В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович - Страница 20

– Потом посмотрим.

– Ну вот, опять ты за свое: посмотрим! – возмутилась Клавдия, обращая взгляд к подруге, как к свидетельнице. – Что это, слушай, за разговор? Постеснялся бы… Вчера, кстати, в консерватории был потрясающий концерт. Потрясный! Но ведь тебя же не вытащишь. Как сундук, как дед столетний!

Скачков вспомнил рассказ Виктора Кудрина и улыбнулся:

– Симфония для пятнадцати барабанов? У Клавдии удивленно взлетели брови:

– Какие барабаны? Чего ты плетешь? Да и какая в конце концов разница? Главное, что этого никогда больше не сыграют. Понимаешь: ни-ког-да!

Она втолковывала ему, словно неразумному ребенку, и Скачков помрачнел:

– Тебе-то откуда все известно? Шашлычник рассказал?

– Какой шашлычник? – Клавдия замигала глазами. – У тебя с головой все в порядке? Я вчера смотрела: ты вроде головой совсем мало играл.

Она сделала попытку пощупать его лоб.

– Ладно, мы ушли, – отрезал Скачков.

Подбросив на руках присмиревших ребятишек, Скачков не стал больше слушать и погнал по тропинке мяч.

– Геш!.. Ге-ша! – требовательно позвала Клавдия, но он не оглянулся.

– Гешка, ты что – с ума сошел? Он уходил.

– Ну вот… видела? – еще расслышал он страдающий вопрос жены. Позади ощущалось сочувственное молчание подруги.

Скачков кипел. С недавних пор в присутствии кого-либо из посторонних Клавдия усвоила какой-то снисходительный, небрежно-покровительственный тон. Отчего это, Скачков прекрасно понимал, научился понимать. На стадионе, в обстановке разнузданного поклонения болельщиков, где жадное глазение трибуны распространяется и на табунчик принаряженных жен футболистов, там Клавдия довольна, даже счастлива. Но вот в компаниях, где надо было эрудитничать, трепаться без умолку, быть душою общества, там он терял все игровое обаяние и никак не походил на человека, которым только что на переполненных трибунах восхищались тысячи людей. И по дороге из гостей, в машине, она, не сдерживаясь больше, принималась выговаривать: ну как это не чокнуться, не пригубить, если уж так все просят, умоляют, и не найти о чем поговорить с хорошими и компанейскими людьми.

Пока ехали, Клавдия почти не умолкала, а он лишь отворачивался и мрачнел. Действительно, когда компания шумела за столом, он сидел бука-букой и замечал, что за ним украдкой наблюдают, пересмеиваются, пожимают плечами. Но о чем ему было с ними говорить, о чем? О тряпках заграничных, о Софи Лорен, Жане Габене? Послушать их, так все они со знаменитостями запанибрата. Им, трепачам, хотя бы один тайм прожить по-настоящему, с предельною отдачей сил и при любой погоде. А то… Когда-нибудь он все-таки не выдержит и встанет и выскажет им все, что футболисты думают о них. Пусть тоже знают!

У них в команде парни в общем-то, конечно, эрудиты не ахти какие – в объеме института, экзаменов, зачетов. Да и то… Бывает, что придешь, возьмешь билет, а экзаменатор, стеснительный доцент, все время ищет повод заговорить о последнем матче, о футболе вообще. Но не одною же застольной эрудицией полезен человек! Недавно на теоретическом занятии Иван Степанович сказал, что в наши дни спорт стал одной из составных частей общественной жизни. Недаром серые вулканы стадионов вписались в современный городской пейзаж необходимейшей деталью, не зря же тысячные толпы в дни матчей подчиняют все движение по улицам. Поистине, футбол стал пламенною страстью планеты!

Все это были мысли, размышления наедине с самим собой. Высказаться вслух, как того хотелось Клавдии он постеснялся бы. Ему, прошедшему отцовскую науку: относиться к своим словам с такою же серьезностью, как к делу, бывало странно наблюдать, с какою легкостью болтают люди обо всем на свете. Ему казалось, что откровенность раскрывает душу, и он не понимал, как можно так легко и беззастенчиво распахиваться настежь перед первым встречным, будто душа похожа на пустой заброшенный сарай, где одни сквозняки и мусор.

Только однажды он попал в застолье, где его вынудили заговорить и высказаться от души, – но та компания ему казалась чем-то симпатичной, да и момент попался подходящий: он отыграл удачный матч, забил красивый гол, а гром трибун, сознание победы после упорного сражения всегда поднимало его в своем мнении, укрепляло веру в себя. В тот вечер Скачкову задали вопрос, спросили его мнение как игрока: что же все-таки такое современный футбол – развлечение, страсть, забава от избытка сил или же… И все умолкли, ожидая, что он скажет. Сначала, стесняясь тишины и устремленного к нему внимания, он опустил лицо и принялся сплетать и тискать пальцы. (Клавдия потом очень похоже представила, как он замямлил, занудил: «Понимаете ли…» да «Это самое…). Все же победный матч, с которого они явились в гости, помог ему преодолеть проклятую застенчивость – мало-помалу он разговорился. Для него самого, да и не только для него одного, футбол не был ни развлечением, ни забавой. Иначе он не играл бы до сих пор, не режимил, не рисковал. Да и зрители, что тянет их с такою силой на стадион? Разве одна жажда забавы, развлечения? Футболист, забивший гол, ликует вместе со стадионом, а стадион ликует вместе с ним. И в этом-то как раз магия футбола, спорта вообще – зрители на трибунах не просто холодные очевидцы чуда, а самые горячие соучастники. Пускай их место на трибуне, вдалеке от поля, но все равно они сражаются вместе с обеими командами и после матча еще долго не могут остыть. Ну, а что касается самих ребят, самих футболистов… Скачков по себе знал: в футболе, в спорте заложено что-то более значительное и весомое… более государственное, что ли! Особенно ощутимо это за границей, вдали от родины, – даже если просто сидишь на скамейке запасных. Недаром же у каждого спортсмена во всю грудь вершковое название страны, а в честь победителей исполняется гимн и поднимается государственный флаг! Отсюда и стремление парней на поле… Тот же Пеле, король футбола, когда в Лондоне на чемпионате мира его намеренно калечили португальские защитники, Пеле – профессионал, ноги – его хлеб, а все же он, хоть и травмированный, не уходил с поля, помогал своим, как мог. А наш Тищенко в финальном матче в Мельбурне! Со сломанной ключицей, с рукой на перевязи, он не только не покинул поля, но и помог «сделать» решающий гол, принесший советским футболистам золото Олимпиады. Так что… это самое… парни, конечно, поиграют, пока могут, а потом возвратятся на свои места: в цеха, в мастерские, в учреждения и станут жить, как все. Одни, быть может, станут приходить на стадион, смотреть с трибун, другие сядут в кресло перед телевизором, третьи же, возможно, и совсем забудут о футболе, но все равно – футбол для них был важной частью жизни и не исчезнет без следа. Чему-то он их научил, что-то оставил в них и это будет помогать им в жизни до конца, – по неким неминуемым законам продолжения…

И по тому, какая наступила за столом уважительная тишина, он понял, что слова его дошли. Правда, собирались в тот вечер люди, в общем-то имевшие понятие о спорте: кто-то лазал с ледорубом в горы, прыгал с парашютом, занимался лыжами, пинг-понгом, баскетболом. Научные сотрудники, как пояснила по дороге из гостей Клавдия.

В тот вечер они впервые возвращались молча, она сидела рядом с ним в машине и, признательно полузакрыв глаза, склонила голову на его плечо. Но так бывало редко, очень редко, потому что откровения ему давались трудно, – все та же выучка покойного отца, который позволял заглядывать к себе не всякому, но если уж пускал кого, так принимал, как дорогого гостя…

На руках отца Маришка чувствовала себя как дома и всячески развязничала перед маленьким Звонаревым. Раза два она роняла мячик, и Скачкову приходилось с усилием наклоняться, чтобы его подобрать. Сынишка Звонаревых сидел смирно, как в гостях.

– Пап, куда это мы идем и идем?

– Мы… – усмехнулся Скачков. – Мы пахали!

Он слегка задыхался – ребятишки оказались тяжеленькими. На руках Скачкова они покачивались в такт его широкому размашистому шагу. Слева, на краю кукурузных зарослей, стояла плотная стена пирамидальных тополей, закрывая озеро. С озера доносились крик и смех купальщиков. Впереди, со стороны тренировочного поля, раздавался редкий стук мяча. На слух Скачков привычно определил, что это вот мяч с высоты ударился о землю и подскочил – один подскок, другой и целая серия помельче, а вот это уже настоящий прицельный удар – крепкий хлест обутой ноги, после чего наступала продолжительная пауза.