Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 18

Заглянувшему пожилому милиционеру Семену Семеновичу Алексей предъявил оформленную по всем правилам лицензию на оружие. Да Семен Семенович и не имел претензий – так, для порядку...

Потом Санечка и фельдшерица – как оказалось, племянница директора – уселись зашивать порванную одежду, а сам директор и Алексей, натянувший на себя какой-то немыслимый меховой полукомбинезон, случившийся в директорском шкафу, вышли покурить.

– Я понимаю, чего ты приехал, – сказал директор. – Сироту, мол, всяк обидеть норовит... Не обидим, не бойсь. Ты сам-то получше за ней смотри, там, в городе, – как бы чего не того. Хорошая уж больно девка, жалко будет. Щас таких перестали почти и делать-то...

На автобус чуть не опоздали: даже махали и кричали вслед, и, тронувшийся, он притормозил, дождался и открыл заднюю дверь. Можно было, конечно, и опоздать, директор предлагал довезти на машине до Озерска, но Алексей отнекался. И вот теперь, усевшись на заднем сиденье над горячим мотором, он испытал прилив беспокойства: если охота началась, не рискует ли он невинными людьми, что вокруг него... Он сознавал, что люди эти, обитатели пространств Велесовой кузни, существуют не вполне, что во многом они не более чем плод воображения и самого старого Белеса, и его, Алексея, – но вот что-то очень сильное, проснувшееся где-то внутри, заставляло его относиться к окружающим полуфантомам так же, а может быть даже и нежнее, чем к несомненным людям.

Возможно, он сделал ошибку, что не задержался и не воспользовался предложением директора: тогда он рисковал бы только одним водителем, а так... В автобусе сидело десятка полтора человек; отсюда, сзади, Алексей видел только платки да дешевые кроличьи шапки. Лишь на переднем сиденье располагалась явно зажиточная парочка: элегантная дамская шляпка из норки и мужская бобровая ушанка...

– Алеш... – тихо сказала Санечка. – Я тебе раньше не говорила... у меня что-то с глазом. Перед Новым годом началось. Потом вроде бы прошло. Яркий свет. Яркий желтый свет. Все застилает. Обычно когда разволнуюсь. Там, на кладбище... а теперь вот опять. Врач велел лечиться, а я, как дура набитая...

– Раз велел, будем лечиться, – сказал Алексей. У него самого нервы были напряжены до предела. Что-то вот-вот грозило произойти.

Грозило... Слева, со стороны недалеких низеньких гор, очень быстро неслись, стелились, накатывались белые поверху и уже непоглядно-черные снизу клубящиеся облака. Яркая даже при свете еще не скрывшегося солнца молния пробежала под тучами, взрывая мрак. Люди обернулись на нее, кто-то привстал, чтобы лучше видеть. Молния сверкнула второй и третий раз, долетел сухой звонкий гром. Потом облака замерли на какое-то время, и Алексею показалось, что все вокруг стало близким и плоским рисунок на стенах туннеля, трубы, в которую все глубже и глубже, без шансов вернуться, начинал всасываться автобус... сейчас эта картинка поползет назад, быстрее, еще быстрее, сменится другой, третьей – мелькание, – и дальше не будет уже ничего, кроме шершавой каменной стены и грубых швов с потеками цемента...

Он стряхнул наваждение. Туча приближалась. Сейчас начнется метель. До Озерска было километров тридцать – тридцать пять.

Снег догнал и ударил сзади. Автобус качнуло. Окна сразу же залепило снаружи, изнутри они запотели. Стало по-настоящему темно. Водитель включил дворники и снизил скорость. От окон потянуло холодом. Впереди в свете фар клубилось непонятно что. Молния раскололась над головами страшный гром сразу же за вспышкой, заставившей пылать голубым огнем летящие хлопья. Алексей оглянулся. Два красных вихря летели следом. Автобус уже еле полз. Алексей подвинулся к окну, протер стекло. Черную дорогу низко перелетало бесконечное белое кружево. Оно становилось все плотнее и плотнее.

– Как красиво... и как страшно, – прошептала Санечка.

Местами по какому-то капризу ветра снег переметал дорогу, образуя плотные и пока еще невысокие поперечные и косые валы, – но прошло всего несколько минут... Автобус с натугой преодолевал их, раскачиваясь и завывая. Странно – с момента, когда началась метель, встречные машины куда-то исчезли... Ощутимо похолодало.

Снег на минуту как будто перестал, хотя мрак сгустился. Почти прямая вертикальная молния врезалась в одинокую старую березу, стоящую в сотне шагов от дороги. На миг дерево будто опутала ослепительная паутина. Потом все померкло, и красноватый огонь, взметнувшийся из расщепленного ствола, казался тусклым.

– Господи Боже, Господи Боже, Господи Боже... громко бормотал кто-то впереди.

Ветер ударил в бок автобуса с такой силой, что наклонил его и развернул почти поперек дороги. Мотор заглох, и тут же погасли фары. Правое заднее колесо то ли спустило, то ли соскользнуло в канаву. Накренившись, автобус замер.

Стало слышно только, как ревет ветер и как потрескивает, остывая, двигатель.

Стартер несколько раз бессильно взвывал, будто бросался грудью на непреодолимую ледяную стену. Потом водитель, кряхтя, выбрался из своего кресла и встал в проходе. Был он толст и как-то нелеп.

– Мужики, – сказал он, – а ведь толкать надо. Тут метров сто, и начнется спуск. Заведется с толкача.

– Аккумулятор хороший иметь надо, – буркнул кто-то. – За что платим? Пешком дешевле ходить.

– Да нормальный аккумулятор... не знаю, что и думать. Может, от грозы?.. Мужики, померзнем ведь, если застрянем. Толкнем, а?

– Черт, так и думал, что какое-нибудь говно выплывет, – пожаловался кто-то и встал. – Пошли, что ли.

– Ты со мной, – тихо сказал Алексей. – Не отходи ни на шаг. Понимаешь? Ни на шаг.

Ему представилась картина: скользящий под неведомый уклон автобус, и в заднем стекле – белое пятнышко лица...

– Я хотела тебе шапку дать, – сказала Санечка. Ты замерзнешь.

Алексей усмехнулся. У Санечки была белая вязаная шапочка.

Водитель открыл заднюю дверь. Оттуда дунуло таким лютым холодом, что Алексей крякнул от удивления.

В передней части салона тем временем начался скандал.

– Тебе что, козел, особое приглашение требуется? – Мужичок в черном тулупчике нависал над дорогой шапкой, которая упрямо отворачивалась к окну. Наели хари на наших харчах... ну, идешь? Идешь, сучара?