Журавленок и молнии - Крапивин Владислав Петрович - Страница 26

– Не все ли равно, красавица или нет, – сказал он задумчиво, будто что-то хорошее вспомнил. – Тут даже глупо так говорить…

– Почему же глупо? Для женщины внешность – это очень важно.

Журка подумал и серьезно разъяснил:

– Ты же про свою маму не думаешь, красавица она или нет. Просто она есть, вот и все…

– Сравнил! Мама у каждого одна, а учителей вон сколько.

– Лидия Сергеевна тоже одна, – отозвался Журка. – Ты просто не понимаешь…

Иринка хотела сказать, что где уж ей понимать такие сложности, но Журка перебил:

– Вон "шестерка" идет… Ну, пока. Через час я приду.

Будто ничего не случилось…

Журка не понял, отчего Иринка надулась, и не очень на это обратил внимание. Он слишком радовался встрече с Лидией Сергеевной. В самом прекрасном настроении он прибежал домой и с таким же настроением через час отправился к Иринке.

Она встретила его внизу, у подъезда. Глядя мимо Журки, хмуро сказала:

– Не получится сегодня работа…

Журка наконец сообразил:

– Слушай! Ты на меня разозлилась, что ли? За что? Ничего я не понимаю!

Иринка посмотрела виновато, почти со слезами.

– Разве в этом дело? У папы неприятности…

– А что случилось?

– Да… все то же… – горько сказала Иринка, и Журка вдруг подумал, что ее голос очень похож на голос Веры Вячеславовны. – Опять у него с выставкой… Совсем уже назначили, а теперь переносят на будущий год… Ну, он расстроился. Сидит, ругает киношников. Если уж он начал про киношников, значит, не до работы ему. Как бы опять сердце не заболело. Зимой и так целый месяц в больнице лежал…

– А что за киношники? – скованно спросил Журка.

– Так он их называет… двух своих врагов. Он говорит, что они свои картины с экрана срисовывают.

– Прямо в кино? – удивился Журка.

– Нет. Возьмут киножурнал, где строители или сталевары показаны, выберут подходящий кадр – и у себя в мастерской на экран через фильмоскоп. А потом обводят, раскрашивают. Раз, два – и картина готова. Можно хоть во всю стену…

– Разве так бывает? – недоверчиво сказал Журка.

– Значит, бывает… Папа горячий, несдержанный, но он никогда не обманывает. И всегда говорит, что думает. Как с размаха… Мама его за это сколько раз ругала…

Журка подавленно молчал. Как он мог помочь Иринке и ее отцу? И кто тут может помочь?

Журка и раньше знал, что бывают дома у Иринки грустные дни. Но у кого их не бывает? К тому же слышал об этом он лишь намеками и не очень тревожился.

При Журке Игорь Дмитриевич всегда был веселый, бодрый, готовый к работе. И не верилось, что когда-то он бывает не таким.

Журке Иринкин папа очень нравился. Стройный, похожий на дирижера, который вот-вот взмахнет палочкой и начнет озорную музыку. Он и кистью взмахивал, как дирижерской палочкой. У него были длинные пальцы и узкие загорелые запястья. И была в этих тонких руках большая сила. Однажды Игорь Дмитриевич взметнул в воздух Журку, чтобы поставить на качели, и Журка зажмурился от неожиданного ощущения: показалось, что его подхватили руки деда.

– Ты что, испугался, птаха?

– Не-е… – сказал Журка. Засмеялся и открыл глаза.

Игорь Дмитриевич тоже засмеялся. Волосы у него с густой сединой, а лицо совсем не старое. Оно было красивым и могло бы показаться строгим, если бы не рот. Большой улыбчивый рот словно вырезан из какого-то веселого портрета и не очень точно, чуть наискосок, приклеен на лицо Игоря Дмитриевича. Это рот доброго мальчишки. Впрочем, не только мальчишки. Потому что у Иринки были такие же губы и такая же улыбка (если, конечно, Иринка не дулась).

А сейчас Иринкин рот грустно сжат, и сама она стояла поникшая.

– Он же очень хороший художник! – искренне сказал Журка.

– Хороший, конечно… А в Союз художников который год не принимают. Он там у них на собрании одного начальника прямо при всех "киношником" обозвал. Ну вот, с тех пор…

– И выставку из-за этого отменили?

– Я не знаю… Видишь какое дело, он ведь работает в художественных мастерских, там ему заказ дали – какие-то планшеты для завода рисовать. А он увлекся нашей картиной, заказ вовремя не сдал… Главное, что на заводе-то ничего, согласились подождать, а директор мастерских расшумелся. В выставком пожаловался… А при чем здесь выставка? Это же разные вещи – заказ и картины! Просто у него там друзья…

– У кого? – машинально спросил Журка.

– Да у директора. В выставкоме. Вот они опять и сделали папе гадость…

– А у Игоря Дмитриевича разве нет друзей? Чтобы заступились за него? – сочувственно спросил Журка.

Иринка как-то по-старушечьи махнула рукой. И сказала с сердитой откровенностью:

– А… "друзья". Когда праздник или день рождения, они тут как тут. А если помочь надо, с начальством ссориться не хотят. Разве это настоящие друзья?

Журка грустно усмехнулся:

– А от тех, кто настоящие, тоже никакого проку…

– Где они, настоящие-то? – тихо и печально отозвалась Иринка.

Так же тихо и очень серьезно Журка сказал:

– А я?

Они помолчали. Журка вдруг застеснялся, Иринка, видимо, тоже смутилась. Потом она тряхнула волосами и попросила с хмурой виноватостью:

– Ты уж на меня не сердись…

– За что? – удивился Журка.

– Да за это… Сегодня на остановке…

– Я так ничего и не понял, – сказал Журка.

– Ну и молодец, что не понял. А я дура…

– Да ладно тебе… Пойдем к нам! Мама пирог с яблоками печет.

Иринка покачала головой:

– Нет. Мама сейчас папе капель даст и в постель уложит, а он всегда просит: "Ришка, посиди со мной рядышком". Я уж пойду посижу…

Журка брел от Иринки, пинал перед собой пустую коробку от сигарет "Космос" и думал про Игоря Дмитриевича. И про Иринку: какая она сегодня хмурая и по-взрослому озабоченная.

По правде говоря, в Иринкином разговоре о всех этих выставкомах, заказах и отцовских недругах Журке почудилось что-то ненатуральное. Будто она повторяла не свои слова. Но тут же он подумал: "Ну и повторяла. А что такого? Слышала, как отец рассказывает, а потом со мной поделилась…" Иринкина тревога об отце была настоящая и большая, Журка это чувствовал и сам теперь тревожился. Он знал точно, что Игорь Дмитриевич хороший и добрый. Недаром же, когда смотришь на "Путь в неведомое", даже горло начинает щекотать от волнения. Знал он и то, что еще в прошлом году Игорю Дмитриевичу сказали все в том же непонятном выставкоме: "Написано недурно, однако сюжет у вас какой-то странный. Любители живописи ждут от художников, что они отразят современность, а у вас какой-то Грин или Жюль Верн…"

Олухи, честное слово!.. Только бы Игорь Дмитриевич не расстроился слишком сильно и не заболел. А то больше не будет хороших минут и веселых разговоров в солнечной комнате с качелями. Лето совсем, совсем скоро кончится…

И словно в доказательство близкой осени пахнул из-за угла холодный ветер. Неожиданный и резкий. Угнал в канаву сигаретную коробку, хлестнул по ногам колючей пылью и мусором, запорошил глаза. Серая тучка набежала на солнце.

Журка моментально озяб. Но назло ветру и назло всем печальным мыслям решил, что домой не пойдет, а, раз уж есть свободное время, забежит сейчас к Лидии Сергеевне. Потому что улица Кирова в двух кварталах.

Эта мысль улучшила Журкино настроение. Он подумал, что у Игоря Дмитриевича, может быть, скоро все наладится, зашагал быстрее, согрелся на ходу и к дому Лидии Сергеевны подошел совсем весело.

Дом был новый, девятиэтажный.

Лидия Сергеевна стояла на площадке второго этажа. Держала свернутый половик и "выбивалку".

– Ой, Журка! А почему ты сверху бежишь?

– Я прокатился на лифте до девятого этажа! – радостно признался Журка. – А там меня прогнала из кабины какая-то старуха… Жалко ей, что ли? Я на лифте всего третий раз в жизни ехал.

– Какой ты молодчина, что пришел!

– А вы ковер чистить пошли? Давайте я выколочу!