Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 49

– Хорошо, Железан. Ты должен что-то еще сообщить мне?

Железан кивнул, вынул еще несколько свернутых бумаг. Стал разворачивать и держать перед глазами Алексея, пока тот не прочел все до конца. Аккуратно свернул и сложил в карман. Во взгляде его Алексею почудилось сочувствие.

«Чтоб тебя жалели мертвецы», – вспомнилось Алексею материнское напутствие, оно же проклятие. Что ж, мамаша, – вот и начало сбываться... еще не жалеют, но уже сочувствуют.

Железан тем временем достал кусочек мела, подошел к стене и написал: «Отдохни, я посторожу». Это было заманчивое предложение. Конечно, мертвые не спят...

– Что там творится? – Алексей показал вверх и вниз. Железан махнул рукой: пустяки, мол.

– Ладно, сейчас... – Алексей содрал через голову свитер, остался в шерстяной рубашке. Расстегнул ворот. Взъерошенные волосы пригладил с одной стороны. Сунул пистолет в карман. Нарочито громыхая ботинками, вышел на галерею и, натыкаясь слепо на стены, стал спускаться вниз. Разговор затих в тот еще момент, когда он открывал дверь.

Внизу, освещенная неярким светом фонаря, сидела одна старуха.

– Не спится, тетушка? – Он подцепил фонарь и пошел в отхожее место, в чулан под лестницей.

– Я никогда не сплю, – сказала старуха вслед, хотя могла бы и промолчать.

Алексей заперся в чулане и, пока отливал, поднял фонарь повыше и осмотрелся. Ага, вот – есть. Под самым потолком. Крупный паук-домовик, тварь робкая и безобидная, хотя с виду и устрашающая. Алексей поймал его – не руками, конечно – одним движением. Выходя, оставил дверь приоткрытой.

– Отчего же так, тетушка? – продолжая прерванную приятную беседу, спросил он старуху.

– Украли мои сны, – ответила она. – Украли, вражины. Двенадцать лет уж...

– Двенадцать лет! – изумился Алексей. – Надо же... Я вот ведь что хочу спросить: подпол у вас – вот. И отхожее место – вот. Оно как получается: в одну кучу все?

Старуха меленько засмеялась.

– Так ты, солдат, не знаешь, куда пришел, что ли? Дом этот – навершие подземного мира, так устроен по велению самих подземных жителей. Мы бросаем им то, что бросаем, а уж они разделяют золото и тлен...

– Подземные... жители... – Алексей задумался. И что же, они сами выходят оттуда... иногда?

– Я слышала о таком, но ни разу не видела этого сама, – сказала старуха. – Их мало кто видел. Разве что твоя рабыня.

– Как ты узнала, тетушка?

– На этих женщинах остается несмываемый след. Разве ты сам не чувствуешь его?

– Пожалуй, что и не чувствую...

– Что же ты чувствуешь тогда...

Алексей поговорил с нею еще о чем-то незначащем и поднялся наверх. Паук тем временем пробежал вдоль стены, перелез через стойку и скользнул за дверцу. Алексей ощущал в себе его маленький страх.

Жалко, не умею по-настоящему смотреть, подумал он мельком. Не успел научиться...

Из комнаты Сани доносились какие-то новые звуки. Алексей отбросил все и распахнул дверь. Но долей секунды раньше, уже обрывая, но еще не оборвав нить, соединяющую его с паучком, он уловил быстрые легкие влажные шаги трех или четырех пар ног...

Над кроватью Сани склонились две фигуры. Чуть тлеющий светильник на столе не позволял рассмотреть детали, но глаза – огромные, с глубоким красным отсветом – запечатлелись сразу.

Потом уже Алексей восстановил по памяти то, что увидел: одна фигура зажимала Сане рот, а вторая стаскивала с нее одеяло... Но в тот момент ему было не до рассматривания положений тел.

Он ударил того, кто был ближе к нему, ударил без подготовки, несильно, зато быстро – так быстро, что тот просто не успел понять, что с ним случилось. Зато успел второй – тот, который зажимал рот Сане. Он взвился вертикально к потолку, ухватился руками непонятно за что – потолок был почти гладкий, без видимых выступов, – сложился, качнулся вперед и бросился в лицо Алексею со скоростью стальной распрямившейся пружины. Алексей едва успел повернуться боком и закрыться от удара по глазам. Противник его чудом извернулся в тесном пространстве у двери и тут же подпрыгнул, касаясь руками пола. Был он, наверное, ростом Алексею по плечо, голый по пояс и в лоснящихся штанах. Он подпрыгивал ловко и мягко, как обезьяна, готовый в любой миг броситься и разорвать. Алексей с притворной неловкостью замахнулся, дождался прыжка противника и встретил его толчком ладонью в лоб. Хрустнули позвонки.

Саня села в кровати, прижав к груди одеяло. Алексей левой рукой выхватил ее оттуда, правой достал пистолет. Он думал, что у них есть еще секунд пять, но ошибся.

Дверь вылетела, и два стелющихся над самым полом существа ринулись на них. «Марголин» хлопнул дважды. Алексея чем-то полоснули по ноге, по невезучей левой ноге, он устоял. Сейчас следовало ожидать, что полезут остальные, он выждал до счета «двенадцать» – никого не было. Тогда он понял, что остальных не будет...

Милена ничком лежала на полу. Кровь не текла. Алексей перевернул ее – и отпрянул. Лицо женщины было страшно деформировано, буквально вдавлено внутрь себя. Из открытого рта выпирал огромный язык.

Внизу голосила старуха. Корзин с детьми нигде не было. И Железан исчез – как будто его и не было. Но надпись на стене осталась. «Отдохни, я посторожу». Тонкие буквы, еле угадываются – но складываются в слова.

Ох, как отдохнул бы я, воспользуйся предложением... Неужели ты меня предал, Железан? И лгал про обходную дорогу? Или... так совпало? Говорят, бывают еще более дикие совпадения... Но если так – то верить мне запискам Якуна или не верить? Не знаю.

И не узнаю, покуда не проверю...

Наверное, подло было уходить, бросая старуху наедине с трупами четверых подземников, женщины Милены и с искалеченным мальчиком, – но Алексей был тверд. Во всяком случае, он надеялся, что мешочек монет будет нормальной компенсацией за эту подлость.

Впрочем, он согласился сделать крюк, заехать в разрушенный «город» и по плану, начерченному старухой на плитке сланца, разыскать лекаря.

Мальчика, который осмеливался лазать по подземельям, углубляться в подземелья в поисках какого-то нужного старухе «крома», кастрировали. Кровь не унималась.

Полураздавленный паучок еще несколько часов дергал ногами на лестнице, но Алексей его уже не слышал.