Синий город на Садовой - Крапивин Владислав Петрович - Страница 39

Кинопленка

Дома Федя ничком бухнулся на тахту и провалился в отрывочные, без всякого смысла сны. А потом и вообще в сплошную темноту. Наверно, так его нервы защищались от перегрузок.

Проспал он до шести часов. Едва очухался, как появились отец и мама. Они уже все знали. И конечно, подступили с расспросами. Вернее, отец с расспросами, а мама, разумеется, с ахами-охами и упреками, которыми то и дело прерывала беседу. Как всех нормальных мам, ее прежде всего волновала дальнейшая судьба сына. И судьба эта, по маминым словам, обещала быть ужасной, потому что, если уже с таких лет он устраивает скандалы с милицией, что же будет дальше…

Федя не огрызался, терпеливо пережидал эти мамины вставки в мужской разговор. Папа тоже пережидал, только чуть заметно морщился. Потом вдруг сказал с легким стоном:

– Ну, подожди ты-ы, Таня, по-жа-луй-ста… Что ему было делать-то? Молча смотреть, как издеваются над человеком?

Мама в глубине души понимала, конечно, что смотреть спокойно на такие дела не должен никто, в том числе и ее любимый сын. Однако в глубине. А снаружи были и женский страх, и женское упрямство. И мама сообщила, что, если в наше время не уметь вести себя сдержанно, если соваться в каждую уличную склоку (да еще с представителями власти!), то дело непременно кончится тюрьмой. К этому Федор и сделал нынче свой первый шаг…

Внуку Степке, который пытался заступиться за Федю, она посулила не менее горькие испытания в будущем и хорошего шлепка немедленно.

Разрастанию конфликта помешало появление папы Штурмана. Тут мама поняла, что "такую ораву мужиков" ей не переспорить, и удалилась на кухню, где загрохотала и залязгала посудой.

В папе Штурмане еще клокотали отголоски дневной стычки со Шаговым. Он попросил Федю снова, подробно и по порядку изложить все, что было. И сказал, что пусть Федин папа напишет заявление о том, как беззаконно обошлись с его сыном Федором Кроевым, а он, Лев Михайлович Штурман, сопроводит заявление подробной бумагой со своей стороны…

Отец поморщился:

– А может, ну их к лешему? Разводить бумажную склоку…

Но папа Штурман сказал, что хватит прощать всяким держимордам наплевательство на права человека. К тому же, если не подать заявление, это значит – оставить без защиты Федьку. Милиция, чего доброго, решит, что Федины родители считают его виноватым, и сама пойдет в наступление…

– Тут даже и не во мне дело, а в том пацане, – сказал Федя, – в Южакове. Пускай, что ли, эта Ия лупит его дальше? И других тоже? И ничего ей не будет?

– Вот! Я же говорю! – Папа Штурман поднял похожий на волосатую морковь палец. А Федя пошел звонить ребятам.

Недавно в кладовке у Оли нашли еще один старый телефонный аппарат. Борис его вмиг отремонтировал и протянул провод в гараж. Теперь у студии была своя телефонная связь. Трубку взял Нилка:

– Федя? Ты полностью живой-здоровый?.. Вот хорошо… А мы мой с'сандаль нашли, который вы со Степкой на берегу оставили. А то я весь день в c'caпoгax…

– Ой, Нилка! А я и забыл про него!..

– Ну, ничего, нашли ведь! А если бы и потерялся, он все равно с'старый… Ты иди к нам! Мы уже проявили!

И Федя пошел. Побежал…

Вернулся домой он уже около десяти. И не думал, конечно, что конец дня будет драматическим…

Оказалось, что до сих пор не вернулась Ксения. Правда, около семи она звонила, сказала: "Задержусь немного", но это разве немного – одиннадцатый час?

Больше всех беспокоился Степка. И наконец заявил, что пойдет на улицу встречать маму. Виктор Григорьевич сказал:

– Пойдем-ка, Степушка, вместе, я прогуляюсь заодно…

И они пошли. Было еще светлым-светло – июль на дворе, солнце зашло совсем недавно. И зоркий Степка разглядел мать издалека. Она шла не одна… Нет, Степка не бросился навстречу. Наоборот, сбавил шаги. Крепко-крепко сжал горячими пальцами руку Виктора Григорьевича:

– Деда, это ведь он…

Худощавый, стройный, с усиками на мужественном лице, провожатый Ксении был в рубашке без погон и штатских брюках. Но Степка узнал его сразу. Несколько секунд он стоял и часто дышал. Потом вырвал руку из ладони еще ничего не понимающего деда. Твердым, почти строевым шагом пошел навстречу матери и т о м у…

– Степушка… – виновато пропела Ксения.

Он остановился, задрал голову. Сказал на всю улицу:

– Ты с кем это идешь? Это же гад!

– Степан!!

– Гад! – взорвался слезами Степка. – Не смей с мамой! Никогда! Уходи!.. – Он сорвал с себя широкий, с пиратской пряжкой ремень, который всегда носил поверх майки. Огрел маминого спутника по коленям, по животу: – Уходи! Гад! Не смей с мамой!..

Дед ухватил внука в охапку.

– Деда, это ведь он! Который на нас! На Федю!..

Виктор Григорьевич понес его, бьющегося, к дому. А Ксении сказал через плечо, как маленькой:

– Марш домой.

Дома Ксения закатила истерику. Это что же, она так и будет маяться до старости? Ей всего двадцать шесть лет! До пенсии жить вдовой? И если хороший парень познакомился с ней и проводил до дому, то теперь всякий, даже родной сын, имеет право плевать на нее и ломать ей судьбу?.. Завтра она уходит в общежитие к подруге Вере, а этого… этого змееныша, которого она вырастила на свою беду, воспитывайте сами! Или пусть убирается в интернат!..

– Ладно! – рыдал Степка. – Пускай в интернат! Пусть меня там лупит эта гадючная Ия вместе с твоим Валерочкой!

Ксении, конечно, постарались объяснить, в чем тут дело, но она, само собой, слушать никого не хотела. Потому что с давних лет ей все старались загубить жизнь и теперь намерены довести это дело до конца…

Ошарашенный таким поворотом событий, Федя почти не совался в этот скандал. Только сказал всхлипывающей сестрице:

– Этот твой старший лейтенант ткой же, как те дембили, которые убили Мишу…

Она закричала в ответ, что Миши давно нет на свете, а ломать свою жизнь из-за сопливых хулиганов, которые лезут в драки с милицией, она не собирается…

Федя пожал плечами и ушел спать. Но не спал, конечно… Появился Степка, с опухшим лицом, сумрачный.

– Можно я с тобой переночую?

Федя подвинулся, откинул пододеяльник. Но Степка не лег, сел на край тахты. Согнутый, печальный. Тогда Федя сел рядом. Обнял Степку за тоненькое, птичье плечо. Помолчали. В комнате стоял полумрак, и в нем отчетливо белели бинты на Степкиных коленках. И были заметны на них пятнышки просочившейся и засохшей крови… Степка прошептал наконец:

– Если она вздумает замуж за него… вы меня не отдавайте…

– Не бойся, Степка, до этого не дойдет…

– Кто их знает…

– Степ, а ты крепко его ремнем огрел?

– Ага. Два раза… Он теперь меня в суд потащит, да?

– Что он, совсем дурак, что ли?.. Да ты еще и маленький, для суда не годишься.

Степка недовольно примолк. Не любил быть маленьким.

– Не беда, что маленький, – поспешно сказал Федя. – Зато герой. Как ты здорово сегодня… пленку спас, и вообще.

Степка съежился и молчал.

– Я тебе значок подарю, – пообещал Федя. – Тот, "табуретовский". Помнишь, ты просил… Теперь ты заслужил.

– Правда? – тихонько обрадовался Степка. – Завтра, да?

– Хоть сейчас.

– Завтра… Сейчас все равно спать пора. – Степка высвободил плечо, улегся у стенки. Федя тоже лег.

Степка посапывал. Федя решил, что он засыпает. Тоже намаялся за день, бедняга… Но Степка вдруг сказал шепотом:

– Нет… не надо мне значок…

– Почему, Степ?

– Так… Я еще днем признаться хотел, да ты спал.

– В чем признаться-то? – встревожился Федя.

Все так же, носом в стену, Степка проговорил сбивчиво:

– Потому что я не из-за геройства… пленку спас. Наоборот… потому что трус… – Он всхлипнул.

– Степ, да ты что выдумал!

– Не выдумал… Думаешь, я почему побежал? Со страху. Перепугался, что меня тоже заберут… И когда мальчишки погнались, я это… от ужаса так на педали надавил… А про пленку даже не помнил нисколечко…

– Но ведь камеру-то не бросил…