Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 4

Впрочем, почему будто? Он действительно прощался. Просил простить. Зная, что прощения ему не будет никогда.

Деревня Хотиба была немаленькая, в сотню домов, с храмом и базаром, с кожевней, ветряной мельницей и кузницей; принадлежала она по ленному праву акриту Афанасию Виолету, который, впрочем, очень давно не показывался в своём доме, высоком тёмном тереме, стоящем среди высоких сосен совсем немного в стороне от прочих построек. За домом присматривал сам староста, безрукий и одноглазый ветеран прошлой конкордийской войны. От господина своего известий он не имел с апреля…

Посты Алексей не ставил – сами деревенские разбежались и вдоль дороги, и по тропам, и к каким-то тайным бродам через болота и речку Свись, постоянного русла не имеющую и в зависимости от дождей и вообще от погоды оказывающуюся то тут, то в трёх верстах. По всем соображениям, вряд ли следовало ожидать нападения сегодня или завтра… а главное, деревенские прекрасно понимали, что им не поздоровится, если конкордийцы накроют здесь бродиславов – так стали называть остатки мелиорской армии, оказавшиеся в тылу победителей. Всем бродиславам приказано было разоружиться и разойтись по домам, в противном случае они, а также те, кто их укрывает, подвергнутся жестокому наказанию.

Да, подумал Алексей, чтобы укрыться, места лучшего, чем этот полуостров среди болот, не найти… И это знаю не только я.

Болотьё, так край звался, лежал в междуречье Свиси и Кадилы, двух небольших рек, текущих на восток, сливающихся – а далее пропадающих в гиблом краю Солёной Камы, части Дикого Брега – совершенно непроходимой смеси болот, озёр, речек, морских лиманов – и торчащих среди этой грязи и воды голых скал с плоскими вершинами, заросшими кустами и карликовой сосной. Нога человека там не ступала – или почти не ступала… С другой стороны Болотьё отделяли от внешнего мира невысокие, но сильно изрезанные горки Монча, через которые проходили только две дороги: на север, на Бориополь – и на Столию. Этими дорогами как бы обозначалась принадлежность сих земель…

Прихрамывая, шёл навстречу рыжий трубач Главан. В сотне Алексея он был единственный конник из не-азахов – и потому ко всем, включая командира, относился как бы покровительственно.

– Во дела, командир, – сказал он чуть изумлённо. – Тут, оказывается, степняки дней восемь гарнизоном стояли. Платили за всё щедро… Третьего дня ушли, специальный гонец прибегал. А серебро ихнее… глянь, – и он показал кружочек из зелёного камня. – Обернулось…

Алексей взял кружок, покрутил в пальцах. Нефрит. В Степи – идёт на вес серебра. Всё будто бы честно… Но нефрит этот был мёртвый – куда более мёртвый, чем камни, что десятками лет валяются при дорогах. На нём угадывался какой-то рельеф, но ни на ощупь, ни глазом Алексей не сумел разобрать даже – рисунок это или надпись.

– И много ли таких? – спросил он.

– Наверное, немало, – сказал Главан и повторил: – Платили щедро…

– Собери ещё штук пять-шесть, – велел Алексей. – Понадобится потом.

– А чего их собирать, вот они… – Главан вынул из кармана горсть каменных бляшек. – Людям не нужны.

– Людям не нужны… – Алексей посмотрел прямо в глаза Главану. Они были серые с мелкими тёмными точками.

– Ну… да. А как же иначе? Явно же – чародейская масть, опасаются люди-то…

Алексей взял бляшки. Холодные…

– А чего ты не спишь? – спросил Алексей странным даже для самого себя тоном.

– Не знаю, – Главан даже, кажется, растерялся. – Лёг, а по мне кто-то скачет. Думал, блохи. Посмотрел – нет никаких блох… Ну, я и пошёл прогуляться. Может, кто баню топит… Как там кесаревна-то наша?

Алексей молча покачал головой.

– Понятно… Что делать-то будем, командир?

– Думаю.

– Не нравится мне, что они так вот – собрались и ушли, – сказал Главан. – Не ловушка ли тут нам расставлена?

– Может, и деревню за этим же самым поставили? Народом населили?

– Зря смеёшься, командир. Вот как хлынут змеи с неба…

– Я не смеюсь. Просто если считать, что они такие всё наперёд знающие, то надо сразу на спину лечь и лапки повыше задрать…

– Устал ты, командир, – сказал Главан. – Поспал бы сам. Помрёшь ведь.

– Попробую, – сказал Алексей. – Правда, давай-ка найдём кого-нибудь, чтоб баньку натопил…

Искать не пришлось. Нельзя сказать, чтобы деревенский люд был так уж обрадован появлением из трясин трёх десятков донельзя грязных, оборванных, голодных и измождённых воинов, но – это были свои воины, и просто нельзя, немыслимо, невозможно было не накормить их, не обиходить и не пригреть.

Бани уже топились и тут и там, будто был поздний вечер в самый разгар сева или жатвы. Женщины в чистых белых передниках и с прибранными под белые же платки волосами перетряхивали во дворах перины и одеяла, хозяева дворов в одном белье чинно сидели на скамейках у выложенных камнем гидронов – ям с чистой водой. Хотя бы одно дерево обязательно росло во дворе – чаще плодовое, но иногда кипарис или ель…

У Алексея вдруг перехватило дыхание. Чувство возвращения было настолько сильным и внезапным, возникшим враз и целиком – что ни подготовиться, ни возразить не осталось ни времени, ни сил. Он вновь был одиннадцатилетним, ранняя зима застала его в Триголье, дальнем материнском имении, он ещё любит мать, у него ещё есть сестры, есть подружка Ларисса, Лара, дочь кесарского винаря, и вот сейчас они вчетвером, прихватив деревянные резные сани, бегут к взвозу – оледеневшей дороге, уходящей к пруду, оттуда крестьяне возят воду, которой поят скот, моют в домах и моются сами; сегодня канун Дня Имени, в деревне топятся бани, белые столбы дыма уходят в голубое небо… и в каждом дворе стоит дерево, увитое бумажными гирляндами, и на ветвях светится иней…

Он судорожно выдохнул.

Триголье сгорело, когда Дедой осадил там небольшой отряд кесарских славов. Так и не отстроили потом… Одна из сестёр была тяжело ранена в Столии всё в те же дни мятежа, промучалась полгода и умерла, а вторая – год спустя сбежала из дома с музыкантом, и никто не знает, что с нею сталось. Лариссу же судили неправедно и покарали свирепо… Осталась только мать, но и с матерью случилось что-то страшное: там, где прежде была нежность и любовь, сделались холодные железные острия…

– Заходите к нам, добрые господа, – от низкой калитки кланялась пожилая статная женщина. – Лучшая здесь баня – наша. Сам господин акрит не брезговал ею…

К перекладине ворот приколочен был старый лемех, и Алексей с трудом улыбнулся: ну, разумеется же, лучшая в деревне баня должна быть у кузнеца…

Степь. Дорона

Наступал последний день, который Астерий отпустил себе для отдыха. После битвы на Кипени, выигранной лично им, он обязан был заставить себя отдыхать. Хотя бы потому, что тогда, переоценив собственные возможности, он в упоении деянием позволил Силе увлечь себя… и Сила чуть не вывернула его наизнанку. Потеряв почти все тела, кроме собственного старого и ещё одного, он понял, что нуждается в отдыхе и решительном укреплении "вместилищ духа". К тому времени масса "механического дива" была уже настолько велика, что оно могло подпитываться и расти самостоятельно, без его помощи. Изредка он как бы со стороны и с большой высоты поглядывал, как в Долину Качающихся Камней стекаются людские ручейки, как особо отмеченные капли надолго покидают Долину и отправляются странствовать – но только для того, чтобы вернуться в обрамлении других капель… как тянутся через пролив тяжело гружёные левиатоны, хеланды и барги, трюмы которых туго набиты пленными солдатами и взятыми за укрывательство и прочие провинности крестьянами…

Более пятнадцати тысяч пребывало сейчас в Долине: рыли колодцы, резали скот, в основном овец и коз, которые так же послушно, как и люди, стекались туда из окрестных местностей, варили мясо в огромных чугунных котлах, поставленных в меловые круги; казалось, никто даже не замечал ледяного ветра и дождя, замерзающего на ветвях деревьев.