Струна и люстра - Крапивин Владислав Петрович - Страница 9

– Да что случилось-то? – не на шутку встревожились командиры.

– Мы с отцом разговаривали. Про веру. И я понял, что, раз я верю в Бога, галстук носить не должен. Пионеры ведь боролись против религии…

Времена были не нынешние, и само по себе заявление мальчишки о своей приверженности к вере требовало определенной смелости. Но, впрочем, не столь уж большой – в «Каравелле» к таким явлениям всегда относились понимающе. Больше смелости нужно было пойти вразрез со сложившимися за три десятка лет традициями отряда.

– Но Тима, – осторожно сказал я. – При чем здесь твоя вера? Это твое личное дело. А галстуки – отрядное, это форма. Сказано ведь, что Богу Богово, а кесарю кесарево. И к тому же наши галстуки давно уже не имеют отношения к большевизму, они – символ алых парусов. На эмблеме флотилии – сделанные из галстуков три красных кливера…

– Я понимаю. Но все равно…

– Что «все равно»? Некоторые ребята носят крестики под каравелловскими галстуками, и одно другому не мешает…

– Я знаю. Но я не хочу. Не могу… Будем собирать совет, да?

– Этого еще не хватало, – сказал кто-то из инструкторов.

– А что делать? – угрюмо спросил Тимка.

Мы не знали что делать. И знали Тимку. Мы… пожали плечами и никто не стал принимать никакого официального решения. Только один из инструкторов, знаток романов Вальтера Скотта, сказал:

– Однажды в рыцарском лагере случилось ЧП: кто-то похитил королевское знамя. Разгневанные рыцари требовали казни часового. А король Ричард рассудил: знамя, даже всякое героическое и славное, все-таки лишь кусок ткани. А жизнь человека – это жизнь человека, ее не вернешь. И нельзя отнимать ее из-за куска материи.

Аналогия была так себе, неуклюжая. Но почему-то после этого разговора никто больше не поднимал вопроса о командире барабанщиков. И он ходил без галстука. И все делали вид, что не обращают на это внимания, даже члены его лихой барабанной команды. Так он и барабанил на всех линейках, пока не подошло время ему передать барабан одному из младших ребят.

Не знаю, правильным ли было наше «решение не принимать решения». Но, по крайней мере, уважение к Тимке было проявлено, понимание тоже, отряд не пострадал, а молчаливое снисхождение порой лучше суровой принципиальности. По крайней мере, оно во многих случаях помогает ребятам сохранять доверие к отряду. А отряду – доверие к каждому из ребят.

От этого тезиса можно плавно переехать к вопросу именно о доверии .

«Я обещал…»

Опять же речь идет о том уровне отношений, который достигается постепенно, по мере развития и становления отрядного коллектива. Возникает атмосфера, в которой ребята чувствуют себя уверенно, в безопасности, в понимании, что никто их не обидит, не обманет, не подведет и они не обманут, не подведут, не обидят. (Разумеется, бывают горькие исключения, досадные недоразумения, сбои, но мы пока рассуждаем не о них, а о закономерности.) Такая атмосфера возникает из уважения друг к другу и к отряду в целом (об этом уже говорили), из глубокого понимания дисциплины, когда она уже не перечень требований, за невыполнение которых может влететь, а внутренний стержень, нормы этики, нарушение которых делает твое мироощущение очень даже некомфортным. А еще – и это, пожалуй, прежде всего – из впитанной в душу простой истины, что нам хорошо вместе и это «хорошо» будет крепким лишь тогда, когда мы верим друг другу…

Проявляется влияние такой атмосферы чаще всего незаметно, в мелочах. Если инструкторы флотилии поручили проводить по домам задержавшихся допоздна маленьких новичков, они, эти инструкторы, уверены, что ребятишек доставят до дверей и «сдадут с рук на руки мамам и бабушкам». Барабанщики знают, что никто не возьмет без спросу их барабаны и не станет забавляться с ними, как с игрушками, потому что «так у нас не делают». Командир вахты понимает, что никто не полезет в оружейную кладовую, которую открыли для приборки, и не станет баловаться с фехтовальными клинками и пневматическими ружьями, потому что… ну, так нельзя! Получится что нарушишь общий закон и обманешь всех .

Маленький матрос перед выходом под парусом знает, что если рулевой проверил на нем, на матросе, спасательный жилет, значит, все застегнуто и завязано, как нужно. А рулевой, командир экипажа, знает в свою очередь, что этот маленький матрос, назначенный в походе на ночную вахту, не уснет, не оставит дежурство. Ну, разве что на несколько секунд сунет голову в палатку и прошепчет ему, командиру:

– Гена, подежурь со мной немножко, а? Мне как-то это… неуютно… – И, отважившись на такую откровенность, он в свою очередь будет уверен, что его командир (может быть и чертыхнувшись в душе), вылезет из палатки и они станут обходить территорию лагеря вдвоем…

И знают ребята, что в разных трудностях, в стычках на улице, в школьных конфликтах и прочих неприятностях они могут ждать помощи от отряда. Потому что сами никогда отряд не подведут. Ни в пустяках, ни в трудном деле.

Помню случай в 1986 году. Снимали фильм «Манекен Васька». Ваську играл одиннадцатилетний Андрюшка, играл замечательно (может быть, потому, что судьба «киногероя» в чем-то перекликалась с его собственной нелегкой судьбой). Можно сказать, на нем, на Андрюшке, держался весь фильм. А время поджимало, график съемок трещал по швам (ну, совсем как у киношников-профессионалов). И вот собрались на берегу озера, чтобы снять эпизод, когда найденный на свалке маленький магазинный манекен впервые начинает осознавать себя живым мальчишкой – потому что рядом друзья… Ждем, ждем, Андрюшки же все нет. Начинаются всякие панические мысли. Может, что-то случилось по дороге? Или дед, у которого Андрюшка тогда жил, крепко рассердился на внука и запер его?..

Наконец подлетел взмыленный старенький «москвичонок». Андрюшкин дед, высунувшись из кабины, закричал сердито и жалобно, что «провалилось бы оно куда подальше это кино, из-за которого внук уже совсем помирает!»

Андрюшка полулежал на заднем сиденье, розовый от жара, с каплями на лбу, со сжатыми губами.

– Он же стоять не может, у него ангина страшенная! – чуть не плакал дед. – Я ему велю: «Лежи, не дергайся!», а он мне: «Вези на озеро, а то поеду на трамвае!»

– Ты с ума сошел! – завопили на Андрюшку несколько голосов! – Зачем ты? Ведь еле дышишь!

– Но я же обещал… А вы ждали…

Прибежали девочки с аптечкой, сунули Андрюшке градусник. Оказалось – тридцать девять с половиной.

– Домой! – сказал я деду. – С заездом в поликлинику.

Андрюшка вскинулся на сиденье.

– Нет, я буду сниматься. Иначе все сорвется…

Он понимал: мы ему доверяли и это доверие он не мог обмануть. И в этом понимании было его доверие к отряду… Запутанно излагаю, да? Но дело не в словах, а в тогдашнем ощущении, что мы не имеем права пренебречь нынешним героическим усилием Андрюшки – он как бы старался перебороть свою неласковую судьбу. И ждал от нас помощи в этом. (Черт с ним, с фильмом, но Андрюшку обмануть было нельзя.)

– Вылезай, – решил я. – Снимем крупный план, остальное сделает дублер. Тебе надо будет только взглянуть на ребят и выговорить пару слов…

Съемка заняла минуту. Андрюшка взглянул и выговорил все, как надо. И улыбнулся. Потом пошел к кустам, сел там в траву, его затошнило, беднягу, крошками недавно проглоченного аспирина. Тут же Андрюшку на полной скорости увезли.

Похожий на Андрюшку темноволосый мальчишка натянул такие же, как у него брюки и рубашку, мы сняли его то со спины, то издалека, то в гуще ребят – в общем, выкрутились. И получилось хорошо, только все это время в каждом из нас сидела тревога: а как там наш Андрей?

К счастью, через несколько дней он поднялся на ноги и скоро с удовольствием просматривал эпизод со своими крупными кадрами и с дублером. Говорил, улыбаясь чуть виновато: «Никакой замены и не видно, везде будто я…» И ничуть не гордился своим подвигом, хотя имел право…

На мой взгляд, фильм «Манекен Васька» – лучший среди сделанных на студии FIGA. И, кстати, последний, который снимали на кинопленку. Дальше началась «эпоха видео»…