Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 87

Конкордийцы меж тем переменили строй, образовав знаменитый клин с широким основанием. Что ж… зазвучали команды, и чуть перестроился хор: заранее подался назад там, куда смотрело остриё клина, но не истончился в том месте, а напротив – нарастил ещё несколько шеренг.

– Сейчас бы конницу… – сказал сквозь зубы Камен. Венедим посмотрел на него. Белые ноздри сотника раздувались. – Да по затылку…

– Когда схватятся, – сказал Венедим. – Не раньше.

– Поздно бы не оказалось. Смотри…

Клин будто бы раздавался, становился шире. Венедим стал всматриваться. За пылью было мало что видно… Да. Сзади внутрь клина неторопливо вдвигалась свежая колонна. Вот они продвинулись почти к самому острию. Остановились. Пятеро в ряд. Или шестеро. Чёрные шлемы, закрывающие пол-лица. Все на голову выше серых латников.

Степные богатыри. Непобедимые степные богатыри…

– Факелы, – скомандовал Венедим. Голос сорвался, и никто его не услышал. – Факелы! – заорал он этим сорванным голосом. – Горючие стрелы готовь!.. Ох, будет потеха.

– Будет, – согласился Камен.

Сотник Агавва промычал что-то невнятное разбитым ртом и поправил нагрудник.

Когда Рогдаю доложили, что первые сотни степных богатырей переправились на этот берег, он кивнул, взглянул на солнце, потом подошёл к столу, на котором расстелена была подробно прорисованная карта, некоторое время смотрел на неё, перевернул десятиминутные песочные часы и подозвал Алексея.

– Всё помнишь, о чём говорили? – спросил он, уставясь ему в подбородок.

– Помню, – сказал Алексей.

– Не передумал?

– Нет.

– Если передумал или сомневаешься хотя бы – неволить не собираюсь.

– Не передумал, дядя Рогдай.

– Тогда… тогда ступай. Должно, не увидимся больше… – Рогдай коротко обнял его, оттолкнул. – Ступай.

Алексей повернулся – как раз для того, чтобы увидеть, как Блажена, жена кесаревича, вдруг охнула, прижала тонкую тёмную руку к груди и мёртво повалилась на бок. Войдан, худой измождённый столетний старик, ломко опустился перед нею на колени. И – будто тёмный неслышимый неразрешимый вихрь закружился вокруг, сжался – но нет, не до конца… борение, неощутимое людьми… и вихрь затрепетал, расширился, поднялся, исчез.

Застыв лицом, Алексей прошёл мимо. Не оглянулся. И лишь перенимая поводья у коновода, увидел, что рука дрожит. Не просто дрожит – трясётся.

Отрада вскочила. Двадцать шипящих драконов взвились в небо, раскидывая искры. Страшный вой – такой, что немеют щёки.

По этому сигналу ей надлежало сесть на коня и ожидать нарочного – того, кто скажет, что делать дальше. Она подозревала, что такой сигнал предназначен не только для неё и что у этого смешного Рогдая, так похожего на де Фюнеса, если бы тому пришлось играть роль в "Семи самураях", но здесь всё шло всерьёз и как-то даже слишком всерьёз, – так вот, она была уверена, что у Рогдая всё было расписано наперёд и такой сложный и мощный сигнал предназначен был не только для неё и даже не столько для неё… именно поэтому она торопливо вскочила в седло и сделала круг, заставила жеребца танцевать и вообще убедила себя, что готова ко всему. Но ко всему она оказалась не готова…

Она даже не сразу узнала Алексея. То есть узнала, но не могла поверить, что это он.

– Кесаревна, – сказал он, и голос был подстать лицу: неживой, – командующий просит вас вдохновить войска, идущие на подвиг.

– Я готова, – сказала она для кого-то. Глаза и всё остальное кричали: что, что случилось?..

– Стража! – рявкнул Алексей. – На конь. Вперёд.

Два десятка акритов, приставленных Венедимом ещё неделю назад с наказом: ни на шаг! – и верная Гроза, почти подруга, наперсница, тут же оказались рядом. Отрада – вернее, Саня в ней – всё ещё наслаждалась конным одолением пространства: конь как твоё быстрое продолжение…

Алексей поворотил своего коня – под ним ходил белый жеребец с большим чернильным пятном на крупе справа – и поскакал вперёд, к тылам третьего большого хора; меньше версты напрямик… Отрада нагнала его скоро.

Некоторое время Алексей скакал молча. От них отстали – вряд ли из-за стати коней.

– Прости, – сказал он вдруг.

– За что?

– Предаю тебя. Не смог оберечь. Велено – вперёд. Если победим – победим. Если же нет – проследить, чтоб попала ты в плен невредимой…

– Глупый, – сказала Отрада. – Что тут можно сделать?

– Поумнеть.

– Мужчины не умнеют. У них просто прибывает седины.

– Да здравствует эмансипация.

– Виват. Я люблю тебя, что бы ты там ни думал.

– Я тебя люблю. Что бы ты там ни думала. Как жаль, что я не успел тебя украсть.

– Куда бы мы делись…

– Всё равно. Может быть, с год бы ещё протянули.

– Разве что с год. Меньше.

– Сто дней. С тобой. И умереть… А так – умереть без тебя.

– Со мной.

– Без тебя, родная моя, единственная, без тебя… Не велено. Подлость-то, а? Ты во всём этом деле нужна только живая.

– Это уже зависит не вполне от нас.

– Вообще не от нас, в том-то и беда. И не зависит даже.

– Алёш…

– Нет, ничего. Я просто хочу – и ничего не могу с собой поделать – чтобы они все сдохли. Внезапно – и даже без мучений. Я ненавижу… всё. Всех. Я вижу в них – во всех – единого виновника нашей разлуки. За миг с тобою я готов отдать… я не знаю: загробное блаженство, жизнь родных – которые ещё выжили как-то в этом проклятом мире, – и вообще всё, всё…

– Смешно: а я вдруг стала загадывать далеко вперёд. Если мы вдруг почему-то уцелеем… нет, не так. Ты уже спас меня. Ты спас меня – я даже не могу назвать, от чего, но от чего-то ужасного, засасывающего… Кузня, Кузня – это гениальное изобретение, но до чего же страшное изобретение!.. Так вот, о далеко вперёд: я всё равно буду с тобой. Что бы ни случилось – я буду с тобой. Вот и всё. А если какая-нибудь сволочь попытается нам помешать…

– Тем хуже для сволочи.

– Вот именно.

Дороги оставалось всего ничего. Зелёный шатёр штаба Вергиния был уже вот он – в десяти шагах. Алексей придержал жеребца, и стража подтянулась, так что всё выглядело вполне чинно; Отрада ехала рядом, стремя в стремя, и смотрела перед собой…

– Ура кесаревне! – крикнул кто-то издали, и хор тут же подхватил: – Ура кесаревне! Ура кесаревне Отраде! Да здравствует наша кесаревна Отрада!!!

Она посмотрела на Алексея. Тот ехал с каменным лицом.

Ты знаешь меня всю, подумала вдруг она. У меня просто не может случиться от тебя тайн… Я вижу твою ухмылку, которую ты так тщательно прячешь. Когда ты успел побриться?..

Меж тем человечек, назвавший себя Руфином Асинкритом, актёром деревенского театра, сидел в грязной заворотной корчме, заслуженно пользующейся дурной славой. Отсюда до Долины Роз было рукой подать – тридцать две версты; но никто не сказал бы, глядя на посетителей и корчмаря, что где-то совсем недалеко грохочет битва, от исхода которой зависят судьбы стран и народов. Ослик Руфина (на самом деле его звали иначе, но он столько раз менял имя, что уже сам затруднялся в тех случаях, когда ему следовало вспомнить настоящее) пребывал в стойле и жевал себе овёс, до которого был большой охотник. Руфин же никогда не жалел потратить лишний медяк, чтобы верный бегун всегда был весел и достаточно силён. Конечно, ему – ослику – никогда не поспеть было за быстроногими скакунами, которых так ловко менял Венедим; но и концы Венедиму приходилось делать более длинные, более размашисто колебаться относительно некоей условной точки, которую Руфин совершенно непроизвольно вычислил и поместил куда-то в район непроходимых болот, именуемый Диким Брегом – если идти от Столии строго на север, не сворачивая ни перед чем, в него и упрёшься вёрст через сто пятьдесят… ослику же не требовалось так поспевать, он просто колебался относительно всё той же точки, но с меньшим размахом, поскольку скоростью перемещения был обделён от природы – зато был преисполнен упорства в своих намерениях.