головой. И еще полагающий себя…

– Засвечивай!!!

– Сам засветишь. Но сначала убьешь меня.

– Засвечивай!!! – ничего человеческого не было уже в голосе Шанура.

Был, наверное, момент, когда Шанур действительно мог выстрелить, но момент этот промелькнул, и оба это поняли: Петер – умом, Шанур – руками; руки его затряслись и опустились, пистолет выпал и остался лежать на коленях Шанура, а сам Шанур обмяк, осел, сгорбился, сдался.

– Чего ты от меня хочешь? – тихо спросил он.

– Хочу, чтобы ты понял одну вещь, – тоже тихо сказал Петер. – Нельзя говорить не всю правду. Раз мы с тобой взялись за такое дело, так делать его должны честно. Мы можем – технически – подровнять, подгладить истину. Можем. Но нам этого делать нельзя. Пусть господин Мархель этим занимается. Что там, на этой ленте?

Шанур помолчал, потом неохотно сказал:

– Саперы купили у охраны девочек из киногруппы…

– Так я и думал, – сказал Петер. – Просто…

– Не просто, – сказал Шанур. – Если бы просто… Они устроили целый обряд. Праздник Гангуса, Слолиша и Ивурчорра.

– Ну, и?..

– Все.

– Ты это и снимал?

– Это и снимал. Разожгли костры…

– А теперь хочешь засветить?

– Но ведь могло же меня там не оказаться, правда?

– Могло. Но ты оказался.

– И очень жаль.

– Жаль. И не только это. Знаешь, Христиан, сколько бы я дал, чтобы не оказаться в лагере «Ферт»? Или в Ловели у рва? Или на допросах в ГПТ? Или на переправе через Юс? Рассказать тебе, как там переплавлялись? Нагнали штрафников, поставили сзади пулеметы… сзади пулеметы, впереди пушки – куда, думаешь, они пошли? Лежали – как волна прибойная замерла… высокая такая волна… пулеметчики с ума сходили, а стреляли – приказ… А потом в воду – куда иначе деваться? Кипела вода… я раньше думал, когда говорят: река покраснела от крови – что это метафора. Вот тебе – метафора. А я стоял и снимал. Или когда Примбау горел – его просто засыпали фосфором, и все горело, и люди горели, там же полным-полно народу было, беженцы, ребятишки – а я снимал… Крепись, старик. Работа такая.

– Работа… То, что ты рассказал, – это все в рамках, понимаешь? Это ужасно, но это в рамках. А у меня – за рамками. Как если бы… помнишь, в прошлую войну была осада Флоттештадта? Там половина гарнизона перемерла от голода и жажды, помнишь? Великий подвиг, образец преданности… Так вот, если бы оттуда дать репортажи о том, как, допустим, генералы поедали своих подчиненных… как бросали жребий, кому идти в котел… Понимаешь? Это ведь все могло быть, но точно-то мы не знаем – и слава богу, что не знаем…

– Я понимаю. Конечно, это было бы страшно. Это погубило бы те красивые сказки, на которых нас с тобой воспитывали. А ведь ни один генерал в той осаде от голода не умер, кстати… Но по крайней мере мы знали бы все точно, и не было бы места для выдумок. Правдой историю не исказить.

– Не исказить. Но ведь есть же стыдные тайны?

– Это не нам с тобой решать.

– А кому? Господину Мархелю? – Шанур сморщился, как от зубной боли.

– Нет, конечно.

– А кому тогда?

– Не знаю. Никому конкретно. Это само собой решится. А мы должны дать материал для такого решения.

– Бесполезно все это, – с тоской сказал Шанур. – Все равно кто-то конкретный будет решать, и будет фантазировать на нашу тему, и создаст нас по своему усмотрению – для подтверждения своих маленьких истин…