Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 96

На рассвете дня, следующего после прохождения Красной Прорвы, Ферм простым глазом увидел на высокой скале неизвестную башню... Весь светлый день ушел на медленное приближение к берегу.

А под покровом темноты потаенное судно опустело. Огнен прошел по нему из носа в корму, пробираясь на четвереньках сквозь лазы в переборках. Похлопал по приводному брусу. Брус чуть покачивался – масляно и упруго. Потом он сел на банку гребца, взялся за отполированную рукоять. Вперед – легко, на себя... Он всем телом почувствовал сопротивление воды и ход сквозь нее движущегося пера. Еще гребок, еще, еще... Чуть слышно заговорила вода по ту сторону борта.

Примерно через час стало меркнуть пламя в фонаре. Некому качать мехи.

Огнен встал, пролез в средний отсек, по трапу поднялся в башенку. Судно, слишком облегченное, всплывшее, как всплывает раздутым брюхом вверх снулая рыба, мотало на короткой волне. До берега было с полверсты. Впрочем, темнота могла и обманывать.

Оставив люк настежь, он спустился вниз и стад отвинчивать барашки вначале в переборках, открывая отверстия под самым подволоком, а затем в днище. Вода, отбросив крышку, хлынула на его руки. Над головой засвистел, выходя, воздух. Потом свист сменился крупным бульканьем. Сверху тоже хлынула вода. Огнен обхватил руками трап, прижался к нему. Такой нежности и горечи он еще никогда не испытывал...

– Теперь понятно, зачем мы вам понадобились... Пист подпер пальцами голову. Сидящие за столом смотрели и ждали.

– Вы понимаете, конечно, что ничего этого мы могли бы вам вообще не говорить, – сказала госпожа Кремена, сестра умершего адмирала. Вуаль она сняла. Без вуали лицо ее казалось простоватым. – Очень легко было заставить вас действовать как бы по вашему собственному разумению, но по нашей воле. Мы отказались от такого образа действий и решили быть с вами предельно откровенными.

– Я бы не сказал, что вы отказались, – сказал Пист. – Я бы сказал, что вы его значительно улучшили.

– Возможно, – легко согласилась Кремена. Возможно также, что наши доводы кажутся вам, людям военным, смехотворными. Но военные вообще склонны недооценивать то, что происходит вне казарм.

– Военные... – пробормотал Пист. – Видите ли, госпожа, я шестнадцать лет прослужил дядькой в сиротском доме. Вот этот – мною воспитан, мною выбит... – Он кивнул на Фирмина, – Промышлял птицекрадством... отец на махонькой войне сгинул, мать померла... И половина из тех, которые без толку пропали, – мои дети были. Так что вот... Наступило молчание.

– Простите, – сказала вдруг Кремена. – Да, это не по вам. Я поняла.

– Ничего вы не поняли. – Пист качнул головой. – Надо мне только исхитриться в плен попасть. Да так, чтоб подозрений не вышло. А произвести все то... мы произведем.

– Нельзя, чтобы подданные Императора это сделали, – почти жалобно сказала она. – Получится...

– Ерунда получится, – согласился Пист. Предательство всегда гнусно, даже во имя благой цели. А враг – он и есть враг. Да. Особенно тот, кто стал врагом, ничего особо плохого вам сделать не успев... да и намерения такого не имев никогда...

– Вся эта война выше моего понимания, сказала госпожа Кремена.

– Проговорим еще раз, – сказал Пист. – Вы и ваши люди помогаете мне... нам, – он кивнул Фирмину, – уничтожить башню Полибия, которую он воздвиг на крыше Детского Дворца. Неизбежная при этом гибель детей должна поднять волну общественного негодования, направленную как против мелиорцев, так и против степняков с Полибием вкупе. Причем пройдет немного времени – и с мелиорцев гнев будет перенесен на тех, кто прикрыл детьми военную машину, будучи уверенным, что по ней нанесут удар...

– Да. Все так.

– Я еще никогда не принимал участия в разработке столь гнусной операции.

– Я тоже.

Они посмотрели друг на друга, и Пист отвел глаза.

– Продолжим, – сказал он. – Допустим, все это провокация, затеянная тем же Полибием. Башни там нет, а дети есть. А то и детей нет...

– Знаете, Пист, – госпожа Кремена говорила почти спокойно, только ноздри ее побелели, – даже в самом худшем случае пойдет слух: островитяне напали на конкордийский сиротский дом, потому что в нем была спрятана степняками чародейская военная машина. И этот вбитый клин...

– Я уже ощущаю себя деревом с вбитым клином, – сказал Пист. – Хорошо. Теперь я хочу познакомиться с людьми, которые пойдут со мной.

– Пойду я, – сказала госпожа Кремена, – и трое моих сыновей. Этого хватит. Только я попрошу вас, почтенный Пист, позаботиться о том, чтобы наши тела не опознали.

Артемон Протасий ехал по мосту. Конь его хромал, поэтому звук копыт о настил получался неровный и нервный. Впереди горели три факела. Это неприятно напоминало ему о чем-то, но о чем именно, он не мог вспомнить – просто от усталости.

Последние девять дней ему удавалось разве что иногда подремать в седле.

Наверное, и сейчас он задремал, потому что факелы вдруг оказались рядом и по сторонам, а самого его подхватили чьи-то руки, и он удивился, почувствовав под ногами землю.

– Протасий... – не поверил кто-то, заглянув в его лицо.

– Мои... все здесь? – спросил он, озираясь слепо. Ничего не было видно, кроме тьмы, а в ней вычурных тонких прорезов.

– Девятнадцать конных прошли, – сказал тот же голос.

– Это все, – сказал Протасий. – Жгите мост. Больше там наших никого нет...

– Все? – переспросили его с ужасом.

– Вся моя тысяча, – сказал Протасий. – Вся. Все девятнадцать. Девятнадцать, понимаешь, а? Девятнадцать...

Потом он лежал и смотрел вверх, на небо. На небе разгоралось оранжевое пятно. Сквозь него совсем не видны были звезды. То, на чем он лежал, покачивалось, скрипело и вздрагивало. Кто-то впереди хлопал вожжами.

С отходом последних сил прикрытия уже никто не мешал армии вторжения строить свои боевые порядки так, как считали нужным командиры. Уже стотысячная (из них тридцать тысяч степняков) сила распределена была так: шестидесятипятитысячное ядро тяжелой обученной конкордийской пехоты и степных богатырей отдано было под команду молодого десятитысячника Андона Мемнона, про которого нехорошо шептались в офицерских компаниях. Единственный из Мемнонов, он после поражения в Войне Последней Надежды пошел служить завоевателям – и сделал фантастически быструю карьеру. Он не гнушался помощью колдунов и чародеев. Наконец, при нем никогда не задерживались помощники...