Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 18

Не бедные люди забрались в эту глушь: мать-вдова, две дочери, две служанки, кучер и конюх, лакей – молодой сильный парень… ещё человека три… Те вышли из леса, солдаты неизвестно какой армии, мародёры. Без особых затей приступили к потехе… Лакей не выдержал, бросился с топором, перерубил насильнику хребёт… Забили. Не просто так забили, с выдумкой. А он боялся больше всего, что это какое-то неизвестное колдовство над ним творят…

– Что делают, – тихо сказал Азар. – Что же они все делают…

В этот момент дудочка-близняшка, висящая у Алексея на шее, тихо пискнула. Потом – издала трель. Коротко… длинно… коротко… длинно…

Они разучили пять сигналов: "иди ко мне, я жду", "жди и не уходи", "я ухожу, прячусь", "я тебя ищу" и "опасность!" Сейчас звучал последний…

Он поднёс дудочку к губам и продудел: "Жди и не уходи".

Дудочка молчала с минуту, потом отозвалась: "Я прячусь". И после паузы снова: "Опасность!"

Тогда он продудел: "Я тебя ищу".

Больше дудочка не отзывалась.

Ничего не понятно.

Столько времени было… нет чтобы выучить азбуку Морзе…

– Я поеду, – сказал он. – Продолжай… как условились.

– Возьми вот, – Азар подал ему баклажку. – Бери, бери, у меня ещё одна есть, – усмехнулся он, показав неровные жёлтые зубы. – Да и ту, небось, до конца не издержим…

Мелиора. Болотьё. Деревня Хотиба

Всё было как в повторном кошмаре: с неба сыпались люди на птицах… и кто-то в бессильном ужасе вздымал кулаки, женщины хватали детей, а кто-то пытался стрелять из этих нелепых мускарских луков…

Нападение застало её на улице. Она оделась в походное и вышла из дому на рассвете, чтобы увидеть Афанасия… чтобы сказать ему…

По улице неслись две женщины с подойниками, прижимая их к груди, как детей, а за ними, вздымая могучими крыльями пыль и сор, почти касаясь дороги когтями выставленных вперёд лап – летела огромная бурая птица! Клюв был раскрыт, чёрный язык высунут, глаза горели безумным огнём. На спине её сидел человечек в остроконечной шапочке и с тонким длинным копьём в руке…

Отрада закричала.

Другая птица пронеслась над самой крышей, заставив её присесть, закрыть голову руками.

Женщины бились в пыли, пытались встать, в воротах голосили ребятишки. Живые, тупо удивилась Отрада. Наваливалось что-то ужасное. Такое, что лучше умереть, чем пережить снова…

Афанасий бежал через улицу наискось, бежал неуклюже, боком, придерживая неживую руку. Стрела, упав вертикально, вонзилась в землю прямо перед ним. Он перепрыгнул через стрелу, налетел на Отраду и, обхватив её поперёк туловища, молча поволок в дом.

– Все прячьтесь, – сказал он хозяину. – В подполье – и тихо. Крылаки подолгу не задерживаются.

Они пробежали через хозяйскую половину, выскочили на крытый двор, забежали в хлев. Коровы выли. Афанасий открыл задние ворота, выглянул, кивнул Отраде: идём.

Тут была истоптанная стадом дорога, сразу за ней – заросшая речка, а за речкой через поляну – густой ельник.

Огромная птица вылетела из-за крыш справа и с клёкотом стала разворачиваться. Наездник смотрел в другую сторону… что-то он там увидел…

– Бегите, – сказал Афанасий.

– Я с вами, – быстро сказала Отрада.

– Мне нужно выпустить Конрада. Нельзя же его отдавать вот так.

– Я с вами!

– Нет. Вас я с собой не возьму… Хорошо. Не бегите в лес, ждите пока здесь. Скоро вернусь.

Афанасий нырнул в вонькую теплоту хлева. Отрада прижалась к стене, вытянулась. Свес крыши надёжно защищал её от взоров сверху… она вдруг почувствовала себя маленькой и беззащитной, ещё меньше и ещё беззащитнее, чем тогда в общежитии… в комнату вломились наголо остриженные пьяные или, скорее, обкуренные парни и никак не желали убираться, но и не приставали в обычном смысле, а делали что-то непонятное: построили их троих вдоль стены, на щеках помадой нарисовали какие-то зигзаги, заставляли учить и повторять непонятные слова: "Казыр надах, казыр надах…" Один из парней сидел на полу и бессловесно пел, раскачиваясь…

Потом снизу пришёл милиционер и долго с ними препирался. Потом как-то так получилось, что жилички сами виноваты во всём.

Вот тогда она чувствовала не просто испуг, а – внезапную потерю возраста, какого-никакого, а опыта… ей три или четыре года, и она вдруг, отпустив мамину руку, оказалась одна среди большого жаркого города, тысячи незнакомых и опасных людей, рёв и грохот машин…

У неё не могло быть такого воспоминания. Но оно почему-то было. Может быть, кто-то рассказал, а она примерила на себя…

И тогда она, прижав руки к груди, вдруг нащупала дудочку-близнятку. Она совсем забыла о ней… Пальцы не слушались, губы были деревянные, но она все-таки сумела просвистеть: "Опасность…" Единственный сигнал, который вспомнился.

Дудочка отозвалась. "Жди меня на месте".

Она не может ждать на месте! Но… но как же… Отрада мучительно вспоминала ответ…

Звуки ударов. Треск и глухое великанское ворчание. Выкрики. Тонкий пронзительный визг. И – тихо. Поразительно тихо. Будто все умерли.

Замолчали даже коровы.

Наконец она вспомнила. "Прячусь". И, чтобы было понятнее, повторила: "Опасность".

Отрада ещё сильнее прижалась к стене. Сердце било так, что казалось – вздрагивает земля.

Дудочка пискнула: "Я иду".

Зачем ты уходил, в тихом отчаянии подумала она.

Она вынула из ножен меч и подняла его, как учили: гарда у левого плеча, клинок смотрит вверх. Хотя она знала, что ни малейших шансов против сколько-нибудь обученного воина у неё нет, оружие в руках изменило всё. Она вновь была взрослой и что-то значащей в этом мире…

Потом со скрипом приоткрылись ворота.

Маленький человечек выкатился кубарем, пружинисто вскочил: кривые ножки широко расставлены, зубастая улыбка до ушей, клинок косо перед собой… выпадает из руки, человечек обхватывает живот и садится на землю, изумление в глазах, смотрит… валится, сучит ногами, всхлипывает. Из ворот следом появляются Афанасий и Конрад, Афанасий молча хватает Отраду за локоть, толкает к речке, к зарослям. Она бежит, припадая к земле и всё время оглядываясь, меч в руке, мешает. Появляются ещё двое, луки в руках, смотрят в небо. Перебегают по очереди. Все пятеро лежат в кустах. В деревне что-то начинает гореть. Птицы вьются над окраиной, их больше дюжины; наездники посылают вниз стрелы…

К лесу. К лесу!

Афанасий и один из его воинов бегут первыми, за ними Отрада. Конрад и второй воин прикрывают сзади.

Ельник настолько плотен, что идти в рост почти невозможно, только на четвереньках, проскальзывая под нижними ветвями. Пот заливает глаза. Ничего не слышно, только собственный сдавленный хрип.

Глава восьмая

Мелиора. Болотьё

– Во всём этом для меня осталось очень много непонятного, кесаревна, – отстранённым голосом сказал Конрад. – Очень много очень непонятного…

– Для меня тоже, – согласилась Отрада.

– Можно посмотреть ещё раз? – он указал на брошь.

Отрада отколола её от ворота, задержала в руке. Не хотелось отдавать…

Брошь была живая. И сейчас она испытывала… страх? нет, не страх… что-то родственное нежеланию выходить из тёплого дома на слякоть и ветер…

Как я её понимаю, подумала Отрада.

Конрад, однако, то ли почувствовав эту заминку, то ли просто потому, что так было удобнее, – брать в руки брошь не стал, а очень низко наклонился и принялся рассматривать её вплотную, напряжённо наклонив-повернув голову и прикрыв правый глаз. У него, конечно, не было лупы, но казалось, что она есть.

– Поверните, пожалуйста…

Рука чувствовала его вежливое дыхание.

– Спасибо… – он сел, откинувшись. Толстая еловая лапа за его спиной вздрогнула. – Лев – и Лев. Вряд ли это совпадение.

– Да уж… если совпадение – то какое-то… – она поискала слово. – Жутковатое. Будто над колодцем…

– Расскажите мне про Грозу. Ну… она же говорила что-то о себе – помимо имени и семьи… И эту брошь… вы её видели на ней раньше?