След ребячьих сандалий - Крапивин Владислав Петрович - Страница 5

Мы стали наводить порядок. И здесь я совершил поступок, при воспоминании о котором до сих пор дышу виновато, как пойманный в чужом саду пацаненок. Я незаметно от всех ухватил вывалившийся из свертка пирожок и сунул под фуфайку спортивного костюма.

Потом я отнес к мусорному ящику осколки и клочья бумаги и там, в гулком тамбуре, торопливо сжевал благословенный пирожок. Он был, конечно, «слону дробина», но все-таки…

Чтобы не выдать себя смачным облизыванием, сразу не пошел в купе, а встал в коридоре у окна. Вскоре вышел Вовка. Приткнулся рядом, надавил мой бок локтем, словно требовал подвинуться, хотя места было – целый вагон. Я и правда подвинулся, а он протянул мне в ладонях салфетку с двумя пирожками, вареным яйцом и разрезанным посоленным огурцом.

– Ешь. Ты ведь не поужинал, а сейчас вагон-ресторан закрыт…

Было три часа ночи.

Я не стал теперь деликатничать. Разом запихал в рот полпирожка и пол-огурца. И сквозь шумное жевание, сказал Вовке, что у него благородная рыцарская душа и добрейшее сердце.

– Ага, – скромно согласился он и хихикнул. А мне вдруг стало понятно: Вовка отлично видел, как я увел пирожок. Но неловкости я не испытал, как не испытал бы ее перед братом Олежкой.

– А с книгой-то как? Дочитал?

Он опять сказал «ага». И добавил:

– Ух и замечательная. Только конец маленько печальный…

– Ты не рассказывай, а то будет не интересно…

И мы пошли спать.

Утро было серое и неуютное. Перед Казанью тетушка заставила Вовку обрядиться в обвисший, похожий на сизое вязаное платьице свитер. А еще он насадил на вихры серый беретик – такие совсем недавно были придуманы Минпросом вместе с новой школьной формой. Надел рюкзачок, взял пухлый баул. Я вынес на платформу увесистый тетушкин чемодан.

Мы попрощались коротко, даже суховато (может, она знала про пирожок?) Потом я вернулся в вагонный коридор и привычно встал у окна. Вовка и тетушка шли вдоль вагона. Вовка вдруг остановился, глянул на меня снизу вверх и помахал у плеча ладонью. Я тоже помахал. Тетушка что-то досадливо сказала племяннику. Наверно, чтобы не стоял в луже. Но он все равно стоял своими стоптанными сандалетками посреди водяного зеркальца, оставшегося от ночного дождика. И смотрел без улыбки. Наверно, ему стало немного грустно (мне тоже). Чтобы отогнать грусть, он дурашливо отдал честь – вскинул прямые пальцы к берету. Потом по-строевому повернулся направо и твердо зашагал коричневыми журавлиными ногами прочь от всполошившейся тети. От сандалий потянулась за ним цепочка отчетливых следов…

Я еще раз (мысленно) помахал Вовке вслед. И с этой минуты у меня началась полоса удач.

Вернувшись в купе (где по-прежнему посапывал во сне «бухгалтер»), я полез в свой чемодан за бритвой и там, под нестиранными рубахами обнаружил сложенные вчетверо пятерку и рубль. Потом, после завтрака из кефира и булок, я три часа читал «Страну багровых туч». Читал и видел все, что там происходит (вот оно великое мастерство Стругацких, отличие их от множества других авторов). Причем видел это я не только своими, но будто бы и Вовкиными глазами, потому что порой казалось, что он, как вчера, дышит рядом.

Но он-то прочитал книжку раньше, а я теперь шел как бы следом за ним.

Подумав про это «следом», я вспомнил четкие следы Вовкиных сандалий на сером асфальте и понял, что в памяти у меня они отпечатались навсегда.

Так и случилось. Великое число людей потом встречал я в жизни, в том числе и всяких знаменитых, но память о многих стерлась начисто, а вот случайного попутчика Вовку запомнил навсегда… Хотя, почему случайного? Потому что никогда больше не встретились? Но зато именно его я видел перед собой, когда писал свою первую фантастическую повесть о мальчике Наале, который отчаянно ждет из космоса брата.

Путь к этой повести-малютке был не прост. Сначала я написал на ту же тему трагический рассказ «Имени погибших», ехидно отрецензированный в университетской стенной прессе. А еще раньше сделал множество набросков. И первые строчки – поскольку отчаянно захотелось сочинить что-то фантастическое (как только что прочитанная книга)! – я набросал в общей тетради еще там, в вагоне.

Я понимал, что никогда не сумею писать с той же достоверностью, что Стругацкие, но и не писать не мог. Так что спасибо замечательным братьям, они ощутимо подтолкнули меня к тому, чтобы стать автором-фантастом. Они и лохматый читатель Вовка. С его цепочкой следов, пересекающей казанскую платформу… и пространства вселенной.

Здесь я вспоминаю про сон, который не раз видел, когда мне было шесть-семь лет. Когда успокаивалась ревматическая боль в пальцах и я, сунув распухшие руки под подушку, затихал в кровати, укрытый поверх одеяла маминым полушубком.

Снилось космическое пространство. Черное, глубокое, но не холодное и не страшное. Наоборот, доброе. Звезды в нем были теплыми и пушистыми (иногда они касались моих щек). Посреди пространства висела гладкая, пахнувшая лаком и краской планета. Не настоящая, а, видимо, громадный, снятый с подставки глобус. И я с легким замиранием души топал по глобусу-планете, а она медленно поворачивалась у меня под ногами. Краска на твердой поверхности, кажется, не совсем высохла и слегка прилипала к подошвам новеньких сандалий. Эти легонькие сандалики были признаком наступившего лета. И пушистая ночь вокруг тоже была теплой, как лето. И летним был запах влажных от недавнего дождика тополей…

Боже мой, какая радость, что разом кончилась, провалилась в прошлое бесконечная, полная безнадежного холода и ревматической боли зима!

И я, счастливый, топал и топал по глобусу великану, а за спиной – ласково и уверенно, не исчезая, – светило желтое окно моего дома…

Этот сон я потом вставил в повесть «В семь взойдет Юпитер». Там, в таком же сне, мальчик Виталька, топает по исполинскому глобусу, ожидая, когда навстречу поднимется яркая планета в компании искрящихся спутников. Но повесть я не дописал. Решил, что не получается…

Ох, сколько же их было у меня – недописанных, порванных, сожженных повестей и рассказов. Все казалось, что «не то», «не так», «никому это не надо». Теперь чувствую себя преступником – виноватым перед теми ребятишками, о которых начал рассказывать в тех растерзанных на клочки своих опусах, не пустил их к людям. Может быть, эти вещи были и не хуже тех, что потом оказались напечатанными. Рассказ «Деревянный кинжал» о путешествии в свое собственное прошлое, повесть «Гнездо Нептуна» о дружбе пацана с приморской метеостанции и уставшего от жизни космонавта, и даже трилогия «Путь легионеров» о связи древних цивилизаций и космоса… Ох уж эта юношеская нетерпимость к самому себе! Впрочем, лучше она, чем охапки рукописей с громоздкими сюжетами и корявым языком…

Надо признаться, что и повестушку «Я иду встречать брата» едва не постигла та же участь – корзина. Хорошо, что первые читатели – мама, братишка Олег, собратья-журналисты «Вечернего Свердловска», где я в ту пору только начал работать после защиты диплома, – все сказали: «Не вздумай выбрасывать, надо печатать».

И через год мое первое фантастическое сочинение напечатал «Уральский следопыт». А следом – издательство «Молодая гвардия», в сборнике «Фантастика, 1963 год».

В том же сборнике, как раз перед моей повестью оказался рассказ Стругацких «О странствующих и путешествующих» (вернее, отрывок из новой книги).

И вот любопытный эпизод. В ту пору я уже работал в редакции «Следопыта», приехал по каким-то делам в Москву и, по поручению редакции, созвонился с Аркадием Натановичем, чтобы встретиться и договориться о сотрудничестве братьев с журналом. Условились встретиться в издательстве «Молодая гвардия», на Сущёвской. Я пришел из минуты в минуту, но в приемной сказали, что Стругацкий на совещании у редактора и «будет через полчаса».

Полчаса прошли, потом еще минут пятнадцать. Я начал закипать, поскольку полагал (и полагаю сейчас, при всем неизменном уважении к Аркадию Натановичу), что, ежели человек назначил встречу, то должен на оную явиться неукоснительно. По прошествии еще десяти минут я на листе, выдранном из фирменного «следопытского» блокнота, начертал краткое послание, где говорилось, что, если товарищи Стругацкие не оставили намерений вступить в контакт со славным уральским журналом, то Аркадию Натановичу хорошо бы прямо сейчас выйти в приемную, поскольку представитель данного журнала спешит на поезд (это была правда).