Журавленок и молнии - Крапивин Владислав Петрович - Страница 61

– Ведь не война же… – осторожно возразил Журка.

Лидия Сергеевна сказала негромко:

– Война, Журка… За таких вот, как этот Валерик, про которого ты рассказывал… Я, знаешь, о чем подумала? Был бы он в моем классе, я бы его никакой беде не отдала.

"А ведь точно!" – понял Журка. И тревога за Валерку опять кольнула его. Журка сказал:

– Тогда идите на это… на, заочное…

– Ох, Журавлик… Думаешь, так просто? Знаешь, сколько забот прибавится! И работа, и сессии, и… вон эта личность беспризорником растет… Я на курсе заикнулась было про заочное отделение, а все подруги в один голос: "Ты с ума сошла! Учись, пока есть возможность, успеешь еще ярмо на шею надеть! Муж зарабатывает, чего тебе…" В общем, кажется, убедили. Почти…

– Если "почти", значит, не убедили, – заметил Журка. – Лидия Сергеевна, вы их не слушайте.

– Но если разобраться, они же правильно рассуждают.

– Ага! – откликнулся Журка. – "Правильно"… Лидия Сергеевна, у меня дедушкино письмо есть, последнее. Он там знаете что написал? "Если тебе все-все, со всех сторон, будут говорить правильные слова, а ты хоть самую капельку будешь знать, что надо делать по-своему, так и делай…"

– Да… Но, Журка, посуди сам. Тогда могут сказать: "Значит, мы все глупые, а ты один умный? Разве ты не можешь ошибаться?"

Журка подумал.

– Можно проверить, – сказал он. – Можно тысячу раз себя спросить: "Ты не ошибся? Ты не ошибся?" И если уж видишь, что нет, тогда все…

– Да… а если все же ошибся, только сам этого не понял? Людям-то ведь тоже надо верить…

– Ну… – растерянно сказал Журка. Не привык он вести такие споры и не мог найти нужных слов. И на помощь пришел Валерий Михайлович. Он появился в дверях и весело вмешался в разговор:

– А себе, между прочим, тоже надо верить… Вспомни-ка, дорогая Лидия Сергеевна, позапрошлый год. Как тебя завуч, директорша, вожатая и родительский комитет убеждали, что в пионеры надо принимать сперва лучших, а ты уперлась: "Они у меня все лучшие!"

– Точно! – обрадовался Журка. – Вам тогда говорили, что вы педагогику не знаете. Мы про эти разговоры тоже слышали!

Лидия Сергеевна рассмеялась:

– Сдаюсь… Эх, вы, рыцари, двое на одну слабую, замученную женщину!.. Ну-ка брысь все из кухни, я буду мыть посуду.

В комнате Валерий Михайлович дал Журке пачку теплых от глянцевателя фотографий. Журка сел на корточки и разложил их на полу. Сопящий от любопытства Максим пристроился, конечно, рядом.

…И словно опять зашумела, заиграла вокруг Журки сказка о Золушке. И зазвенел испуганный голос Иринки:

– Что же мне теперь делать?

– А что? – удивился принц.

– Куда я в таких лохмотьях…

– Подумаешь! Пошли танцевать "Рыжую лошадь"!

– Меня засмеют…

– Пусть только попробуют! Я же рядом с тобой. Я за тебя всегда буду заступаться… если хочешь…

– Я… хочу… Ой, смотрите, ребята, а башмачки не рассыпались, остались…

Журка стал медленно раскладывать фотографии. "Эти – для ребят, эти – мне, эти – Иринке пошлю. Эти – Горьке…"

Только обрадуется ли Горька? Увидит себя в костюме шута и опять что-нибудь скажет.

И беспокойство снова вернулось к Журке. Как все-таки непросто устроена жизнь…

Как-то получилось, что от Лидии Сергеевны Журка снова попал в школу. На странную молчаливую репетицию, где все двигались, но ничего не говорили. Как в балете без музыки. Золушка была непонятно кто – Лида, или Иринка, или совсем незнакомая девочка. Журка старался подойти к ней поближе, но все время оказывалась на пути Эмма Львовна, которая играла лесную ведьму…

Потом все исчезли, и Журка понял, что уже очень поздно, давно пора домой, мама беспокоится. К тому же в опустевшей темной школе стало тихо и страшновато. А если честно сказать – совсем жутко.

Задохнувшись от этого непонятного страха, Журка промчался по коридорам и выскочил на улицу. Сердце стреляло короткими очередями…

Вечер был светлый. Тихий и мягкий. Журка торопливо пошел к дому. Прохожие удивленно оглядывались на него. И Журка вдруг понял, что идет по городу в костюме принца. Забыл переодеться.

Вернуться? В пустую школу, в ее жуткую тишину? Журка боязливо оглянулся. Но школы уже не было видно, а была вокруг многолюдная улица – наполовину знакомая, а наполовину странная, будто сказочная. Журка быстро пошел мимо освещенных окон, и люди провожали его молчаливыми взглядами. Даже манекены из витрин удивленно следили за ним.

Мучаясь от этих неотрывных взглядов, от неловкости за свой театральный костюм, Журка свернул в переулок и понял, что оказался недалеко от парка.

"Вот и хорошо, – подумал он, – сейчас пробегу через кусты, потом через мост, а там рядом дом".

До ворот было далеко, и Журка подошел к решетчатой изгороди, чтобы найти лазейку. И увидел, что это не парковая решетка. Изгородь была сделана из дырчатых железных полос. Как там… где он спас Федота…

Страх опять накрыл Журку, и стало ясно, что не надо пробираться туда, за решетку. И совсем там не парк… Но лазейка открылась сама собой, и Журка полез в нее – сквозь страх, сквозь густую колючую траву и кусты. Не хотел, а лез…

Потом он выбрался на пригорок и оглянулся. Нет, кругом был все-таки парк. Только очень пустой и тихий. Смутно темнели замершие лодки качелей, подымалось над черными деревьями страшно громадное колесо обозрения.

Было темно и по-прежнему жутко. "Хоть бы огонек какой…" – подумал Журка.

И тогда среди спиц колеса разгорелось большое светлое пятно, превратилось в ясный круг. Это была, кажется, луна, только очень яркая. Почти как солнце, но с голубоватым светом. И Журка понял, что теперь совсем не страшно. И что не стоило прятаться, потому что на нем был не костюм принца, а простая школьная форма. А от придворной одежды у него только шпага.

Журка вынул эту шпагу – не от страха, а на всякий случай – и стал спускаться с пригорка. И чем дальше он шел, тем яснее понимал, что оказался в парке не из-за косых взглядов прохожих. Он здесь, чтобы встретиться наконец с Ромкой.

Ромка был где-то совсем близко. Где? Почему не идет навстречу? Журка побежал. Свернул на боковую дорожку, выскочил на лужайку позади киоска. Здесь валялись пустые фанерные ящики…

Ромка стоял на краю лужайки. Он был какой-то странный, понурый, одетый в зимнее пальто и шапку. И на Журку не смотрел. Будто дремал стоя. Журка подбежал, тряхнул его.

– Ромка! Ты чего такой! Почему так закутался?

Ромка вздрогнул, поднял глаза. Обрадовался, но сказал с мягким упреком:

– Конечно… Я тебя сколько жду. С самой зимы.

"Ой! – подумал Журка – Почему же так получилось?"

Но Ромка уже улыбался, как всегда. Он сбросил с плеч пальто, размотал шарф, скинул в траву шапку. Теперь он был в такой же, как Журка, форме. Но тут же он снял и школьную курточку и остался в знакомой желтой рубашке с черной ленточкой. Только на ленточке было вышито сейчас не "Windrose", а просто "Ромка".

– Ну, пойдем куда-нибудь, – сказал Ромка и протянул Журке руки. Как тогда, при знакомстве у школы. Журка взял его пальцы и… увидел на них несколько маленьких круглых бородавок. Он замер. Он вдруг ясно понял, что если поднимет взгляд, то увидит не желтую рубашку с черной ленточкой, а синюю – с цветными колечками на кармане. И темные, смотрящие из пугливой глубины глаза…

Он все же сделал усилие, посмотрел. Нет, это был по-прежнему Ромка, такой же, как и раньше. Только теперь без улыбки. Медленно и задумчиво Ромка спросил:

– Ты отправил Иринке фотоснимки?

– Нет еще…

– А Горька…

– Что Горька? – с неожиданной тревогой отозвался Журка.

– Ты повесил его фотографию рядом с моей?

– Зачем?

Ромка сказал уклончиво:

– Ну… он же просил.

– Нет… Он не просил… Он не так… – с непонятным страхом забормотал Журка. А Ромка глянул потемневшими глазами и озабоченно проговорил:

– Странно, что он не пришел к тебе вечером. Он обещал. Даже хотел остаться ночевать…