Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 3

– Это невозможно, – выдохнул Алексей. – Филадельф запечатал его гробы...

– Разбудили, – повторил кесарь. – И ты не слушаешь меня, Пактовий. Сам Мардонотавр... не важен. Но важно то, что жрецы сумели его разбудить. Значит, они смогут и другое...

– Нет, я слушаю, – сказала Саня. – Две недели не читать, телевизор не смотреть, шампанского не пить, тяжестей не поднимать... короче, не жить. Капли... да. И на уколы. Я все слышала.

– Девочка, это глаза, – сказал окулист. – Они одни на всю жизнь, других у тебя не будет.

– Не будет, – согласилась Саня. – Я потому так и перепугалась сегодня. Только вот пока ждала – почти все прошло.

– Дай-то Бог, – серьезно сказал окулист. Он был молодой, с тонкими черными усиками, как злодей из американских фильмов. – Как ты описывала, это могло быть кровоизлияние в сетчатку или даже отслойка. Но вот – не видно почти ничего. Сосудистый спазм, должно быть. Поэтому от скополамина сразу стало лучше. Так бывает. Короче: если что-то подобное произойдет опять, бегом ко мне. Я принимаю в шестом кабинете с десяти до двух.

– И тогда – ложиться?

– Не исключено.

– Это платно?

– Ну... частично.

– Не получится. У меня совсем нет денег.

– Придумаем что-нибудь...

– Что тут можно придумать? – Алексей поймал себя на том, что сплетает и расплетает пальцы, и сжал кулаки. – Филадельф мог бы помочь...

– Он все-таки был уже глубокий старик, – сказал кесарь. – Для таких дел нужна не только мудрость, нужна и выносливость... Даже будь он жив – я бы не решился взваливать такой груз на него одного.

– А кто еще сможет?..

Кесарь чуть опустил голову, улыбнулся:

– Домнин Истукарий. Что скажешь, отважник? Алексей откинулся в изумлении. Нет, кесарь не шутил...

– После... всего?

– Да. Именно после всего.

– Удивляюсь тебе, государь... Но если Домнин согласится... это будет хорошо. Да, это будет хорошо...

– А уговаривать его поедешь ты, Пактовий. Утром. Да смотри езжай по дорогам, а не по оврагам... а то и костей не найдем...

– Ты велишь, государь, – кивнул Алексей.

– Иди спи. Аурика тебя разбудит.

В дверь громко стукнули, и тут же, не дожидаясь ответа, вошли двое: мальчик в коротеньком, как поварская куртка, белом халате придерживал за плечо огромного мужчину в разодранной кожаной куртке. Пол-лица мужчины было замотано марлей, будто бы залитой арбузным соком.

– Семен Семенович, огнестрельное, – сказал мальчик женским голосом и при ближайшем рассмотрении действительно оказался женщиной. – Из «Айсберга», мелкой дробью...

– Ф-ф... – через уголок рта выдохнул окулист. Ну, солнышко, где ж ты их находишь-то все время?

– А я виновата? Счастье мне такое: как ни вызов, так глаз. Я бы и рада аппендициты в первую городскую возить: милое дело... – Приговаривая, докторша-мальчик быстро разоблачала мужика. – Диспетчера с меня и то смеются...

– Да уж, – окулист повернулся к медсестре: Клава, труби рентген... – Он отогнул край повязки, заглянул. – И операционную тоже труби.

– Я поехала? – Докторша уже приплясывала у двери.

– И не возвращайся! Да, солнышко, вот девочку захвати с собой. – Окулист кивнул на Саню. – Если по дороге, конечно.

– До центра довезу, – сказала пляшущая докторша.

– Ой, конечно. Спасибо вам. – Саня кивнула окулисту.

– Шампанского не пить, – напомнил он вслед.

В переходе навстречу Алексею прошли двое: стратиг Рогдай Анемподист, маленький лысый толстячок, всегда шагающий пузом вперед и с мечами врастопырку; на тех, кто его не знал, он производил комическое впечатление, но был опытен, умен, смел и беспощаден, – и потаинник Юно Януар, с которым Алексей беседовал только однажды, и та беседа до сих пор горчила в памяти. Кажется, Януар хотел что-то сказать Алексею, на миг приостановился, но передумал.

– Ну как? – спросил Кузьма Васильевич, вставая навстречу. – Отпустили?

– Отпустили, – улыбнулась Саня. – Да вот – от этих капель все прошло... только свет теперь такой яркий...

– Светобоязнь еще день-другой продержится, сказала, оборачиваясь, докторша со «скорой». Пойдемте-пойдемте скорее, у нас сегодня только шесть машин, а вызовов...

– Девушка, а какого-нибудь валидола у вас не найдется? – с неловкостью в голосе попросил Кузьма Васильевич. – Что-то я переволновался, наверное...

– Найдется! – радостно отозвалась докторша. Разве что валидол и найдется! Нич-чего больше не осталось. Святая вода да валидол. Так и лечим. А?

Не слишком прислушиваясь к разговору, Саня прикрыла глаза. Да, было уже почти хорошо. Огненная запятая поблекла, и было ясно, что скоро она исчезнет совсем. Но там, где заканчивался ее длинный хвостик, тусклым золотом светилось крошечное пятнышко: будто бы монетка, увиденная метров с пяти. Саня, чуть усмехаясь над собой, попыталась посмотреть на пятнышко, и пятнышко, разумеется, тут же отпрыгнуло в сторону. После всего, что произошло, ей было весело. А вот военрук...

– Кузьма Васильевич, вам очень плохо?

– Нет... обыкновенное дело. Пройдет. Который раз уже. Пройдет. Само пройдет. Дебекку не позову, нет... Кто такая Дебекка, Саня не знала.

Эта машина была совсем новенькая, «Газель», и пахло в ней еще как в новенькой машине: обивкой. Но в углу салона свалены были комом окровавленные простыни, и пятна на полу еще не подсохли.

– Работенка у врачей, – сказал Кузьма Васильевич, усаживаясь на откидной стульчик и расстегивая воротник. – Что твой фронт...

– Вы разве на фронте были? – удивилась Саня.

– В Венгрии я был, – сказал Кузьма Васильевич. – А там, которые фронтовики, говорили: пострашнее... Да ладно: было и быльем поросло. Не стоит это...

– Может, теперь в другую больницу? – предложила Саня. – Если болит...

– После праздников в госпиталь схожу, – сказал Кузьма Васильевич, – у меня там племянница работает. Да уже все, отпустило... – Он глубоко вздохнул. – Да, отпустило. Легко мы с тобой сегодня отделываемся. Тьфу-тьфу, не сглазить...

В казарме стражи было тепло, но не жарко. Кастелян провел Алексея в келью, показал койку, сказал: твоя. Алексей сел, нагнулся, чтобы стянуть сапоги, – и понял, что распрямиться не успеет... Он почувствовал, что кто-то помогает ему, поворачивает, укрывает – но сам он уже спал. Какие-то гнусные морды предстали перед его сонным взором, он отвернулся и ушел.