Застава на Якорном Поле - Крапивин Владислав Петрович - Страница 11

Ежики медленно сел.

Кантор сказал добродушно:

– Доктор уверен, что все в порядке. Вам надо просто отдохнуть. Стелите постель и ложитесь… Или хотите ужинать?

– Лягу…

– Вам помочь?

– Что я, умирающий?

– Ну, не ершись, мальчик… Я прошу, не выключай ночник, чтобы дежурный мог понаблюдать, как ты спишь. Доктор велел… Глазок не заткнут?

– А что, инфракрасный не работает? – мстительно спросил Ежики. Откровенность за откровенность.

– Ох, Матиуш… Ну откуда эти выдумки?

– Индекс воображения…

Ежики чувствовал себя вполне бодро. Не было усталости. Лишь на бедре царапалась маленькая, но надоедливая боль. Ежики украдкой поддернул коротенькую штанину. На коже припухли царапины – словно след кошачьей лапы.

Но ведь это… Ладно, про порванную майку ничего не докажешь, но здесь-то – след от якорька!

Ежики торопливо зашарил в кармане. Якорька не было. Не было якорька-малыша, выросшего под лопухом на холмистом заброшенном поле.

Но ведь раньше-то он был! Вот царапины от колючей лапки. И вишневый стеклянный шар – был. И Филипп, и Рэм, и Лис!.. Идите вы к черту с вашим индексом воображения!

Кантор смотрел пристально и шевелил пальцами сложенных на груди рук. Пальцы – пухлые, большие, но – ловкие. Прошлись по майке, по карманам…

Они встретились глазами. Кантор встал странно, левым плечом вперед. Словно против сильного ветра. Или против силового поля, когда он шел от калитки к дому.

«А все-таки, все-таки как он сумел пройти сквозь силовой барьер, который не может преодолеть никто?.. Кто вы, господин Кантор? И зачем вы мне врете?.. Или не только мне?»

Мальчик Ежики опустил глаза. Не от робости. От боязни, что Кантор догадается, о чем думает Матиуш. Надо быть хитрым. Матвей Юлиус Радомир ступил на тропу войны. Неизвестно с кем, с каким злом. Но это – зло. Это – война. И сдержанность нужна сейчас, как маскировочный комбинезон десантнику.

Ежики зевнул:

– Все-таки голова гудит. Лягу…

– Конечно, конечно…

– Значит, доктор считает, что все мне приснилось?

– Ну, Матиуш, посуди сам…

– Ладно…

– У меня к тебе просьба, мальчик. Не уходи несколько дней из лицея. Сам понимаешь…

– А форменный костюм? Он же в камере хранения.

– Пустяки, я скажу, утром принесут новый… Хотя, по-моему, он тебе и не нужен. Мне кажется, у тебя на лицейскую форму просто аллергия какая-то.

Ежики повел плечом: что, мол, поделаешь…

– Не понимаю, мальчик, почему ты до сих пор не полюбил наш лицей. К тебе здесь всей душой… Не понимаю…

– А я не понимаю, почему меня не пускают домой! Давно мог бы жить там с тетей Асой…

– Ты же знаешь: я искренне хлопочу…

«Ага, хлопочешь ты…»

– Кстати, Матиуш, завтра вам лучше не ходить на занятия. Почитайте, посмотрите кино, отдохните. Доктор зайдет.

– Ну да, целый день в комнате сидеть! Пойду в школу.

4. Хранители. Яшка

Утром Ежики увидел в шкафу новый форменный костюм – со всеми позументами и лампасами. Но сделал вид, что не заметил его. Назло лицейским нравам выбрал пеструю рубашку – с черными и белыми чертенятами на малиновой материи. Конечно, не следовало слишком дразнить Кантора и воспитателей, но и притворяться чересчур послушным не стоило – это ведь тоже подозрительно.

К тому же сегодня был «гуманитарный» день, лекции по истории и литературе читались не во внутренних классах, а в здании старой Классической гимназии, на них сходились ребята из разных школ и училищ, где не было никакой формы. И Ежики знал, что, отличаясь от лицеистов, он зато не будет выделяться из основной разноцветной толпы.

Гимназия стояла в трех кварталах от лицейского парка, на маленькой площади Наук с памятником Копернику. Серый камень, узкие окна, колонны, широкая лестница ведет к входу. Обычно перед занятиями на лестнице пестрым-пестро: и сидят, и скачут, и по-всякому играют… Но сейчас было еще рано. Ежики ушел из лицея задолго до начала лекций, на ходу ухватил в столовой стакан сока и кекс. Не хотелось никого встречать, ни с кем говорить. Вчерашнее помнилось четко, однако уже без тоскливой тревоги. Была у Ежики надежда. И ожидание. Что-то должно было случиться. Непонятно, что именно, однако – все к лучшему. Он теперь не надеялся на какое-то особенное чудо: утро приносит мыслям ясность и прогоняет сказки. И все-таки… Якорное поле есть. И те ребята есть. И значит, что-то еще будет … Грустно было, но дрожала в этой грусти капелька радости…

По краям гимназической лестницы на невысоких гранитных пьедесталах в давние времена были поставлены бронзовые скульптуры. Справа – задумчивая тетенька в широком и длинном, со складками, платье, в венке на волосах. Она сидела и чертила веткой у своих ног букву «А». Скульптура называлась «Знание». У складчатого подола приткнулись два голых пухлощеких пацаненка с приоткрытыми ртами: постигали азы премудрости. На тетеньку и ее учеников никто не обращал внимания.

Зато вторую скульптуру любили. Это была «Наука». Вздыбился бронзовый конь, а на него пытается вскочить гибкий мальчишка с длинным шарфом за плечами. Хочет оседлать и покорить Науку. Вцепился в гриву, закинул ногу, а другая нога свесилась. Она совсем не высоко. И голая пятка мальчика блестит свежей бронзой. Сильно стерта. Потому что многие школьники, когда бегут на уроки, подскакивают и щекочут пятку. Считается, что, если пощекочешь мальчишку, он поможет тебе не нахватать плохих отметок…

Ежики никогда не подпрыгивал и не тянулся к бронзовой пятке. Потому что не хотел верить приметам, в которые верили другие лицеисты. Но мальчик на коне ему нравился. Иногда казалось даже, что он чуть-чуть похож на Ярика. И Ежики взглядывал на маленького наездника с симпатией. Взглянул и сейчас…

А внизу, у гранитного постамента, Ежики увидел другого мальчика – настоящего. В белой блузе с красным откидным воротником. Небольшого – лет восьми-девяти. Он сидел на ступенях, раскинув ноги в разлапистых сандалиях с длинной, выше щиколоток, оплеткой. Сандалии были помидорного цвета. «Гусенок лапчатый», – с неожиданной ласковостью усмехнулся Ежики. И вспомнил опять Филиппа. Хотя нисколько, вот ни капельки не были похожи Филипп и Гусенок. Этот – светло-русый, веселый. Что-то насвистывал и жонглировал темными мохнатыми шариками.

На миг они встретились глазами. Ежики смущенно мигнул, прошел вверх. Хотелось оглянуться и почему-то неловко было. И вдруг он услышал сзади:

– Ежики…

Замер. Обернулся рывком:

– Что?!

Мальчик стоял ниже на пять ступенек. Улыбался. Держал на ладонях два крупных колючих каштана.

– Правда, как ежики? Все ладони мне истыкали.

Ежики молчал, по нему волной прошли досада и облегчение. А у мальчишки в глазах за веселостью мелькнуло беспокойство.

Тогда, чтобы не обидеть, не испугать Гусенка, Ежики шагнул ниже, тронул шипы каштанов.

– Ага… Где нарвал такие?

– Да на бульваре! – Он махнул назад волосами. – Сами нападали, полным-полно…

И замолчали оба. Вдруг потупились.

Чтобы не молчать долго, Ежики спросил:

– А чего ты тут… сидишь один-то?

– А так… сижу… – Гусенок переступил помидорными лапами. Посмотрел на бронзового наездника. – Прыгал, прыгал, чтоб до пятки его достать. Не достал… – И глянул вопросительно.

– Ну, давай, – усмехнулся Ежики.

Мальчишка задрал подол широкой, как платьице, блузы, в карман мятых шортиков безжалостно запихал каштаны, растопырил локти, чуть присел.

– Я сам прыгну, ты только подтолкни.

Ежики метнул его, пружинистого, легкого, над головой. Взлетел красный воротник, волосы. Мальчик мазнул пальцем по блестящей бронзе. Приземлился на корточки, вскочил.

– Теперь хорошо… Спасибо тебе. – И вдруг сморщился, засопел. Снова вздернул блузу. – Царапается там…

– Конечно, дикобразы такие, – сказал Ежики. – Вытащи ты их…

Но Гусенок вытащил не каштаны. Из другого кармашка вынул, положил на ладонь черный якорек.