Я больше не буду, или Пистолет капитана Сундуккера - Крапивин Владислав Петрович - Страница 32

Там он снова устало подышал. Помотал головой, чтобы вытряхнуть воду из ушей. Сквозь мокрые ресниц увидел Зою Ипполитовну.

Она сказала с тяжелой укоризной:

– Ну, что же… По крайней мере, теперь я хорошо знаю, что такое предынфарктное состояние…

– Да ничего же не случилось! Вот она, целехонькая!

– Ах, какое разумное дитя! Ты всерьез думаешь, что я боялась за нее ?

Генчик пяткой начал сверлить в песке лунку.

– Ну, чего такого… Я же умею плавать… Я же не знал, что она сменит курс…

– Я думаю, не надрать ли кое-кому уши… Только они мокрые и скользкие.

– Конечно, скользкие! – Генчик стрельнул сквозь капли на ресницах виновато-веселым взглядом. – И вообще… «динь-дон».

– Что значит «динь-дон»?

– Ну, это когда в колокол… на котором «Я больше не буду»… Ой, Зоя Ипполитовна! А как колокол оказался у вас в доме? Он же был на бригантине?

– Капитан, когда приезжал в гости к брату, привез его на память, как семейную реликвию. А для судна заказал другой… Не заговаривай мне зубы! Имей в виду, ты меня чуть не уморил!

– Динь-дон…

– Да уж, надеюсь, что «динь-дон». Второго раза я не переживу… Ступай за машину, выжми трусики.

Генчик сперва устроил бригантину на заднем сиденье (колокольчик виновато позванивал. «Ладно уж», – сказал Генчик). Потом, прячась за машиной, он похвастался:

– Зато знаете какие я кадры нащелкал!

Зоя Ипполитовна бросила ему пушистый платок.

– Разотрись как следует.

– А как же пластинку-то везти в мокром?

– Я закрыла ее в патефоне. Так надежнее, она прочно сидит на круге…

Не сидела пластинка на круге!

Когда вернулись, перенесли в дом бригантину и открыли патефон, чтобы убрать старинный диск с арией варяжского гостя, Зоя Ипполитовна охнула. На патефонном диске голубела пустая суконная накладка.

У Генчика открылся рот.

– Где пластинка?

– Ой. Ой-ей-ей… Я старая склеротическая метла… Но и ты виноват!

– Я-то при чем?

– Когда я увидела, что ты прыгнул за бригантиной, сразу обмерла! И машинально поставила пластинку на песок. Ребром. Она была в конверте. Я прислонила ее к кирпичам, там торчит из земли остаток фундамента. И репейник рядом…

– Но вы же сказали – она в патефоне!

– Я только собиралась убрать ее туда! А потом из-за всех переживаний забыла! Перепутала! Решила, что она уже там…

– Ну, значит, она на берегу! Едем!

– Едем!

Но тут, как водится, все одно к одному. «Запорожец» решил, что на сегодня он поработал достаточно. Стартер чихал, мотор не заводился.

Генчик махнул рукой.

– Я сейчас!

Для хорошего бега тут было минут десять.

Уже на полпути Генчик сообразил, что безоружен. Сумку с пистолетом он оставил в машине.

«А, ладно! Обойдется!»

Но, конечно же, не обошлось.

Ужас

К озеру вел извилистый спуск – между глухих заборов и кирпичных стен заброшенного завода. Генчик разогнался. На последнем повороте скрутил он лихой вираж и вышел на «финишную прямую».

От воды шли ему навстречу те самые. Все пятеро!

И Шкурик был с ними. В клетке, которую нес Буся.

На скользкой траве разве затормозишь сразу! И Генчик с распахнутыми от страха глазами летел прямо в лапы врагов.

И эти лапы – крепкие, потные, безжалостные – ухватили Генчика за локти, за плечи. Даже за волосы.

– Гы-ы!..

– Га-а!..

– Ха-ха!..

– Мальчик в горошинах!

А он сейчас вовсе не был в горошинах. В желтой майке был с Микки-Маусом на груди. Но им-то все равно…

– Хы-ы… Какой хороший мальчик. Сам к нам в гости пришел! – Это Круглый. И в руках у него была пластинка! Нашли, подобрали, гады!

– Отдайте! Это моя!

– Ха-ха! Докажи! – Это Гоха. Или Миха, черт их разберет в этих одинаковых свитерах, от которых почему-то воняет гнилой рыбой.

– Это моя! Мы тут были… недавно. И забыли…

– Были-забыли… Шкурик, посмотри, как мальчик нервничает… – Буся поднес клетку к лицу Генчика. Шкурик сунулся носом сквозь решетку. Генчик шарахнулся.

– Мальчик боится Шкурика, – с удовольствием заметил Буся. – Мальчик не хочет, чтобы Шкурик забрался к нему под маечку. А Шкурик хочет…

Генчику сразу стало не до пластинки.

– Не надо… – обморочно выдохнул он.

– А если «не надо», веди себя хорошо.

– Что я вам сделал? – со слезинкой в голосе сказал Генчик.

– Гы! Он еще спрашивает! Гоха, погляди на него!

– Ага… – возмущенно пропыхтел тот. И Генчик мельком отметил, что теперь уж не спутает Гоху с Михой. У Гохи одно ухо толще другого и с бородавкой.

– Где твоя пушка-то? Из которой ты нас дырявил… – сумрачно спросил Круглый.

– Да-да! – весело подхватил Буся. – Где твое секретное оружие, которым ты нанес нам такой материальный и моральный ущерб?! Чуть нас не искалечил!

– Я никого не калечил! Я никогда не стреляю по людям!

– А кто с меня очки сбил?

– Но я же тебя не задел! А очки были мои! Я их на трамвайной остановке потерял!

– Тебя как послушаешь, дак все на свете твое, – грозно проговорил Круглый. – Очки твои, пластинка твоя…

– Она правда моя! То есть одной моей знакомой…

– Меняем на твой пистолет, – улыбаясь, предложил Буся.

– У меня же его нету…

– Видим, что нету, – хмыкнул Круглый. – Сходишь, принесешь…

– Это будет материальная ком-пен-сация, – объяснил Буся. – За причиненные убытки. Ты продырявил две наши бутылки. И лишил Круглого недокуренной сигареты. А курево нынче дорого…

– Вы чё, совсем психи? – жалобно возмутился Миха. – Когда он с этой стрелялкой, к нему не подойдешь!

– А мы и не будем! Если он начнет выступать, мы пластиночку – о кирпичи!

– Да не его она! – усомнился Гоха.

– Его, его! Или той старухи… Он сегодня под эту музыку с сумасшедшей бабкой корабль пускал. Агентура доложила. Они оба чокнутые…

«Все знают!» – ахнул про себя Генчик. Но это была не главная мысль. Главная – чтобы не вздумали в самом деле Шкурика под майку…

Услышав про сумасшедшую бабку, все гоготнули. Кроме Бычка. Он стоял в стороне и, как раньше, поглядывал исподлобья коричневыми глазами. И то ли улыбался чуть-чуть, то ли просто шевелил губами…

– Ну, пустите вы меня, – сказал Генчик жалобно и устало. – Ну, что вам от меня надо? Какая радость впятером издеваться над одним?

Буся снова засветился тонкой своей улыбочкой.

– Мальчик! Впятером на одного – это самый кайф. Чтобы пойманный пищал и дрыгался. И боялся. А ты как хотел? Одни на один, как в рыцарские времена? Сейчас не та эпоха…

Генчик не выдержал, выдал им с плаксивой яростью:

– Гады! Бандюги!

– Ругается! – обрадовался Круглый.

Буся покачал головой:

– Нехороший мальчик. Такие слова… Извиняйся сейчас же.

– Фиг… – Генчик мертво стиснул зубы.

– Не «фиг», а говори: «Простите меня, пожалуйста, я больше не буду»…

Генчик зажмурился. И в наступившей темноте словно увидел бригантину. Как она, освещенная солнцем, скользит на фоне облака.

– Не «фиг», а «не буду». Ну? – повторил Буся.

– Не…

– Ну-ну! Давай! Тогда отпустим.

– Не… скажу.

Лупить его или даже пытать Шкуриком так сразу было им не интересно. Да и не решались, наверно. Хотя и безлюдное место, но кто знает, вдруг появятся случайные прохожие?

Генчика отвели в развалины заводского корпуса.

Пока вели, Генчик слабо сопротивлялся. Без надежды на избавление, а так, из остатков гордости. Звать на помощь было бесполезно. Да и стыдно, несмотря на отчаянность положения…

Внутри было похоже на развалины крепости, многоэтажные стены с дырами оконных проемов подымались со всех сторон. И теперь – никто не услышит, хоть надорвись от крика.

Юго-восточная стена была ниже остальных – обрушенная до половины.

Солнце стояло уже высоко и высвечивало дальний угол развалин. Там была изгородь из тонких деревянных брусьев. Наверно, кто-то в прежние годы устраивал там огород. Или держал скотину. Генчик подумал об этом уже после, когда вспоминал все по порядку. А сейчас было не до того…