Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 82

– Да многих… Помоги-ка встать. Я долго… так?

– Минут сорок. Якун сказал: часа два проваляешься.

– Вестовые были?

– Были. Отпустил.

– Что впереди?

– Те – стоят. Чего-то ждут.

– Пока я сдохну… Ладно, пошли обратно.

И они пошли. Ноги не желали вставать туда, куда он хотел их поставить. Но потом и он, и они вроде бы приспособились, стали понимать друг друга…

Шатёр. Полуразвалины. Расчищенная площадь, стол под навесом, горсточка людей. На всё смотришь, как из-под воды, из воздушного пузыря. Звук не проходит?.. Всё, однако, слышно… вроде бы.

Он будто никогда не был на этом месте и людей видел впервые, хотя и знал откуда-то (из сна?), как их зовут и кто они такие.

– Алексей, – шепнул он так, чтобы другие не услышали. – Поглядывай на меня. Если буду делать глупости – руби. Понял?

– Хорошо, дядюшка, – тот кивнул с излишней серьёзностью, и Рогдай понял: врёт, не зарубит. В крайнем случае свяжет.

И то хорошо…

Наверное, какое-то невидимое колесо там, на том берегу, сделало круг, невидимым выступом зацепило невидимый рычаг… Венедим услышал далёкие команды, в небо взметнулись – плотной щетиной – копья с флажками, щитоносцы опрометью бросились к самому обрезу берега, под кем-то обрушилась земля, в воду полетели люди и оружие… Лучники Венедима, не дожидаясь взмаха руки командира, открыли стрельбу, целясь над самым обрезом чёрных щитов. И немедленно оттуда, из-за щитов, полетели в ответ ревущие стрелы. Ответный залп был плотен и меток, зловеще меток…

Венедим понимал: сейчас слишком многое зависит от того, выстоят ли его люди под этим убийственным потоком – или сдадутся духом. Он неторопливо стянул с плеча бесценный тисовый двуизогнутый лук, укреплённый рогом сильного лося, воткнул перед собой в землю с десяток стрел, возложил одну на тетиву и стал выбирать глазом цель. Сплошные щиты… ага, вот брешь. Он выступил из-под укрытия частокола, вмиг прицелился, отпустил стрелу в полёт – и шагнул обратно. Кто-то рухнул там, в бреши; щиты сомкнулись. Следующие стрелы он пускал наугад – так, чтобы они сами находили цель. Ревущие стрелы летели всё гуще, совсем рядом, врезались в столбы, защищавшие его, – он делал вид, что его это не касается. Одна рванула перевязь на плече, он только скосил глаза…

Его тысяча – держалась, держалась…

За рёвом чужих стрел он почти не слышал чужих барабанов, и поэтому начало штурма застало его врасплох.

Щиты местами остались стоять – по пять из каждой двадцатки? примерно так… – а прочие упали, и в бреши бешеными потоками хлынули саптахи и крайны, круглые щиты и блестящие маленькие шлемы… Все они несли с собой надутые бурдюки, по два в связке, и бесстрашно бросались в поток, и поток увлекал их налево, налево… десятками они гибли под стрелами, и в какой-то момент Венедим понял, что бросили их вперёд для того только, чтобы лучники его, забыв осторожность, начали высовываться для стрельбы по такой простой мишени… да, из-за оставшихся щитов их били прицельно, едва ли не на выбор, но уже ничего нельзя было сделать, никто просто не увидел бы его команды и уже тем более не услышал бы. Бой входил в ту стадию, когда из всех команд остаётся одна: "Бей!"

И Венедим сам решил следовать ей.

Он хладнокровно, одного за другим, сразил семерых конкордийских (или степных? кто их теперь разберёт…) лучников, излишне увлёкшихся охотой на его солдат. Да, и на том берегу брал верх азарт боя, вещь страшная, погубившая многих – но и многих спасшая, а кроме всего прочего, и неизбежная, как болезнь дождливой зимой…

Потом чужая стрела ударила его в нагрудник и опрокинула навзничь.

Когда он встал и вернулся на своё место, река была буквально запружена массой переправляющихся солдат. Он вскинул привычным движением лук – и левой руке что-то помешало. Он посмотрел. В нагруднике застрял огромный чёрный наконечник. Древко стрелы, очевидно, разлетелось в щепы. Хороший бой… Как все настоящие лучники, он презирал рамочные луки – и по той же причине опасался их. Стрела на стрелу – любой деревенщина окажется сильнее тебя…

В два удара он выбил застрявший в железе наконечник. Вновь вскинул лук. Можно было не целиться, и он, содрогаясь внутренне, стал выпускать стрелу за стрелой в кипящую брызгами людскую кашу.

Колчан опустел, но маленький оруженосец (не по возрасту, просто ростом не вышел) уже волок вязанку новых стрел. Припав к земле, он наполнил Венедиму колчан, а оставшиеся полсотни воткнул в землю – чтобы были под рукой. Побежал обратно, упал и уже не встал.

Венедим был уже как упившийся на свадьбе музыкант – ничего не слышал, никого не видел, а только играл. Он не видел того, в кого стрелял, не смотрел, попала ли стрела в цель. Пот заливал глаза.

Рука сама потянулась к мечу, когда пришло время мечей.

Драган так и не понял сути того, что с ними случилось. Первой почувствовала неладное Живана: вдруг всхлипнула горлом и уронила на настил лук. Авид бросился к ней, думал, что – долетела шальная стрела…

У девчонки были белые остановившиеся глаза. Она ничего не видела и не понимала. И тут же сам Авид стал оседать, медленно-медленно.

– Ты что? – крикнул Драган сердито.

– Тяжесть… – и Авид лег на спину, разбросав руки. – Тяжжж…

Драгану показалось, что он не дышит.

Но нет, брат дышал – да только дышал так, будто поперёк груди его навалены были невидимые мешки.

А когда сам Драган повалился, сбитый с ног тем, что земля и небо вдруг поменялись местами, Авид добавил:

– Змеи…

И, умирая от дурноты, Драган увидел нескольких летучих змей, в точности таких, какие были тогда… он уже не знал, что такое "тогда" и с чем в жизни оно соотносится, сейчас самое важное было – не умереть… И всё равно он встал на колени и поднял маленький охотничий лук брата. Ему казалось, что лук весь умещается в его кулаке.

Змеи были какие-то понарошечные, не змеи даже, а летучие червяки. Драган смеясь посылал в них стрелу за стрелою, а они вились вокруг, не решаясь приблизиться. Потом он упал лицом вниз, настил уходил из-под него, и он вцеплялся пальцами и вис на пальцах, чтобы не отцепиться и не упасть в небо… Авид плакал и смеялся над ним, и часто-часто хлопала тетива.

Сверху видно было, как по войску проходит какая-то рябь. Но проходила она лишь по тем хорам, что ещё не вступали в непосредственную схватку. Якун стоял спокойно. Наверное, он был полностью уверен в своих учениках, стоявших на боевых линиях – а уж тем более в добровольцах, отдавших себя на медленное источение чужими чародействами.

Да и то сказать: первый, во всю силу удар, обрушенный на Рогдая, всего лишь ошеломил его на полчаса…

Рогдай взял принесённый бокал ледяной, с лимоном, воды, выпил маленькими медленными глотками. Покосился на Войдана с женой. Они всё так же стояли неподалёку, держась за руки. Блажена была уже седая. Лёгкие, как паутина, как бумажный пепел, волосы, аккуратно собранные в узел на затылке. Морщинистое лицо, почти чёрные круги вокруг провалившихся глаз…

Никому нет оправдания, вдруг подумал Рогдай. Правда, он не знал, была ли то его собственная мысль – или же нечто, нашёптанное невидимым врагом.

…Войдан предлагал сдаться, а чтобы мы не подумали, что сделал он это предложение из трусости – выбрал самую страшную смерть, смерть через тоску и медленное разрушение. Защищая при этом нас, тех, кто не захотел его слушать…

На левом крыле в двух местах почти одновременно в небо взлетели и лопнули ракеты жёлтого дыма: знак того, что противник зацепился за береговые укрепления и передовым тысячам наличными силами не справиться. И почти тут же такая же ракета взлетела на самом фланге правого крыла.

Это был сигнал даже не для Рогдая, а для командиров хоров – вводить ли в бой резервы первой очереди. Всё это подробно оговорили ещё позавчера… Но Рогдай решил снять даже малейшие их колебания и велел пустить ракету чёрного дыма.