Гомосек - Берроуз Уильям Сьюард - Страница 18

– Наверное, высокие ботинки не годятся, да? Консул, вероятно, – элегантный гомосексуалист… "Дорогуша, ты можешь в это поверить? Высокие ботинки. Такие настоящие, старомодные, со шнуровкой на крючочках. Я просто глаз отвести не мог. Боюсь, я понятия не имею, чего ему нужно было…"

Я слыхал, из Государственного департамента вычищают всех педиков. Если это правда, там останется только обслуживающий персонал… А, вот они где. – Ли надевал полуботинки. – Представляешь – подходишь к консулу и сразу просишь денег на еду… Он отшатывается, подносит ко рту надушенный платок, точно ты ему дохлого омара на стол уронил: "Так вы нищ! В самом деле, я не понимаю, почему вы решили прийти ко мне с этим отвратительным известием. Могли бы проявить и чуточку предупредительности. Вы должны понимать, насколько такие вещи омерзительны. В вас что – нет ни капли гордости?"

Ли повернулся к Аллертону.

– Как я выгляжу? Я не хочу выглядеть чересчур хорошо, иначе он полезет ко мне в ширинку. Может, лучше тебе сходить? Тогда мы точно паспорта получим завтра.

– Ты только послушай. – Ли читал гуаякильскую газету. – Похоже, перуанские делегаты появились на противотуберкулезной конференции в Салинасе с огромными картами, на которых были изображены районы Эквадора, присвоенные Перу в войне 1939 года. Эквадорские врачи могли бы прийти на заседания, покручивая на своих часовых цепочках усохшими головами перуанских солдат.

Аллертон нашел статью о героической борьбе эквадорских морских волков.

– Кого?

– Тут так написано: Lobos del Mar. Похоже, какой-то офицер держался за свое орудие до последнего, хотя поворотный механизм уже не работал.

– Довольно глупо, на самом деле.

Они решили поискать яхту в Лас-Плайясе. Там было холодно, вода – неспокойная и грязная, унылый курорт для среднего класса. Еда была кошмарной, но одна комната без еды стоила почти столько же, сколько и полный пансион. Они попробовали один обед. Тарелка риса – ни соуса, ничего. Аллертон сказал:

– Я оскорблен.

Безвкусный суп, в котором плавал какой-то волокнистый материал, похожий на мягкое белое дерево. Основным блюдом служило безымянное мясо, ни определить, ни съесть которое было невозможно.

– Повар забаррикадировался на кухне, – сказал Ли, – и наливает эти помои через амбразуру. – Блюда действительно подавали через отверстие в двери, которая вела в темное дымное помещение, где ее, судя по всему, и готовили.

Они решили, что на следующий день поедут в Салинас. В ту ночь Ли захотелось лечь с Аллертоном в постель, но тот отказался, и на следующее утро Ли извинился, что настаивал так скоро после первого раза, а это – нарушение контракта.

Аллертон сказал:

– Мне не нравятся люди, извиняющиеся за завтраком.

– Но в самом деле, Джин, разве ты не пользуешься несправедливым преимуществом? – возразил Ли. – Например, у кого-нибудь ломки, а я не сижу на джанке. И говорю такому человеку: "Тебе плохо? В самом деле? Знаешь, я не понимаю, почему ты рассказываешь мне об этой своей отвратительной проблеме. Если тебе плохо, по крайней мере, тебе хватило бы порядочности держать это при себе. Я терпеть не могу больных. Ты должен отдавать себе отчет, насколько мерзко видеть, как ты чихаешь, зеваешь и рыгаешь. Почему бы тебе не пойти куда-нибудь, где мне не придется на тебя смотреть? Ты понятия не имеешь, видимо, насколько ты утомителен, насколько гадок. У тебя что – совсем нет гордости?"

– Это совершенно нечестно, – ответил Аллертон.

– А это и не должно быть честно. Просто еще один номер – тебя развлечь, но в нем есть доля правды. Давай быстрее, доедай свой завтрак. А то на автобус в Салинас опоздаем.

Салинас производил впечатление спокойного, полного достоинства курортного города для верхушки общества. Они приехали в межсезонье. Придя на пляж, они поняли, почему не сезон: Гумбольдтово течение в летние месяцы пригоняло к берегу холодную воду. Аллертон обмакнул ногу, сказал:

– Вода никакая – только холодная, – и отказался купаться вообще. Ли нырнул и проплавал несколько минут.

Время в Салинасе, похоже, пошло быстрее. Ли обедал и лежал на пляже. Через некоторое время – казалось, час или два – он поднимал голову и видел, что солнце клонится к закату: шесть часов. Аллертон сообщал о похожем ощущении.

Ли поехал в Кито добывать информацию о яхе. Аллертон остался в Салинасе. Ли вернулся через пять дней.

– Яхе также известно у индейцев как "айяхуаска". Научное название – Bannisteria caapi. – Ли разложил на постели карту. – Растет в глубоких джунглях на амазонской стороне Анд. Мы с тобой поедем в Пуйо. Там – конец пути. Там нужно будет найти кого-нибудь, кто сможет общаться с индейцами, и отыскать яхе.

Они переночевали в Гуаякиле. Ли перед ужином напился и проспал все кино. Они вернулись в гостиницу, чтобы лечь пораньше и наутро встать пораньше. Ли налил себе бренди и присел на край постели Аллертона.

– Ты славно сегодня выглядишь, – сказал он, снимая очки. – Поцелуй меня немножко, а?

– Ох, иди прочь, – вздохнул Аллертон.

– Ладно, парень, как скажешь. Времени у нас навалом. – Ли подлил себе еще бренди и лег к себе.

– Знаешь, Джин, в этом захолустье не только нищета живет. Богачи тут тоже есть. Я видел одного такого в поезде до Кито. У них, наверное, на заднем дворе аэроплан моторы греет. Так и вижу, как они грузят в него свои телевизоры, радиоприемники, клюшки для гольфа, теннисные ракетки и дробовики, да еще сверху на другой утиль пытаются впихнуть ногой особо ценного быка Брамы. Так набивают самолет, что он от земли оторваться не может.

Это маленькая, нестабильная, неразвитая страна. Расклад экономики – в точности, как я и думал: сплошное сырье, лес, пища, рабочая сила, жилье – все очень дешево. А все промышленные товары – очень дороги, потому что пошлина на импорт. Пошлина призвана защищать эквадорскую промышленность. Но в Эквадоре нет промышленности. Здесь нет никакого производства. Те, кто может производить, производить не желают, потому что не хотят, чтобы у них здесь застревали деньги. Они только сидят и ждут, как бы поскорее отсюда свалить с мешком налички, лучше всего – американских долларов. Но боятся они напрасно. Богачи же всегда чего-то боятся. Даже не знаю, почему. Наверное, как-то связано с комплексом вины. Quien sabe? Я пришел не психоанализировать Цезаря, а защитить его личность. Не за так, разумеется. Здесь им одно нужно – департамент безопасности, чтобы проигравший уже не высовывался.

– Да, – ответил Аллертон. – Мы должны обеспечить единство мнений.

– Мнений! У нас тут что – дискуссионный клуб? Дайте мне один год, и у людей здесь не останется никаких мнений. "А теперь выстраивайтесь-ка вот здесь в очередь, народ, и получайте свое славное вкусное рагу из рыбьих голов, риса и маргарина. А вот здесь раздают ваши пайки бесплатного пойла, пришпоренного опием". А если кто из очереди хоть на шаг выйдет, мы из пойла-то опий выдернем – пускай валяются и срут в штаны, у них сил двигаться не останется. Привычка к еде – самая худшая наркомания. Еще одна точка зрения – малярия. Недуг, подтачивающий силы, изготовляется на заказ и подгоняется по фигуре, чтобы разбодяжить революционный дух.

Ли улыбнулся.

– Только представь себе – какой-нибудь старый гуманист, немецкий врач. Я говорю: "Ну что же, док, вы замечательно справились с малярией. Охват сократили почти до нуля".

"Ах, да. Мы стараемся как можем, разве нет? Видите эту линию на графике? Показывает упадок заболевания за последние десять лет с тех пор, как мы начали свою программу лечения".

"Ага, док, здорово. А теперь послушайте – я хочу, чтобы эта линия вернулась на тот же уровень, где и была".

"Ах, но вы не можете говорить об этом всерьез".