Золотое колечко на границе тьмы - Крапивин Владислав Петрович - Страница 22

Я тихо обрадовался. И мы пошли по краю деревни, потом через мелкий березняк, в котором прятались темные приземистые сараи. Тропинка вела в гору. Она была натоптанная, широкая, мы шагали рядом, касаясь друг друга локтями. Шли и молчали. Но молчание наше не было тяжким и неловким. Была в нем спокойная радость от того, что мы вместе.

Володька шел опустив голову и теребил конец галстука. Я заметил, что галстук у него не красный, как у всех, а снежно-белый. Наяву это была вещь немыслимая, но во сне такая деталь ничуть не удивляла.

Мы достигли пологого, поросшего пушистым белоцветом перевала и под горой увидели село. А может, и городок. С зелеными переулками, столетними тополями, домами в один-два этажа и колокольнями.

И тогда впервые шевельнулось во мне беспокойство. Или предчувствие какое-то.

– Ох, я и не знал, что здесь… такое. Думал, кроме нашей деревни, близко и жилья нет.

– Это Горохов, – понимающе отозвался Володька. – Про него мало кто знает. Лишь некоторые…

Было непонятно: как это лишь некоторые знают про такой довольно крупный населенный пункт? Но спросить я не решился. Потому что в Володькиных словах почувствовал некий н а м ё к.

Мы пошли по переулкам. У заборов густо подымались лопухи, а в канавах цвели кашки и солнечные лютики. Редкие прохожие – все больше старики да бабки – смотрели на нас молча и несердито.

Дома были как в нашей Тюмени. Чаще деревянные, с палисадниками, а иногда – кирпичные двухэтажные особнячки. Старые, обшарпанные. Обыкновенные. Но сквозь эту обыкновенность невидимо проступало что-то иное. То готика старых замков, то округлая мощь древних бастионов. Не было в этом никакой угрозы, но опять чувствовался непонятный намек.

Некоторое время рядом с нами шла большая кудлатая собака. Буквально впритирку ко мне шла. Такая настоящая – ну, совершенно как наяву. Я ногой ощущал ее пыльную теплую шерсть с колючками и видел в глазах блестящие точки.

Потом собака убежала, а Володька спросил:

– Ты теперь уже не боишься незнакомых барбосов?

– Не-а! – отозвался я без обиды. Потому что спросил он совсем не насмешливо.

Мы вышли на широкую улицу – с одной стороны кирпичные магазинчики и одноэтажная аптека, с другой – длинная, сколоченная из жердей изгородь. На верхней жерди сидел золотоволосый нестриженый мальчишка лет семи-восьми. Он был в красных трусиках, в перемазанной белой майке и – вот чудак! – в растоптанных подшитых валенках. Мы ему ничего не сказали, и он тоже ничего не сказал нам. Но хитро посматривал, пока мы шли мимо. А потом быстро, почти украдкой, помахал немытой ладошкой.

И сейчас мне приходит на память стишок, который сочинился прямо там, во сне, на улице городка Горохова.

Почему "Игорек Горохов"? Ну, фамилия, видимо, по названию городка. А имя неизвестно откуда…

Когда прошли квартал, Володька сказал:

– Ты ведь его знаешь, этого воробушка.

И я вспомнил. Это тот второклассник, которого зимой увидел я на улице Первомайской. Его, опоздавшего на урок, не пустили в школу. И я, чтобы утешить беднягу, подарил ему маленький талисман – картонный елочный месяц.

Но об этом речь впереди, в другой повести. И тогда я не знал, что он – Игорек…

Мы с Володькой вышли на круглую, поросшую белоцветом площадь. По краям ее стояли две церкви и пожарное депо с каланчей, украшенной деревянными узорами. Каланча и колокольни подымались очень высоко и словно сходились в зените, над нашими головами.

Здесь же стоял еще один дом. Тоже похожий на церковь, только без башен. Нижний этаж у него был подвальный, верхние края окошек – на уровне земли. Перед окнами были вырыты углубления, изнутри облицованные кирпичами. Мы заглянули – там стояла темная, но прозрачная вода.

– В подвале тайная библиотека, – вполголоса сказал Володька. – Пойдем?

Я не спросил: зачем? Раз Володька сказал, значит, надо. Для того мы сюда и шли.

Мы оставили на кирпичном поребрике сандалии и носки. Спустили ноги в яму, потом повисли на руках, цепляясь за кирпичи, спрыгнули. Воды оказалось по колено. Теплая, словно кипяченая. И какая-то плотная.

Раздвигая эту воду ногами, мы подошли к окну с выбитыми стеклами.

– Лезем?

– Ага… – Мне было жутковато, один я ни за что не полез бы в таинственный подвал. Но Володька был рядом. К тому же, в сюжете сна явно была пружина, закрученная нужным образом. Она и давала событиям ход.

Мы оказались в темном помещении – неожиданно сухом и просторном. Постояли, держась за руки и привыкая к сумраку. Скоро стали видны этажи полок с косо стоящими книгами – большими и явно старинными. Но Володьку интересовали не книги. Он знал заранее, зачем сюда шел. Он подвел меня к стеллажу и с нижней полки взял свернутую в трубку бумагу.

– Вот… нашел… – шепот его разнесся по подвалу. – Что это? Карта? – спросил я. Таким же шепотом.

– Нет. Чертеж велосипеда. Нашего. Помнишь?

Я помнил. Но не понимал.

– Теперь он уже не такой. Вот… – И бумага с шелестом развернулась.

Словно по заказу пробился в подвальное окно широкий пыльный луч. В этом свете я увидел, что чертеж – синий и звездный. Это было похоже на карту неба, где из лучистых светил составлено крупное созвездие. Звезды соединялись белыми линиями, которые образовывали рисунок велосипеда.

– Ну вот, – вздохнул Володька. – Теперь на нем можно х о т ь к у д а.

– Куда "хоть куда"? – спросил я, ощутив нервный холодок. И н а м е к опять шевельнулся во мне.

Володька не ответил, словно боялся огорчить меня.

Мы торопливо выбрались на улицу, сели на кирпичный поребрик, ограждавший окно подвала. Володька стал смотреть в трубу. Я не удивился, увидев, что она теперь не бумажная, а медная, раздвижная. Подзорная.

– Вовка, можно я тоже гляну?

– Глянь. Пока еще можно, – сказал Володька непонятно. И я не решился посмотреть в окуляр. Взял трубу и положил на колени. Желтый металл был тяжелый и очень холодный. Пахло от трубы медной окисью. (А еще говорят, что не бывает в снах ни ощущений, ни цвета, ни запахов!)

– Ну что же ты, – мягко сказал Володька. – Смотри. Вон туда. Там уже виден поезд.

Я поднял трубу. Между церковью и пожарным депо начиналась длинная прямая улица. В конце ее увидел я приближенную трубой железнодорожную насыпь. На ней пускал пар и двигал шатунами крошечный, словно игрушка, паровоз. Очень еще далекий. За ним тянулись зеленые вагончики.

– Значит, скоро уедешь? – с печалью понял я.

Володька, не глядя на меня, кивнул.

Я сказал не то, что хотел:

– А как же линейка в лагере? Тебе попадет.

Володька чуть улыбнулся:

– Теперь не все ли равно?..

От сидел в метре от меня. Опустил голову, шевелил пальцами босых ног и травинкой трогал на листе подорожника божью коровку. "Божья коровка, улети на небо" – вспомнилась мне присказка, которую знают все ребята (и Том Сойер знал). Я посмотрел на Володьку сбоку: медленно и внимательно. И наконец понял, что он умер.

Нет, не сейчас он умер, а уже какое-то время назад. Скорее всего, еще до лагеря. Он вовсе не был похож ни на мертвеца, ни на призрак – почти обыкновенный Володька. Но… именно почти. Была в нем чуть заметная, осторожная отстраненность, словно он боялся испугать меня. И еще – что-то похожее на невидимое свечение. Какая-то особая ясность в облике (несмотря на растрепанную челку, мятую рубашку, испачканные штаны и перемазанные кирпичной пылью ноги). Теперь слова "светлый мальчик" подходили ему больше, чем когда-то.