Нагой обед - Берроуз Уильям Сьюард - Страница 24

Комната кажется трясется и дрожит от движения. Кровь и субстанция многих рас, Негритянской, Полинезийской, Горно-Монгольской, Пустынно-Кочевнической, Полиглото-Ближневосточной, Индейской – рас, еще не придуманных и не рожденных, комбинаций, доселе неосуществленных, протекает сквозь твое тело. Миграции, неописуемые путешествия по пустыням и джунглям и горам (застой и смерть в закрытых со всех сторон горных долинах где растения вырастают из гениталий, обширные ракообразные насиживают внутри яйца и проламывают скорлупу тела) через Тихий океан в каноэ с выносными уключинами к Острову Пасхи. Сложносоставной Город где все человеческие потенциалы разложены на огромном молчащем рынке.

Минареты, пальмы, горы, джунгли… Вялая река кишащая злобной рыбой, широкие заросшие сорняками парки где мальчишки валяются в траве, играют в загадочные игры. Ни единой запертой двери во всем Городе. Любой заходит к тебе в комнату в любое время. Начальник Полиции – Китаец он ковыряется в зубах и слушает обличения высказываемые сумасшедшим. Время от времени Китаец вынимает изо рта зубочистку и поглядывает на ее кончик. Хипстеры с гладкими медного цвета лицами валандаются в дверных проемах покручивая ссохшимися головками на золотых цепочках, их лица пусты невидящим спокойствияем насекомых.

У них за спинами, в открытых дверях, столики и кабинки и бары, и кухни и бани, спаривающиеся пары на рядах латунных кроватей, паутина тысячи гамаков, торчки перетягиваются перед ширкой, дурцефалы, драпарники, люди едят болтают моются там, в дымке дыма и пара.

Игровые столы где играют на невероятные ставки. То и дело какой-нибудь игрок подскакивает с воплем отчаянья, проиграв свою юность старику или став Латахом своему оппоненту. Но есть ставки и повыше чем юность или положение Латаха, игры где только двое игроков на всем свете знают каковы ставки.

Все дома с Городе соединены друг с другом. Дома из дерна – высокогорные Монголы помаргивают в дымных проемах – дома из бамбука и тика, дома из саманных кирпичей, каменные и краснокирпичные, южнотихоокеанские и маорийские дома, дома на деревьях и речных лодках, деревянные дома в сотню футов длиной укрывающие целые племена, дома из ящиков и гофрированного железа где старики сидят в гниющем тряпье помешивая консервированный жар чтоб остыл, громадные ржавые железные каркасы вздымающиеся на двести футов в воздух из болот и мусора с опасными перегородками воздвигнутыми на многоуровневых платформах, и гамаки болтающиеся над пустотой.

Экспедиции уходят в неведомые места с неведомыми целями. Прибывают незнакомцы на плотах из старых ящиков связанных гнилой веревкой, они шатаясь бредут из джунглей глаза распухли и заплыли от укусов насекомых, они спускаются по горным тропам на потрескавшихся кровоточащих ногах сквозь пыльные продутые ветрами окраины города, где люди испражняются рядами вдоль саманных стен а стервятники дерутся за рыбьи головы. Они падают в парки на заплатанных парашютах… Пьяный фараон сопровождает их регистрироваться в здоровенную общественную уборную. Снятые с них показания насаживаются на колышки и затем используются как туалетная бумага.

Кухонные запахи всех стран висят над Городом, марево опия, гашиша, смолистый красный дым Яге, запах джунглей и соленой воды и загнивающей реки и сухих экскрементов и пота и гениталий.

Высокогорные флейты, джаз и бибоп, однострунные монгольские инструменты, цыганские ксилофоны, африканские барабаны, арабские волынки…

Город навещают эпидемии насилия, а неприбранных мертвецов пожирают на улицах стервятники. Альбиносы мигают на солнце. Мальчишки сидят на деревьях, томно дрочат. Люди, пожираемые неведомыми болезнями наблюдают за прохожим злыми, знающими глазами.

На Городском рынке есть Кафе Встреч. Последователи устаревших, невообразимых ремеселрисующие каракули по-этрусски, подсевшие на еще не синтезированные наркотики, банкометы пришпоренного Гармалина, мусор низведен до чистой привычки предлагающей сомнительную безмятежность овоща, жидкости чтобы вызвать состояние Латаха, Титонские сывортоки долголетия, фарцовщики черното рынка Третьей Мировой войны, акцизные телепатической чувствительности, остеопаты духа, следователи нарушений обличаемых льстивыми параноиками-шахматистами, служители фрагментарных ордеров записанных гебефренической скорописью обвиняющих невыразимые увечья духа, бюрократы призрачных департаментов, официальные лица безконституционных полицейских государств, карлица-лесбиянка доведшая операцию Шпиг-утота до совершенства, легочная эрекция которая удушает спящего неприятеля, продавцы оргонных цистерн и маших для расслабления, брокеры изощренных мечтаний и воспоминаний проверенных на клетках мусорной болезни с повышенной чуствительностью и выменянных на сырье воли, врачи искусные в лечении болезней спящих в черной пыли разрушенных городов, накапливающих яд в белой крови безглазых червей медленно наощупь пробирающихся к поверхности и к человеку-носителю, заболеваний океанского дна и стратосферы, заболеваний лаборатории и атомной войны… Место где неведомое прошлое и возникающе будущее встречаются в вибрирующем беззвучном гуле… Личиночные сущности в ожидании Живого…

(Часть описывающая Город и Кафе Встреч написана в состоянии отравления Яге… Яге, Аюахуаска, Пилде, Натима – индейские названия Баннистериа Каапи, быстрорастущей лианы характерной для амазонского региона. См. обсуждение Яге в Приложении)

Заметки из состояния Яге: Образы падают медленно и молчаливо словно снег… Безмятежность… Вся оборона рухнула… всч свободно входить или выходить… Страх просто невозможен… Прекрасная голубая субстанция вливается в меня… Я вижу архаическое ухмыляющееся лицо будто маска из южной части Тихого океана… Лицо сине лилово забрызгано золотом…

Комната приобретает аспект ближневосточного борделя с синими стенами и красными лампами с кистями… Я чувствую как обращаюсь в негритянку, черный цвет молча вторгается в мою плоть… Конвульсии похоти… Ноги мои приобретают округлую полинезийскую полноту… Все шевелится корчащейся потаенной жизнью… Комната – ближневосточная, негритянская, южнотихоокеанская, в каком-то знакомом месте которое я никак не могу определить… Яге – это путешествие во времени-пространстве… Кажется, комната трясется и дрожит от движения… Кровь и субстанция многих рас, Негритянской, Полинезийской, Горно-Монгольской, Пустынно-Кочевнической, Полиглото-Ближневосточной, Индейской – рас, еще не придуманных и не рожденных, комбинаций, доселе неосуществленных, протекает сквозь тело… Миграции, неописуемые путешествия по пустыням и джунглям и горам (застой и смерть в закрытых со всех сторон горных долинах где растения вырастают из гениталий, обширные ракообразные насиживают внутри яйца и проламывают скорлупу тела) через Тихий океан в каноэ с выносными уключинами к Острову Пасхи…

(Меня осеняет, что предварительная тошнота от Яге – это от того, что укачивает при перемещении в состояние Яге…)

«Все знахари используют ее в своей практике чтобы предсказывать будущее, находить потерянные или украденные предметы, ставить диагнозы и лечить болезни, называть виновного в преступлении.» Коль скоро Индеец (смирительная рубашка для Герра Боаса – специфическая шутка – ничто так не злит антрополога, как Первобытный Человек) не рассматривает ни одну смерть как случайность, и они не знакомы с собственными саморазрушительными тенденциями презрительно относящимися к ним как к «нашим нагим собратьям», или вероятно чувствуя что эти тенденции превыше всего прочего подвержены манипуляциям чуждых и враждебных волеизъявлений, любая смерть – убийство. Знахарь принимает Яге и личность убийцы открывается ему. Как вы можете себе представить, рассуждения знахаря в течение одного из таких джунглевых дознаний порождают некоторое чувство беспокойства среди его избирателей.

«Давайте надеяться, что Старый Ксиуптутоль не взбеленится и не назовет одного из мальчиков.»

«Прими кураре и расслабься. У нас сеанс назначен…»

«А если он взбеленится? Пощипывая эту Натиму все время он уже двадцать лет земли не касается… Говорю вам, Босс, никто по этой дряни так ударяться не может… От нее мозги спекаются…»