Семь фунтов брамсельного ветра - Крапивин Владислав Петрович - Страница 55

Лоська у двери начал стаскивать валенки, оглянулся через плечо, увидел “Город Мишки Дементьева”. Выпрямился. Сказал, как и я:

– Ух ты…

3

Мы стали иногда собираться у старого боцмана-живописца Евгения Ивановича Ступова. Наше “корабельное братство” – Люка, Стаканчик, Лоська, я и Томчик (хотя у него и не было монетки, но все равно “корабельный”).

Евгений Иванович всегда был нам рад – не из вежливости, по-настоящему. Каждый раз он угощал нас густым сладким чаем с молоком и черными сухарями. А еще – морскими историями, которыми была богата его жизнь: то про ураган у берегов Кубы, то про плавание вокруг Европы на барке “Крузенштерн”, то про корабельного пса Меркатора, который на сейнере “Короленко” изгрыз у вредного первого помощника капитана тезисы для доклада об очередном пленуме ЦК КПСС…

Однажды мы притащили сюда, в Дровяной переулок, Люкин видеомагнитофон и показали Евгению Ивановичу и Варваре Михайловне наше “кино” – “Гнев отца”. Старому боцману оно очень понравилось – мы не ожидали такого. Евгений Иванович даже прослезился в конце. Долго кашлял и поглядывал на тайничок у иллюминатора, но не решился при супруге. Он подарил Томчику – главному актеру – тяжелую шипастую раковину, которую привез с Антильских островов. Внутри раковина была гладкая и нежно-розовая. В ней шумело море. Томчик прижал ее к уху и сидел так, не отрывая, целый час. А всем остальным Евгений Иванович подарил по белой веточке коралла…

Варвара Михайловна тоже хвалила “Гнев отца”, но более сдержанно. И сделала несколько профессиональных замечаний – как-никак бывший работник телестудии, была художником-постановщиком многих передач… Мы обещали замечания учесть при окончательном озвучивании и монтаже. А это, мол, еще только, черновой вариант. Хотя, по правде говоря, я не была уверена, что мы скоро примемся доводить наш не то фильм, не то спектакль “до ума”. Энтузиазм уже поостыл. Илья тоже не напоминал о прежней готовности помочь…

Варвара Михайловна похвалила нас еще раз, погрозила мужу пальцем и ушла. Она вообще редко бывала в “боцманской берлоге”. Ее территорией был остальной дом (он достался ей от деда). Зато Евгений Иванович дневал и ночевал в своей “пещере капитана Немо” с отдельным входом. Здесь резал из коряг драконов и осьминогов, здесь писал свои “марины”, здесь читал любимых Виктора Конецкого и Джозефа Конрада, здесь отвечал на письма старых друзей-моряков, приходившие со всего света.

По-моему, старому боцману нравилось нынешнее существование (особенно когда не пилила жена; “Шундуклей и дундуклей!”) Он никогда не жаловался, что жизнь почти прошла, хотя порой хватался за поясницу и картинно стонал. Кажется, он считал, что прошли его годы в общем-то вполне удачно, не каждому повезет столько повидать и столько сделать. Вот и друзья помнят, и дочь с внучкой навещают, и несколько больших полотен висят в музеях разных приморских городов… Ну да, лауреатских медалей и дипломов не обрел… Зато, ядреный корень, какой шквал был недалеко от Борнхольма, когда “Меридиан” ноками реев макало в гребни моментально закипевших волн!.. А как светилась океанская вода, когда на траулере “Есенин” шли в удивительный порт Кейптаун!..

Однажды я спросила:

– Евгений Иванович, а с той морской черепахой, которую вы поймали в северной Атлантике, что потом стало?

– А-а! Шуму было на весь корабль! Кто кричит: на чучело ее, кто другое: на камбуз, мол, черепаховый суп – объедение, надоели консервы… Я к себе придвинул железный нагель во-от такой длины, говорю: суньтесь только. Враз поймете чё почем… С молодым матросиком Юрой Бакуниным, он меня всегда понимал, взяли голубушку с двух сторон – и через планшир, в родную стихию… Сперва на меня камрады-рыбаки шипели, да вскоре махнули рукой. Чего мол возьмешь с художника, они все “с приветом”…

Мы слушали рассказ с восхищением. Особенно облапивший друга Чарли Лоська…

Порой я спохватывалась и вновь начинала удивляться, как при первом знакомстве. Это надо же, какие случаются сказки! Какие встречаются в жизни люди! Как вышло, что в нашем далеком от морей городе оказался этот удивительный человек – будто из книжки Стивенсона! И при таких мыслях начинало казаться, что над приземистым Дровяным переулком, над Таволгой, над нашим девятиэтажным кварталом и над всем городом начинает дуть брамсельный ветер…

Про Евгения Ивановича я рассказывала в письмах Пашке. Иногда в обычных, иногда в электронных. И спрашивала: не было ли у Пашки каких-нибудь предков в Тюмени? Не его ли пра-прадедушка строил на неширокой реке Туре морские трехмачтовые шхуны?

Пашка отвечал (как правило по е-мейлу), что о тюменском предке не слыхал. Скорее всего это совпадение. Но на всякий случай расспросит отца. Однако это не сейчас. Потому что мать с отцом опять на каком-то “объекте”, он ведет дома самостоятельную жизнь. Она, эта жизнь, неплохая, только скучно по вечерам.

Все новости Пашка сообщал короткими рубленными фразами. Я иногда злилась: “Не можешь разве поподробнее?” Он словно пожимал плечами: “Зачем? Я все точно излагаю”.

Так вот коротко и точно излагал он и школьные дела. В школе, куда поступил сперва, жизнь пошла “фиговая”. Оказалось полно всяких “рэкетирчиков” и “повернутых на крутизне шизиков”. После нескольких драк родители Пашку перевели в другую школу. “Тут люди ничего. Только в корабельных деле никто не рубит ни фига. Начнешь с кем нибудь про это, а он смотрит, как на больного. Спрашивает: “Ты чего вчера на дискотеке не был? Там клёво”…

Однажды Пашка сообщил, что от вечернего одиночества попробовал сочинять стихи. Я потребовала: пришли! Он вдруг, балда такая, застеснялся. Прислал, но не через компьютер, а в обычном конверте. Вот что там было:

Семь фунтов

1

Начальство двух школ – нашей и соседней, двенадцатой, – решило осчастливить семиклассников и восьмиклассников. “В плане развития культурного досуга” затеяло для них (то есть для нас) большую дискотеку. Старенький клуб “Аэрофлота” бесплатно выделил для этого зал – в порядке шефской помощи и в честь Дня рождения гражданской авиации, который, оказывается, выпадал на девятое февраля. Никто о таком дне раньше на слыхал, ну да не все ли равно!

На перемене ко мне вдруг подкатил Левка Дубов – Пень.

– Ну чё, Мезенцева, вечером сольем тела и души в нежном танце? Мы с тобой по росту вроде в самом том сочетании…

– Всю жизнь мечтала…

– Не пойдешь, что ли? – удивился он. – Или… я не тот партнер? Рылом не вышел?

Я снисходительно ответила, что “рылом” он вполне, только мне жаль тратить время на трясучку под барабаны. Он не разозлился, не стал ехидничать, сказал только:

– А чего такого? Разок-то можно расслабиться хоть кому. Вон даже Ласковый Май собирается.

Маленький отличник Мартик, оказавшийся рядом, виновато моргал.

Я улыбнулась ему:

– Ну и молодец. Каждый радуется жизни, как умеет. У нас демократия.

– Даже Стаканчик собирается, – сунулся в разговор Синий Буль. После скандальных событий в октябре он при случае демонстрировал мне и Стаканчику сдержанное уважение.

Я поняла: если Стаканчик, то и Люка (вернее, наоборот).

– Лючка, правда, что ли? Вы пойдете?

– А что такого? Не всё же Вивальди слушать! Да и Ника надо в свет выводить, а то он как детсадовское дитя в этом плане…

– Может, и я тоже дитя?

– Ты – нет. Но скоро на тебя будут смотреть как на игуменью… Женька, да ты что! Разве это плохо, подурачиться и поразвлечься? Или ты совсем забыла, как танцуют? Я же тебя учила!

Я и без ее уроков танцевать умела, подумаешь! И на дискотеках бывала. Например, в лагере “Отрада” Не так часто, как другие и без большого вдохновения, но все-таки… Может, правда пойти? Уж с Пнем-то как-нибудь станцуюсь, он ведь тоже не солист балета… А может, – всем назло – с Мартиком! Ну и что же, что он мне до подмышки? Зато симпатичный и стройненький…