Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 108

И через полчаса, когда в небе возникли почти одновременно с десяток маленьких белых шариков пороховых взрывов, он сжал рукоятку меча и быстро пробежал взад и вперед по кромке обрыва, почти физически ощущая, как его стрелы поражают столпившихся на переправах врагов А еще через пять минут косая полоска синего дыма сообщила ему, что на левом крыле противник прорвался через линию земляных укреплений и завязал бой с тяжелой пехотой, до сих пор стоявшей без применения.

Синих ракет слева становилось все больше, а здесь, на правом фланге, будто объявили перемирие. Носильщики обеих армий бродили по полю, находя раненых И только часа в три пополудни, когда стало ясно, что Рогдай не будет перебрасывать силы с фланга на фланг, позади бугристой стены серых конкордийских щитов вначале страшно медленно, но все быстрее и быстрее, наращивая темп, застучали барабаны, и в контратему им затянули невозможно пронзительную, угнетающую сознание песню боевые рожки. И стена стала приближаться...

Нет, не зря конкордийские офицеры проводили по полжизни на далеком западе, оттачивая свое умение командовать в тех мелких войнах, что нескончаемо идут на границах империи И не зря конкордийские солдаты по четырнадцать часов в сутки до полнейшего отупения под звуки рожков и барабанный бой маневрируют на плацу – из месяца в месяц, из месяца в месяц... Только что приближалась линия щитов, но три громкие команды, несколько вскриков горнов – и узкие, обложенные щитами клинья устремляются в проходы между рвами. И другие клинья, короткие и толстые, – идут в лоб на валы и рвы, на деревянную щетину... и ясно, что сейчас произойдет.

И все же...

Мелочь, казалось бы, – рыхлая глина рвов. Но в ней насторожено великое множество веревочных петель и силков, ноги попадают в них, запутываются, короткая заминка..

Залп в упор. И еще один. И еще.

Стрела, как правило, не пробивает щит. Или пробивает, но теряет на этом всю свою силу. Это если щит стоит ровно. Но когда наклоняешься или приседаешь, чтобы снять с ноги или разрезать захлестнувшую лодыжки петлю, когда рывок веревки, в которой запутались и другие твои товарищи, подсекает твои ноги, и ты валишься на спину, сбивая того, кто идет за тобой, когда ты просто теряешь равновесие и делаешь шаг в сторону, чтобы восстановить его, – стрела может и миновать твой щит, погружаясь в грудь или живот, или скользнуть по щиту вбок, поражая твоего соседа по строю... а тут еще в упор бьют пять или шесть рамочных луков, от которых не спасает ни один щит даже за триста шагов... Пробив навылет одного, стрела эта вполне еще может поразить и второго, идущего следом... Залп, залп, залп!

Но вот то здесь, то там по трупам павших, перепрыгивая через деревянную щетину, во рвы врываются закованные в панцири солдаты. Здесь уже ничего не решает строй, а только мастерство владения клинком, да прочность доспехов, да ярость...

Все кончено за считанные минуты. Лучники бегут. Их не догнать. Обслуга рамочных луков подхватывает свои смертобойные машины и несет их в тыл, и их тоже не могут догнать. А вот баллисты не увезти и тем более не унести, и поэтому они вспыхивают ярким пламенем...

Отсюда, снизу, пригорок, на котором расположились Рогдай со свитой, что-то мучительно, сосуще напоминал, и Отрада все время на него оглядывалась, пытаясь понять. Но только когда послеполуденное темное солнце повисло сбоку и отчетливо легли на обрыв длинные вертикальные тени эрозионных гребней, она вспомнила: так в детских книжках рисовали кита. Покатое туловище и отвесная решетка зубов...

Наверное, она слишком надолго задержала взгляд на солнце: не такое уже темное оно было. Левый (почему-то левый...) глаз вдруг перестал видеть что-то, кроме контуров, все затопило золотое сияние – будто бы предметы облило жидкое золото, а в воздухе повисла золотая тончайшая пыль. Опять началось, в ужасе подумала она... Я больше не выдержу.

Я – больше – не выдержу!

Она огляделась, будто смотрела: куда бежать... Алеша... Но Алексея здесь не было. Она не видела его уже четыре дня.

Нет, наверное... – она приложила руку к виску. Просто ослепило. Вот все и прошло, вот и прошло...

Она так уговаривала себя, хотя и видела: золотой отсвет лежал на всем. Если смотреть левым глазом. Если его закрыть – то отсвет исчезает.

Ослепило... Верная Гроза присматривалась тревожно, но молчала.

А потом как-то очень внезапно возник чародей Якун. Место было открытое, но никто из стражи не заметил его приближения.

Он протянул Отраде руку, и она спрыгнула с коня, ни о чем не спрашивая.

– Отьедь, дева, – велел Якун Грозе. – И последи, чтобы нам не мешали...

Сам он взял Отраду под локоть и повел из-под навеса – большого белого шатра с заброшенными на крышу стенками. Они шли и шли куда-то, и наступил момент, когда Отраде показалось, что они одни и никого вокруг нет, и в какой-то версте не идет смертная сеча, не несутся конные вестовые и не лопаются в небе сигнальные ракеты.

Только солнце оставалось темным, и поэтому на землю, на камни цвета холста ложились совсем уж черные тени.

– Был бы я подлец, если бы не сказал, – начал Якун, глядя мимо. – И не так уж я верю в пророчества, особенно сделанные на самой заре мира... да больно складно выходит. Про Тихую Книгу мало кто слыхал, не переписывают ее, держат под замками, и не зря, думаю: много там есть такого, чего людям бы не знать лучше. Вроде бы писал ее сам Создатель уже после смерти своей, водя руками трех безумных монахов. Может, и так – удивительного в том нет ничего. Слишком уж подробно о царстве мертвых да о том, как мертвыми повелевать и какая от них польза живым... Но не в том дело. Есть там поэма о чародеях, как они мир от зла избавляли: один для него подземелье открыл, другой над подземельем башню поставил да ключи отковал... а зло тем временем подземелье то заполнило и через край потекло, но никто того уже не замечал, поскольку уверен был слепо, что сидит оно под замком и сидеть будет вечно. И только третий чародей, очень старый и не веривший ничему, это понял и решил поначалу обратить зло в добро, а когда его осмеяли и изгнали отовсюду, то озлобился сам и решил правоту свою доказать, да как: отворить то тайное подземелье, куда исчезало из мира добро. И требовались ему для того белая башня, белый камень, белый лев и белая дева... Отрада вдруг судорожно вздохнула.