Славка с улицы Герцена - Крапивин Владислав Петрович - Страница 23

Дотошный читатель может воскликнуть: «Но ничего же этого не было! Вы сами признались, что графа Андрея Гаврилыча и его сына придумали!»

Да кто же знает! Скорее всего, не было, а может быть, все-таки и было… А кроме того, если я придумал своих героев, значит, имею право сам определять их судьбы. И возможно, что командир корабля Константин Андреевич Трубчинский еще объявится в какой-нибудь из моих повестей. Из тех, что пока прячутся в непроливашке…

Пять скачков до горизонта

В рассуждении, что «раньше солнце светило ярче, трава была зеленее, а небо голубее», всегда слышится ирония. Мол, в детстве мы всё видим в радужных тонах. Но с другой стороны… Воздух и правда был чище, реки полноводнее, а тополиные листья в середине лета не корчились от бурых лишаев. И еще одна бесспорная истина: воздуха на планете было больше. Странно, что люди не обращают на это внимания. А ведь на то, что атмосфера стала жиже и легковеснее, неумолимо указывают приборы.

У меня таких приборов два. Это барометры-анероиды (анероидами ученые люди их называют в отличие от ртутных барометров – громадных, похожих на метровые градусники и нынче почти никому не известных).

Так вот, этих пружинных барометров-анероидов у меня пара. Один я купил лет пятнадцать назад. Заплатил какую-то ерунду. Сейчас такие приборы – заключенные в резные рамки, оформленные в старинном стиле – продаются в сувенирных отделах универмагов за бешеные деньги. А в конце восьмидесятых это был вроде как ширпотреб. Я подумал, что солидная круглая штука со стрелками будет хорошо смотреться рядом с прибитым к стене штурвалом, корабельными часами и моделью старинного парусника по имени «Арабелла». Барометр и правда вписался в интерьер моей «каюты». Я откинулся на диване и стал любоваться. И… вдруг меня царапнуло ощущение: что-то здесь не то.

Да, было явное «не то».

С детства я знал, что нормальное атмосферное давление – семьсот шестьдесят миллиметров. Мне было известно это еще в первом классе. Число 760 стояло на самой верхней точке круглой шкалы барометра, точно посередине. Под напечатанным старинными буквами словом «ПЕРЕМhННО». То есть при таком давлении погода ожидалась самая обыкновенная: могло светить солнышко, могли набежать облака и брызнуть легкий дождик. Низкое давление – от 720 до 730 миллиметров – обещало «БУРЮ». А высокое – от 790 до 800 – «В.СУШЬ» (то есть «великую сушь»). Так утверждал барометр, который я помнил с семилетнего возраста.

А тот, что я купил в универмаге, говорил о другом. Если верить ему, нормальное давление составляло всего 750 миллиметров ртутного столба – именно эти цифры увенчивали шкалу и предсказывали переменную погоду. Буря обещала разразиться, когда стрелка скатывалась ниже 720-ти, а великая засуха наступала уже при 780-ти. То есть современный анероид делал поправку в минус десять миллиметров. Словно у атмосферы уже не хватало сил, чтобы давить на земную поверхность с принятой ранее силой и обеспечивать погоду на прежних условиях. Куда они девались, запасы воздуха-то? Может, его сожгли в полетах авиалайнеры? (Я слышал где-то, что за один рейс над Атлантикой большой самолет сжирает около шестидесяти тонн кислорода). А может, виноваты ядерные испытания?.. Или я просто ошибаюсь, вспоминая барометр своего детства?

Чтобы проверить себя, я поехал на край города, где у самого леса, в деревянном доме, обитала семья моего младшего брата. Самого брата уже не было на свете, он умер от неожиданно свалившейся болезни, не дотянув до сорока лет, такая вот судьба. А семья, постепенно разрастаясь, жила на прежнем месте. Я помнил, что раньше у них висел на стенке книжного шкафа старый барометр. Когда-то он принадлежал отцу брата, моему отчиму.

На сей раз барометра я не увидел. Стал расспрашивать. Моя взрослая племянница отмахнулась:

Валяется где-то в углу. У него стекло разбилось, стрелки отпали…

Я охнул, бросился разгребать за шкафом всякое барахло. Нашел, вытащил беднягу. Черная стрелка беспомощно болталась на оси. Медной стрелки-регулятора не было совсем. Расколотое пополам стекло тут же вывалилось и распалось на несколько кусков.

–М-да… – я вложил в это краткое слово красноречивую оценку ситуации.

А чего? – осторожно отозвалась племянница. – Рухлядь же…

– Не рухлядь, а семейная реликвия! – И я кратко изложил историю реликвии племяннице и двум ее хлопающим глазами сыновьям ясельного возраста. Сыновья ничего, конечно, не поняли, а племянница пробормотала:

– Я про это не знала…

– Разве отец не рассказывал?

– Я не помню…

Как принято говорить, вот она нынешняя молодежь…

– Я заберу эту штуку.

– Конечно, конечно…

В сорок шестом году, когда я был худосочным тюменским первоклассником, этот барометр висел в комнатушке с обитыми некрашеной фанерой стенами, рядом с окном. Фанера делала комнатушку похожей на каюту парусника – так мне нравилось думать. Жить от этого становилось интереснее. А вообще-то жилось тесно. Мы там обитали втроем: я, мама и отчим. В доме номер тридцать два на улице Смоленской (сейчас от этого деревянного квартала не осталось и следа). Дом был частным, принадлежал двум семействам. За тонкими стенками нашего жилища, справа и слева, обитали хозяева. Кроме взрослых, там были две вредные девчонки: Лилька – моя ровесница, и Галка – на год старше. Мои отношения с ними складывались неровно…

Барометр висел справа от единственного окошка, над краем дощатого стола, накрытого обтрепанной и прожженной утюгом клеенкой. Когда никого не было в комнате, я забирался на стол коленками. Клеенка липла к ним, а оставшаяся после обеда хлебная крошка мягко клевала кожу. Я отколупывал ее от колена и совал в рот (лето сорок шестого было голодное, каждая крошка – пища). Но делал это машинально. Мой интерес был сейчас в другом – в черной стрелке барометра.

…Отчим не раз упоминал в разговорах, что этот прибор правильнее называть анероидом. Но сам он тем не менее обычно употреблял слово «барометр». Вернее, он говорил «баромэтр» – с ударением на жесткое «э» в последнем слоге. Он был старый москвич, считал себя аристократом и нас с мамой часто упрекал за нашу «вятско-чалдонскую провинциальность». Потому что мама была родом из Вятки (нынешнего Кирова), а я появился на свет здесь, в Тюмени (о чем, кстати, никогда не жалел).

«Баромэтр» был памятью отчима о прежней жизни. О молодости. Он достался отчиму в 1912 году, когда тому исполнилось девятнадцать лет. В ту юную пору отчим был уже заядлым охотником и увлекался похожим на охоту спортом – стрельбой по «тарелочкам». Эти хрупкие черные мишени размером с чайное блюдце запускали в воздух специальными катапультами, и азартные стрелки палили по летящим целям из дорогих фирменных двустволок. Спортсмены были в английских кепи с наушниками, френчах с накладными карманами и гетрах с пуговками (я это видел на старых фотографиях отчима). Отчим палил удачно. Однажды он занял в соревнованиях первое место.

Оплачивал тот стрелковый турнир (в наше время сказали бы «спонсировал») владелец московских магазинов точной механики. После соревнований он повел призеров к себе в главный магазин и предложил им самим выбрать награды.

– Чего там только не было! – с запоздалым сожалением вспоминал отчим. – Дорогие телескопы, хронометры, морские секстаны, новейшие пишущие машинки, микроскопы… Но я был скромен и робок…

– Трудно поверить… – каждый раз вставляла мама.

– Я же говорю: это происходило во времена беспорочной юности… И вот, вместо того, чтобы стать обладателем бесценного и уникального прибора, я пролепетал: «Вот этот баромэтр, если позволите…» Хозяин, видимо, подивился непритязательности молодого чемпиона и с поклоном вручил мне сей скромный приз…

Барометр и правда выглядел очень скромно. Подкладкой ему служила тонкая коричневая доска, выпиленная в форме перевернутой замочной скважины. Внизу, на широкой части, крепился круглый анероид, а над ним был вставлен в прорезь термометр с ртутным шариком и фаянсовой плашкой. На плашке – две шкалы. С буквой «С», что означает градусы по Цельсию, и с буквой «R» – то есть по Реомюру (нынче уже забытому). Украшали доску лишь несколько плавных линий и звездочек в стиле модного в начале двадцатого века модерна и простенький сквозной орнамент.