Рассекающий пенные гребни - Крапивин Владислав Петрович - Страница 45

Он крался за боцманом почти до кормы.

Какая опять сила двигала Оськой? Даниэль? Память о сигнале двух флагов? Азарт? Инстинкт? Или догадка, что должен сбыться недавний сон? По крайней мере, Оська ни на миг не усомнился, что поступает как надо. Пускай Ховрин хоть заживо сожрет его!

Кормовая палуба была заставлена контейнерами. Горел гакабортный огонь – бросал свет в море, но отраженных лучей хватало, чтобы смутно видеть все вокруг.

Оська присел на корточки. Урчали под палубой двигатели – на холостом ходу. Волна была заметнее, чем во время плавания на “Маринке”. Пологая зыбь медленно поднимала корму, держала ее несколько секунд, уходила к носу, и корма мягко опускалась. Контейнеры еле слышно поскрипывали.

Боцман оглянулся. Но Оська, укрывался во тьме, съежился, вцепился в трос, притянувший контейнер к палубе. Трос чуть заметно вздрагивал (или это сам Оська?).

Боцман шагнул дальше.

Один контейнер стоял отдельно, позади всех, прикасаясь к другим лишь торцом. За ним была пустая палуба.

Правду говорили, что “Согласие” переделано в сухогруз из большого траулера. На палубе был виден слип – такой пологий и широкий спуск, по которому сбрасывают в море громадные сети – тралы.

Боцман у бортового ограждения нагнулся над кнехтом – двойной швартовой тумбой с перекладиной. Завозился… Что он делает?

Оська вытянул шею и… услышал голоса. Очень глухие, с неразборчивыми словами. Будто… из другого пространства.

Но нет, не из чужого пространства были голоса. Из отдельного контейнера. Оська понял это, когда услышал стук. Изнутри кто-то бил кулаком!

Громадный дощатый ящик с железными скобами был камерой!

А боцман разматывал с кнехта тяжелый трос. Тот, что охватывал контейнер и не давал ему отделиться от остальных!

Не будет троса – и при первом же сильном качке контейнер скользнет к слипу. И еще, еще… Сколько качков надо, чтобы контейнер подъехал к слипу и плавно ушел в море? Сколько минут?

Заорать? Кинуться в рубку? А если он не успеет?

Оська, забыв про осторожность, не сидел уже, а стоял. И не сразу понял, что белые квадраты юнмаринки светятся в темноте. А когда понял – поздно! Боцман летел к нему в длинном тренированом прыжке.

– А… – и твердая, как дерево, ладонь захлопнула Оськин рот.

– Ты откуда, поскрёбыш?.. А! Ты – с ними! Сявка сыскная. Нам свидетели ни к чему…

Оська забился в боцманских лапах. Толку-то! Комарик в кулаке гориллы…

– Потрепыхайся, рыбочка. Напоследок – оно приятно. Поживи еще чуть-чуть…

– М-м…

– Помычи, теленочек. Как перед ножичком…

Зловещая ласковость палача обволокла Оську ужасом. Не отпуская Оськин рот, боцман прижал невесомого мальчишку к вонючему туловищу.

– Ну-ка, моя птичка… – Тряпичный жгут врезался Оське между губ, между зубов, чуть не разорвал щеки. Видимо, это был скрученный боцманский платок. Он впитал в себя вонь хозяина: запахи табака, мочи, водки, немытого тела… Оська захрипел. Боцман намертво стянул концы платка у него на затылке.

– Теперь давай ручки… Вот так. Хороший мальчик… – Кожаный брючный ремешок стянул Оськины запястья за спиной.

Боцман качнулся в сторону, чем-то скребнул по железной палубе. И холодный металл обнял Оськино горло. Как стальные пальцы.

Оська понял, что это. Такелажная скоба. Вроде той, которая на Цепи помешала Норику, только поменьше – как раз, чтобы плотно охватить мальчишкину шею.

Боцман поднес Оську к контейнеру, прижал затылком к доскам, сунул в скобу винтовой нагель. Задергал пальцами – закручивал, гад! И не просто закручивал, а просунул нагель еще в одну скобу – в плоскую, привинченную к контейнеру.

Оськина шея оказалась прикованной к железной полосе. Причем так, что голова была скручена набок, как у птенца со свернутой шеей. Ноги едва доставали до палубы, и он стоял на пальчиках…

– Гуд бай, рыбка. Жаль, нет времени посмотреть на твой последний танец.

Это был выродок. Оська слышал про таких. Про тех, кому чужие муки слаще всякой радости. Он читал, как такие сволочи в Саида-Харе связывали по двое пленных ребятишек и сталкивали в пропасть. Как заливали им в горло мазут…

Боцман похлопал Оську по перекошенной щеке и ушел.

Вот и всё…

Что Оська мог? Только колотить пяткой в контейнер. Заколотил. В ответ послышался стук. Голоса… Не разобрать. Какая разница? Они все равно не помогут. Да и колотить долго было нельзя. Приходилось стоять на пальцах одной ноги, а это больно…

И шею больно. И стянутые руки…

А может, его найдут?

Не успеют… Опять медленно, длинно качнуло, и контейнер проехал еще полметра к слипу. Оська, двигаясь с ним, затанцевал на пальчиках, как балерина, чтобы не оторвало голову. Сколько это еще будет длиться? Минуту? Две?..

А потом контейнер будет плыть или сразу пойдет ко дну? Наверно, сразу, эти гады все рассчитали. А если и поплывет, Оське-то не легче: он задохнется без опоры…

Так что же это? Смерть?

Когда не стало Анны Матвеевны, Оська не раз думал о смерти. О том, что чувствует, видит и думает при этом человек. Будет ли потом сплошная тьма или откроется новое пространство? Одно он знал точно: это будет очень не скоро, через вечность. А оказалось – сейчас. В жутком капкане.

“Я не хочу-у-у!!”

Его никогда не найдут. И никто ничего не узнает. Никаких доказательств. Контейнера нет. Непослушный мальчик по пути на яхту сорвался в море, крикнуть не успел…

Опять качнуло. Опять он пробежался на цыпочках, спасая шею от боли и вывиха.

“Ну, помогите же кто-нибудь!.. Ольчики! Шарик! Барабанщик!.. Даниэль!

“Замри”, – сказал Даниэль.

“Замри, – сказал Даниэль, – и думай. Ты еще жив”.

“Я и дальше хочу…”

“Вспомни…”

“Что?.. Что?!”

“Как хвастался утром… Про свое умение… Как Ян Янович рассказывал про индейцев. Как они избавлялись от пут, когда белые брали их в плен… Вспомни, что ты тоже – гибкий, изворотливый, ускользающий от беды…”

“Я не знаю, что делать…”

“Расслабь руки… Да не так, совсем расслабь! Сделай их мягкими, как тряпка… Представь, что их можно вытянуть в тонкий скользкий жгут… Еще… Еще, тебе говорят! Пошевели пальцами… Кистями… Попробуй за что-нибудь зацепить ремень…”

Оська попробовал… Зацепил! То ли за вылезший из доски гвоздь, то ли за шуруп…

“Подергай…”

“Я дергаю… Ай!” – Это опять поехал контейнер.

“Не бойся… Не бойся, Оскар Чалка. Вовчик и Бориска включили машину, время работает на тебя… Тяни руки вверх… Еще… Наплевать, что больно! Умри от боли, но тяни! Дергай! Раз, два… десять… сто, сто один!..”

Правая рука вышла из ременной петли.

Оська, ломая ногти, разорвал на затылке узел платка, закричал… Не получилось крика, один кашель. А следом страх: вдруг на крик раньше других прибежит боцман!

Он нащупал сзади, за скобой головку нагеля. Не отвернуть… Этот гад затянул ее своими пыточными пальцами намертво… Был бы гвоздь какой-нибудь… Нет гвоздя… Но есть вот он! – Оська извернувшись, дотянулся до кармана на бедре. Выдернул ольчика-барабанщика.

Теперь Оськина жизнь зависела от размера отверстия на головке нагеля. Войдут ли в него крошечные ножки солдатика?

Вошли!

Не сломаются ли? Хотя и не олово, но все-таки мягкий сплав, не железо.

Оська нажал. Не идет… Нажал отчаянно! Ножки барабанщика согнулись. Но… давление шевельнуло нагель в резьбе. Еще… еще…

Скоба загремела о палубу. Оська упал на колени. Двумя руками поставил, как кукольную, свою голову прямо (что-то хрустнуло в шее, наплевать!).

Теперь вверх, в рубку! Стой… а если контейнер вот-вот уйдет по слипу? Опять качнуло…

Оська лихорадочно оглянулся. Трос, который недавно обтягивал контейнер, теперь свободно тянулся по правому борту. Сплетенный из проволоки, он был толщиной в Оськину руку. Оська ухватил конец. Господи, да это же для паровой машины работа!.. Даниэль!..

Он потом сам не верил, что справился с такой тяжестью. Обволок трос вокруг контейнера. Заложил за крюк на торце – чтобы приподнять над палубой, подтянул конец к швартовому кнехту. Но как закрепить-то? Обмотать – не хватит сил… На конце была петля – угон – только маленькая, на тумбу не надеть…