Рассекающий пенные гребни - Крапивин Владислав Петрович - Страница 35

Оська слушал с каменным лицом.

– Осик, да ты что? Ну, кто же виноват! – Она думала, он сердится. А он сдерживал слезы. Не просто слезы – рыдания…

Не сдержал. Выскочил в прихожую, сунулся лицом в одежду на вешалке.

Мама вышла, повернула его, прижала к себе.

– Ну хватит, хватит. Ведь ты уже большой…

– Ну и что… же… что… большой… Ховрин вот тоже… большой… а, думаешь, не плакал?

– Боже, а что с Ховриным?

Потом он, конечно, успокоился. Поужинал. Даже телевизор посмотрел. И наконец лег.

Мама помедлила, пришла к Оське, прилегла рядом. От нее пахло чуть-чуть духами, влажными волосами, порошком для мойки посуды… и вообще мамой.

“Господи, неужели и она тоже когда-нибудь?.. – Но с небывалой силой Оська скрутил и отбросил эту мысль. Повозился и прошептал:

– Мама… она говорила мне “Осенька”…

– Маленький ты мой…

– То “большой”, то “маленький”, – вздохнул он.

– И то, и другое… А что, Анна Матвеевна была очень старая? Или болела?

– Не такая уж старая. Старики до девяноста живут, а ей шестьдесят пять… У нее сердце… Ховрин говорил: “Она его на меня всё истратила, всю жизнь изводилась: “Как там мой Яшенька?” А я разве думал про нее, когда лез везде очертя голову?..” Так он сказал.

– Я ведь тоже сегодня за тебя страдала. Понимала, что беспокоишься… А тут как назло – две электрички проскочили напроход, не остановились, хотя обязаны были по расписанию… Несколько мужчин уже начали агитировать: чтобы третья не проскочила, давайте перекроем линию!

– Этого еще не хватало! А если бы тебя в тюрьму, как маму Норика?

– Чью маму?

Оська повздыхал, поворочался… и рассказал про “желтого мальчика”, с которым познакомился в сентябре. И какое у того было тайное желание, и как они ходили к Николе-на-Цепях, чтобы мальчишка подержался за церковную ручку. Только каким путем ходили, Оська уточнять не стал. Чего лишний раз терзать мамино сердце…

– А на другой день он не пришел, хотя мы очень крепко обещали друг другу… И не знаю, что с ним случилось.

– И тебя это до сих пор мучает, Осик?

– Ну… да. И грустно как-то…

– Но ты же можешь написать в свой “Посейдон” заметку. Рассказать про мальчика и попросить, чтобы он откликнулся.

– Ой… правда. Я спрошу Ховрина.

Забегая вперед, надо сказать, что Оська так и сделал. Через три дня сочинил вот что:

“В конце сентября в Приморском парке я познакомился с мальчиком в желтой юнмаринке. Мы участвовали в Гонке клиперов, это игра такая. И потом в тот день было у нас еще много приключений. Мы договорились встретиться на другой день, но в назначенном месте его не оказалось. Я ждал, ждал… Его зовут Норик. Если он меня помнит, пусть откликнется – пусть напишет мне по адресу газеты “Посейдон Ньюс”.

Вместо подписи Оська поставил две буквы: О.Ч. Норик поймет, а посторонним это ни к чему.

Письмо напечатали в разделе “Бесплатные объявления”. И Оська целую неделю жил надеждой. Однако Норик не откликнулся…

Но все это было потом. А в тот вечер, с мамой, Оська долго еще не спал. Рассказывал маме про сокровища Сильвера, про бриг “Даниэль”, про очерк Ховрина “Солнце в дыму”. Мама слушала внимательно и не говорила “пора спать”.

А позади этой долгой беседы они с мамой прятали тревогу. Папин самолет еще не одолел и половины пути. А самолеты в наше время… То и дело слышишь про них всякие сообщения…

Но для большого беспокойства уже не было сил. Оська уснул с шариком в кулаке, и как награда за горести и тревоги, опять пришел к нему “летящий сон”. Как он мчится над зелеными волнами – сквозь пену, радуги и солнечные брызги. И все было бы совершенно радостно, если бы не мешала темневшая перед глазами полоса.

4

Оське и Ховрину повезло. Ведь Сильвера могло не оказаться в своей пещере. Но Оська постучал висячим замком о решетку, и почти сразу во тьме коридора замаячил желтый свет. Сильвер вышел с фонарем.

– Иван Сергеич, здрасте! Вы меня помните?

– Оська…

– А это… Яков Сергеевич. – Оська почему-то постеснялся представить Ховрина по фамилии – Он из газеты “Посейдон Ньюс”.

Нельзя сказать, что Сильвер обрадовался корреспонденту.

– Ну, Оська… привел гостя. Если про меня напишут, сюда попрут любопытные. А мне это зачем?

– Не напишу, если не позволите, – пообещал Ховрин. – Хотя про вас я и так знаю, без Оськи. Про ваш иконостас газета писала дважды…

– То про иконостас, а то… Ну, пошли. Я, Оська, нашего пацана, Даниэля, можно сказать, совсем привел в прежнее состояние.

Все так же горели дрова в камине. Будто они там никогда не гасли. Мало того, в зале с фигурами тоже горел очаг. Блики метались по стенам со спасательными кругами и тросами, по деревянным рыцарям и дамам.

Даниэль был выдвинут из угла, его с трех сторон подпирали короткие жерди. Теперь деревянный мальчишка был наклонен вперед – наверно, так, как полагалось ему под бушпритом брига.

А правая рука… она будто выросла из обломка заново! Тонкие пальцы сжимали поднятый над плечом ключ.

Была рука светлее остального дерева, но это, если приглядеться. А вообще-то весь Даниэль был коричнево-орехового цвета. И он… помолодел, если можно такое сказать про мальчишку. Будто вырезали его лишь недавно. Сильвер убрал с фигуры мелкую щепу, заделал круглые дырки от морских червей, зачистил неровности. Кроме того, он отшкурил всю фигуру и заново покрыл ее морилкой и лаком. Одежда, ноги и руки Даниэля блестели, как обхлестанные встречной волной.

А на лице лака не было. Матовое, смуглое, оно казалось живым. Даниэль неотрывно смотрел в морскую даль, но в то же время, кажется, прислушивался ко всему, что вокруг.

– Привет, – шевельнул губами Оська.

И как в первый раз, губы Даниэля шевельнулись в ответ. Чуть-чуть. Оська заметил это. И странное чувство слияния – будто он это и есть Даниэль, а Даниэль это он, Оська, – вдруг согрело его трепетным тревожным теплом.

Откуда это? Почему?..

Даниэль смотрел вперед и загадочно молчал. Мол, сам разбирайся, если хочешь.

…А Ховрин оглядывался и разинул рот, как мальчишка.

– Ховрин! Да ты не туда глядишь! Главное – вот! Даниэль! Мальчик с брига “Мальчик”!

– Я вижу, вижу! Я смотрю, только не сразу. Я подступаю осторожно… Даже не верится…

Сильвер вдруг толчком распрямился у очага (он в него подбрасывал дрова).

– Ховрин?

– Ну… да… – сказал тот. Оське показалось, что бесстрашный Ховрин слегка оробел.

Сильвер, тяжело хромая, пошел к Ховрину. И опять старик напомнил Оське обтянутый одеждой шкаф.

Сильвер взял узловатыми пальцами локти Ховрина.

– Значит, это ты? Твои были “Черные штольни”?

– Н-ну да… А что?

– Ты говоришь “что”. Тебе за это руки целовать надо. Стольких ребятишек спас от погибели… Оська, ты что же сразу-то не сказал?

– Да он не знает, – вздохнул Ховрин. – Он тогда еще маленький был, газет, наверно, не читал…

– Сейчас-то я не маленький! – дерзко, почти капризно заявил Оська. – Почему я ничего не знаю? Вы говорите, а я… как деревяшка! – И тут же мысленно попросил прощения у Даниэля. “Деревяшка” Даниэль был живым и тоже хотел все знать.

Несколько лет назад в штольнях на краю Каменки погибли двое мальчишек. Отыскали боеприпасы – ну и вот… Бывало такое и раньше. И после того, кстати, бывало. Но в тот раз стало известно, что мальчишки не баловались, не расковыривали находку просто так, а умело, со знанием технологии, выплавляли из найденного фугаса тол. А в фугасе оказался донный взрыватель…

Зачем выплавляли, для кого? Ховрин начал “копать”. Один. Потому что полиция “ужималась, как старая дева, услыхавшая неприличный анекдот” и все объясняла обычной случайностью. Ховрин докопался, что пацаны работали по заданию взрослых. Забирались в заброшенные подземные склады и бункера через такие узкие проходы, в которых большие дядьки наверняка застряли бы. Да и рисковать эти “дядьки” не хотели. Зачем? Пацаны вытаскивали старые мины и снаряды, вытапливали из них – как были научены – взрывчатку и сдавали “готовую продукцию” заказчикам. И было мальчишек не меньше полусотни. Целая организация. Те, кто “заказывал музыку”, сумели добиться, чтобы ребята держали языки за зубами, была там дисциплина. Надо сказать, платили эти гады мальчишкам немало.