Ржавчина от старых якорей - Крапивин Владислав Петрович - Страница 23

Седой, похожий на профессора хозяин лавки, поглядывал на меня с подозрением, словно не был уверен, что я достоин стать обладателем столь замечательного издания. Однако, узнав, что я есть «киндершрифтштеллер», пишущий для детей книги о море и кораблях, а также занимающийся со школьниками парусным делом (как у меня слов хватило для такого объяснения!), хозяин весьма подобрел. Поздравил с прекрасной покупкой и пригласил заходить еще. Покупка, кстати, обошлась не многим дешевле, чем стаканы с корабликами. Это нанесло последний удар по надеждам Тараса на каракулевые брюки. Он даже высказался, что-то насчет «гипертрофированной жюль-верновской увлеченности у детских авторов, не выросших из матросских костюмчиков». Я вскипел и тут же отплатил:

Читатель может уличить меня. Мол, имя Тарас придумано, значит, такой эпиграммы быть не могло. Каюсь, такой не было. Но была похожая, со словом «карасьи» и зарифмованным именем героя.

После этого наши отношения весьма охладели и Тарас не пошел ко мне в номер любоваться картами. Я любовался один, раскидав листы по полу и по кровати. За этим занятием застал меня агент издательства, чтобы вручить еще один аванс. С полученными деньгами я пошел к Тарасу мириться. Дал ему марок, сколько надо. Тарас помчался в лавку, но вернулся мрачнее тучи. Каракулевые штаны были уже проданы.

Я чувствовал себя виноватым и пытался утешить коллегу всякими советами и совместным хождением по лавкам с одеждой и сувенирами. Однако эквивалента бараньим порткам так мы и не нашли.

На следующий день мы поехали в Берлин, чтобы переночевать там и утром лететь домой. Была суббота, магазины по дурацкому немецкому обычаю закрывались сразу после обеда. Девать полученные накануне марки было некуда. Где их можно обменять на рубли, я понятия не имел. Догадывался, что дома – точно нельзя. Еще и неприятности поимеешь, такие были времена. Оставалось одно – высадить оставшуюся сумму в питейном заведении.

Мы остановились в отеле «Беролина» (старинное название немецкой столицы). Там оказался ночной бар. Мы засели в баре втроем: Тарас, я и провожавший нас Гримм. Стали пробовать все что видели на полках. И в конце концов пришли к выводу, что самая хороший напиток здесь – итальянский вермут.

Употребив по полстакана, мы потребовали еще. И затем с завидной регулярностью я обращался к бармену снова и снова:

– Нох айн маль «Цинцано»…

Бармен и его помощник со смесью ужаса и негодования смотрели на варваров, которые в чистом виде и в неимоверных количествах поглощают напиток, употребляемый цивилизованными людьми в аптечных дозах и для коктейлей. То, что один из нас их соотечественник, им в голову не приходило. Кстати, в конце концов Гримм откололся. А мы продолжали сидеть, поскольку задача финансовых трат была далеко не решена, а от прекрасного «Чинзано» – «ни в одном глазу».

Тарас простил мне свою неудачу со штанами, говорил, что любит меня и мои книги, и звал в Киев. Я кивал.

– Нох айн маль «Цинцано», биттэ…

Наконец в голове слегка зашумело. Пора было идти спать, утренний рейс – ранний.

На прощанье я усмотрел пузатую бутылку с весьма экзотической наклейкой: парусник на фоне карты полушарий.

– Геноссе бармен, их виль дизэ фляше мит шиф! – (кто знает немецкий, да простит меня).

Бармен бурно запротестовал. Из его речи я понял, что эта бутылка не есть товар для продажи, она имеет чисто декоративную функцию.

Я совершенно трезво погрозил бармену пальцем:

– Найн, найн! Дас ист унрехт! Унвар! Их хабе рехт унд вунш дизэ фляше цу кауфен. То есть я имеет право и желание ее покупайт!..

Тарас тянул меня за рукав.

К бармену подошел помощник (а может, начальник), что-то быстро сказал. Бармен с резиновой улыбкой принес бутылку и поставил передо мной.

– Данке шён, – величественно отреагировал я и протянул купюру с портретом не то Гете, не то Шиллера. – Нет-нет, сдачи не надо.

Последнее было сказано по-русски, но бармен понял. Это в момент изменило его отношение ко мне. Улыбаясь уже вполне искренне, он помог мне подняться…

В номере я упаковал бутылку в чемодан. А коробка с посудой в чемодан не влезла. В аэропорту я попытался объявить ее ручной кладью, поскольку опасался за судьбу тонкого стекла. Но стоявшая на контроле фройлен решительно этому воспротивилась. С тяжелой после вчерашнего головой я затеял перепалку:

– Как фройлен не понимает! Это же обязательно фербрехен!

Ко мне полетел провожавший нас Гримм

– Слава, что ты мелешь! «Фербрехен» – это «преступление»!

– Я хотел сказать «оно разобьется»!

– «Разбиваться» значит «цербрехен»!

– Черт вас побери с вашими приставками… – Пришлось отдать коробку.

К счастью, «цербрехен» не случилось. Я привез посуду в родную столицу в целости. Экзотическую бутылку тоже. Ее содержимое мы с друзьями в редакции «Пионера» поглотили в тот же вечер. Напиток оказался чудовищной дрянью, каким-то слабым и вонючим джином. Однако пустую бутылку я привез домой, в Свердловск, и она долго стояла в серванте, прекрасно сочетаясь с «корабельными» стаканами и рюмками.

Гости выражали неизменное желание испытать эту веймарскую посуду в деле. В итоге через несколько лет от нее остались лишь две рюмки и фужер.. Их я храню на память о предрождественской неделе в Веймаре, который остался в моей памяти, как сказочный, андерсеновский город.

Ребят из «Каравеллы» карты интересовали гораздо больше, чем стаканы. Разложив карты на полу в отрядной кают-компании, юные подшкиперы, штурманы и капитаны подолгу разглядывали старинные изображения нашей матушки-планеты с удивительными рисунками кораблей и морских чудовищ. И в конце концов нарисовали похожую карту на восьми картонных листах.

На этой карте разворачивались азартные игры с крошечными моделями кораблей, которые вели сражения и отправлялись в дальние экспедиции. Условия игры определялись не банальными кубиками с доминошными дырками, а верчением тяжелого корабельного штурвала, чья специально отмеченная ручка определяла направления ветров и длину очередного корабельного хода…

А купленные в Германии карты хранились у меня два с половиной года. И расстался я с ними почти без сожаления.

Вот как это случилось…

Опытные яхтсмены говорят, что наше далекое от морей Верх-Исетское озеро по силе ветров и волнению похоже на Финский залив. Не знаю, штормовать в «Маркизовой луже» не приходилось, но на озере я сам видел, как взбесившимися волнами выбрасывает на берег морские яхты с тяжелыми балластными фальшкилями.

Понятно, что нашим легоньким швертботам порой приходится не сладко. Да и более крупным судам – тоже. И одно из первых таких испытаний выпало флотилии в давнем семьдесят третьем году.

В конце июля на морской базе ДОСААФ праздновали День военно-морского флота. Привлекли и «Каравеллу». Наш флот тогда еще был совсем не велик. На праздник мы смогли выставить лишь три суденышка: две польские разборные яхточки со складными мачтами и надувными бортами и того же размера швертботик типа «Кадет». Недавно построенный «Кадет» (по имени «Том Сойер») был довольно крепок. А польские кораблики типа «Мева» – «Андрюшка» и «Драккар» – за предыдущие три года немало потерпели в бурных уральских водах и к тому моменту представляли собой весьма хлипкие конструкции.

Для «представительства» с нами пошел гафельный кеч, недавно построенный в ребячьем клубе, с которым мы поддерживали дружеские отношения. Кеч обычно называли «шхуной», поскольку он напоминал «Испаньолу» из недавно вышедшего на экраны «Острова сокровищ». Это было судно, которое соорудили на основе морского шестивесельного яла. Ял принадлежал «Каравелле», но мы его по доброте душевной подарили союзному клубу и помогли в строительстве.

Увы, наша помощь оказалась, видимо, недостаточной. «Корабль» внешне получился эффектным, но ходил медленно, на поворотах часто «зависал», и, чтобы положить его на другой галс, иногда требовалось пользоваться веслами. «Ну да ладно, – решили мы и наши друзья. – Для праздника сойдет. Главное, произвести впечатление на зрителей».