Славка с улицы Герцена - Крапивин Владислав Петрович - Страница 36

В отличие от знаменитых тогда лайнеров – «России», «Адмирала Нахимова», «Петра Великого», «Молдавии», «Победы» – «Аджигол» был суденышком небольшим, тесноватым, не очень комфортабельным. Однако, мы были довольны. Неплохо устроились в двухместной каюте и приготовились к морскому путешествию.

Но случилось непредвиденное. В середине рейса, вдали от берегов, «Аджигол» стало ощутимо покачивать. Под безоблачным небом шла пологая, совсем не штормовая, но все-таки заметная зыбь, маленький теплоход охотно, словно играючи, переваливался с борта на борт среди ее склонах. Вроде бы сплошное развлечение для любителей морской экзотики. Однако моего братца, увы, стало укачивать. Да так, что он даже раза два сбегал в туалет, чтобы вернуть Нептуну недавно съеденный в корабельном салоне обед.

Я сочувствовал. Сидел на краю Олеговой койки, утешал, как мог, заставлял грызть полусухой, купленный в буфете лимон. Олег бледно и виновато улыбался…

Иногда я все же выходил на палубу, чтобы полюбоваться открытым морем. Здесь был единственный отрезок линии Батуми-Одесса, где берега со всех сторон скрывались за горизонтом. Можно представить, что ты в Атлантике, а не вблизи от черноморских гаваней. Я уже не первый раз плыл этим рейсом. Заранее предвкушал, как удивлю и обрадую Олега «безбрежной» синей картиной. И вот на тебе!..

Наконец я не выдержал. Очередной раз спустился в каюту и сказал авторитетным тоном старшего брата.

– Вот что, дорогой мой, ты должен пересилить себя. Сейчас вокруг судна чистый круговой горизонт. Где и когда ты еще сможешь увидеть открытое море? Потом будешь жалеть и выть от досады, что пропустил такое. Поднимись!

– М-м… – сказал брат и помотал головой на скомканной подушке.

– Не «м-м», а собери силы и вставай. Мужчина ты или тряпка?

Олег явно не считал себя мужчиной, потому что снова сказал «м-м…» и попытался отвернуться. Но я ухватил его за плечо. И… да, тряпкой он все-таки не был. Сжал зубы, встал на гнущихся ногах, ухватил меня за локоть, икнул и вместе со мной выбрался по трапу на воздух.

Мы оказались на пассажирской палубе недалеко от кормы. К счастью, никого не было (видимо, не только Олега уложили на койки безобидные волны). Мой братец обвел измученным взглядом синее пространство с редкими белыми барашками, лег животом на планшир и отдал владыке морей последнюю дань. Потом выпрямился и глянул укоризненно: «Этого ты хотел?»

Я хотел не этого. Я сказал:

– Тебе надо представить, что ты часть моря. Рассчитай раскачку зыби так, будто сам вызываешь ее. Впишись в ее ритм. И тогда перестанешь обращать на волны внимание…

– Ага, только что вписался в… ик… ритм, – отозвался брат с жалким остатком язвительности. Но… ветер уже сушил на его лице невольные слезинки и капли пота. Трепал волосы. Шевелил ресницы. И Олежек вздохнул по-новому. Неуверенно повертел головой.

– А ведь правда… открытое море…

– Пойдем выше…

С верхней палубы видны были все стороны горизонта. Лицо брата все еще казалось измученным, однако появилась и улыбка. Кажется, он и правда начал «вписываться в ритм». В нем даже проклюнулась склонность к метафорам:

– Мы будто посреди громадной синей тарелки. Она будто летала, летала в космосе и бухнулась на планету…

В те времена разговоры о летающих тарелках были не столь распространенными, как сейчас. Если и просачивались какие-то слухи, то сразу объявлялись происками буржуазной пропаганды. Но я зацепился за эту тему – с единственной целью: отвлечь Олега от оставшихся ощущений морской болезни. Поговорили о загадках вселенной, о недавних полетах космонавтов, о том, что «и на Марсе будут яблони цвести» (верилось тогда в такое). А потом я (вновь цепочка ассоциаций!) спросил:

– Слушай-ка, а я не рассказывал тебе, как охотился за летающими тарелками?

– Не…

– То есть не за тарелками, а за тарелочками. Но летали они не хуже космических!.. Это когда твой отец снова увлекся стрелковым спортом.

Насколько помню, случилось это в начале сорок восьмого года. Отчим вернулся откуда-то возбужденный, но трезвый. И сообщил, что он записался в спортивную команду. Мама как раз укладывала малыша Лёку в кроватку. Оглянулась и без лишней дипломатии сказала:

– В твоем-то возрасте?

Отчиму было тогда уже пятьдесят пять лет. Правда, выглядел он крепким, поджарым, а растущий животик прятал под ремнем черного полувоенного костюма.

На мамину реплику отчим не обиделся и снисходительно объяснил, что не собирается бегать, прыгать или выступать на боксерском ринге (хотя в давние годы случалось). Он будет заниматься стрельбой по тарелочкам. На специальном стенде. Там стрелки с двустволками выстраиваются шеренгой перед специальными тумбочками с оружием и по очереди лупят одиночными и двойными выстрелами (дуплетами) по тарелочкам, которые выбрасываются в небо специальными метательными машинками. А что? Во время охоты на уток он, отчим, промахивается редко, за что пользуется среди приятелей заслуженным уважением. С какой стати он будет мазать по летающим мишеням? Ведь получал же призы в юные годы!

Мама сказала «дай-то Бог», но тут же выразила опасение, что независимо от стрелковых удач и неудач заканчиваться состязания будут в забегаловке «Метро» или в другой «американке». Отчим добродушно отверг эти «клеветнические измышления» и начал готовить боеприпасы для первой стрельбы: взвешивать на аптечных весах порох и дробь и набивать картонные патроны двенадцатого калибра…

Надо сказать, что отчим не зря верил в свой успех. После первых же соревнований он явился домой со скромно-загадочным видом.

Мама тем не менее привычно принюхалась и спросила:

– Ну что? «Победила дружба»? – (Уже в те времена была в ходу эта фраза, которой утешали спортсменов-неудачников).

– Отнюдь… – сдержанно отозвался отчим. – То есть дружба, конечно, победила, но и сам я… кое-что… – И вытащил из охотничьей сумки завернутый в газету небольшой хрустальный кубок. Оказалось – приз за третье место. И весь вечер в доме было праздничное настроение. Даже Лёка прыгал в своей младенческой кровати, держась за деревянную решетку, как за корабельный поручень. Мама не сказала ни слова, когда отчим вслед за кубком осторожно достал из сумки (под названием «ягдташ») красноголовую четвертинку…

Вскоре отчим уже носил на своей черной гимнастерке круглый значок с изображением стрелка и зеленой ленточкой третьеразрядника. А потом появился значок с синей ленточкой – второй разряд…

Правда, однажды отчиму сильно не повезло. В траншее под стендом он помогал налаживать машинку-катапульту, и она, заряженная, вдруг сработала и выбросила твердую тарелочку ему в лицо… Много дней потом голова отчима представляла сплошной марлевый кокон. Однако, это не ослабило его спортивного энтузиазма. Он и после занимал в соревнованиях призовые места…

Случалось, я помогал отчиму снаряжать патроны. Взвешивал заряды, вставлял особой машинкой в гильзы капсюли-пистоны, похожие на крохотные зеркальца. Особой острой формочкой вырубал из старых валенок пыжи для пороха. И в награду за старания отчим однажды взял меня с собой на стенд.

Кажется, это произошло летом сорок восьмого, после третьего класса. Я был горд. Но мне хотелось быть на соревнованиях не просто зрителем, а иметь хоть какое-то отношение к команде, за которую выступал отчим. И я «поимел». Отчим присвоил мне звание «активного болельщика» и попросил маму пришить на рукав моей ковбойки нашивку спортивного общества.

Он состоял тогда в обществе «Большевик». Вот парадокс! Человек, немало пострадавший от власти большевиков и совершенно беспартийный, оказался в команде с таким названием! Но, видимо, выбирать не приходилось… Кстати, потом «Большевика» переименовали в «Искру». Видимо, начальство сочло, что слишком партийное имя не годится для спортивного общества. Тем более, что эмблема была не совсем «революционная» – красный флаг с зеленой полосой посередине (на ней и выделялось слово «Большевик»), опоясанный какой-то непонятной окружностью. Эмблему сохранили, но вписали в нее новое название. Но это уже позже, где-то через год…