Прохождение Венеры по диску Солнца - Крапивин Владислав Петрович - Страница 39

– Что, вы уже прочитали? За один день?

– За два… Я хочу сказать, что эта вещь почти не требует редактуры. Только всякие стилистические мелочи и грамматика. Убрать опечатки… И еще… Если вы, конечно, не станете возражать…

– Слушаю вас… – Я не знал, рыдать мне или улыбаться. Надо бы, конечно, рыдать, но… Все равно я не имел права отказаться.

– Иван Анатольевич, у меня и у моих коллег вызывает некоторое сомнение один эпизод. Где этот чудесный мальчик, Матвейка, оказывается на площади, а потом убегает. Само по себе это написано прекрасно, только… надо ли в наше непростое время акцентировать внимание юных читателей на элементах социальной напряженности? Нельзя ли это сократить?

– Ни в коем случае! – радостно взвыл я. Вот он, повод, чтобы забрать у них текст! Без нарушения данного Вовке слова.

– Вы меня не поняли, Иван Анатольевич! Это ведь не требование, а, так сказать, пожелание. Нет так нет, здесь полная ваша воля… Не смогли бы вы приехать к нам в понедельник для обсуждения условий и подписания договора?

– Не вздумай торговаться об условиях, – сдавленным шепотом сказал у меня за спиной Вовка. Что он, слышал разговор?

– Где вас найти? – обреченно проговорил я.

Редактор продиктовал адрес, я записал. И повернулся к Вовке.

– Доволен?

Он опять изображал раскаяние. Вытянул шею:

– Будешь драть? Уши?

– Провокатор…

– Не-а, – расплылся он. – Вань, а у тебя есть «Обитаемый остров»?

– Не «у тебя», а «у нас»… Вон там, на полке…

– Подсади меня…

Я приподнял его, легкого, как пластмассовый кораблик. Он безошибочно ухватил книгу и затанцевал посреди комнаты, перелистывая страницы.

И… только сейчас до меня дошло, что Вовка не в своей одежде, а в той, что вчера, – в трикотажных обвисших шортах и серой тонкой фуфайке с утенком-флибустьером. Меня поскреб суеверный холодок.

– Ты… чего это так нарядился?

Но Вовку не беспокоили никакие страхи.

– Аркаша мне это отдал насовсем. На память. Мы говорили по телефону… А я ему отдам свою футболку с индейцем, мама Лидия разрешила, только сказала: «Вы заморочили мне голову»… Он со своей мамой уедет на три дня, а потом приедет, и я пойду к нему. Мы будем дорисовывать альбом с бабочками… Я его разгладил утюгом, через полотенце…

– Аркашу? – глупо сострил я.

Вовка обрадованно захохотал.

Вошла Лидия. Принюхалась и сказала:

– Все ясно. Не дыши на ребенка.

Утром, около девяти (Лидия уже ушла), позвонили снизу в домофон.

– Господин Тимохин? Пакет от Станислава Юрьевича…

Появился высокий тип в кожаной безрукавке, с выправкой опытного официанта. Протянул твердый, из картона, конверт. Щелкнул каблуками и отбыл. В конверте были два плоских ключа и листок. Стас писал:

«Иван! Вопросы с бумагами – на той неделе. Всю возню я возьму на себя, но тебе надо будет расписаться в нескольких местах. А ключи – вот. Они от новых замков, хозяин врезал их недавно, сказал, что прежний замок был сломан злоумышленниками. Пока – всё. Будь.

Станислав».

Вовка тянул шею из кухни, где только что расправился с яичницей.

– Смой с любопытной физиономии желток и собирайся в путь.

– Куда? – подскочил он с веселой готовностью.

– До-мой, – веско сообщил я. Он помигал. Кажется, что-то понял.

Но на улице Вовка, разумеется, пристал с вопросами. Пришлось объяснить. Он… ускакал вперед, развернулся и, пятясь, вперил в меня синие смотровые щели. Но тут же глаза распахнулись и сделались… да, наверно, как у Карузы-Лаперузы в момент получения медали.

– И это будет совсем-совсем наш дом?

– Да. Вроде дачи… По сути дела, это будет твой дом. Как и был…

– Нет, наш!.. А мама Лидия знает?

Ох, «мама Лидия» еще не знала о моем безумном поступке. Но… я знал Лидию, и моя интуиция подсказывала, что этот поступок она признает закономерным, хотя сначала и подвергнет сокрушительной критике.

– Мы убедим ее. К тому же дело сделано… А через неделю мы с тобой на несколько дней съездим в Тальск…

– К твоей маме?

– И к Лёльке…

– А как ты объяснишь, кто я?

– Для начала скажем, что дальний родственник Лидии. А потом – что наш приемный сын.

Продолжая пятиться, этот обормот осмелился на замечание:

– Мама Лидия вполне как мама. А ты на папу, наверно, не тянешь. Скорее как старший брат.

– Это не помешает мне накрутить твои ухи за нахальство!

– Крути, – покладисто сказал он. – Такое у старших братьев право. Но когда мы приедем в Тальск, я наябедничаю на тебя твоей маме. И она накрутит ухи тебе.

– Сроду она так не делала!

– Ну и зря… Ой, я хотел сказать, что правильно!

– Вредина.

– Да… То есть нет! Я уж-жасно хороший… Ваня, а что мы будем делать в Тальске? Ну повидаемся. А еще?

– Посмотришь на большую реку, на пароходы… На теплоходы то есть. Покажу те места, где было… ну, многое из того, как в моей истории…

Вовка перестал пятиться. Снова пошел рядом. Показалось мне, что он хочет о чем-то сказать и боится. И все же он сказал, поглядывая нерешительно, как-то по-птичьи:

– То, что было в твоей истории, было не в Тальске, а здесь…

– С чего ты взял?!

– Так… взял, вот и все… Ну да, там тоже было многое, но главное все же здесь. Сейчас.

Я с полминуты морщил лоб, пытаясь найти в Вовкиных словах какой-то смысл или подтекст (ведь говорил-то он серьезно!). Ничего не нашел. И повторил:

– Интересно, с чего ты все это взял?

– Я не взял. Это само… взялось…

– Ну и ладно, – сказал я примирительно.

Мы повернули было с Тургенева на Магнитную, к автобусной остановке, но Вовка вдруг тормознул сандалией и взял меня за руку.

– Ваня, пойдем пешком! Ну и что же что далеко? Зато интересно…

– Пойдем…

В самом деле, чего маяться в бензиновой толчее, когда погода чудесная и никто нас не торопит…

Вовка потянул меня через Гагаринский сквер, на старую Знаменскую улицу с ее покосившимися особняками и недавно отреставрированной церковью восемнадцатого века. Начинали цвести высокие тополя. Местные власти еще не успели повырубать здесь эти «сорные» деревья, и от них веяло прохладой. Пахли тополя так, словно недавно прошел дождик, хотя с утра не было ни облачка. Вовка отдувал от лица редкие пушинки. За церковью улица стала совсем деревенской, одноэтажной. А рядом с дорогой потянулась заброшенная трамвайная линия – такая же, как недалеко от озера.

Мы перешли с тротуара на эту линию, в лопухи и зацветающий иван-чай.

– Похоже на узкоколейку, – сказал Вовка. – Рельсы лежат широко, но такие же заросшие.

– Похоже, – сказал я.

– А вон совсем похоже …

Слева от линии были сложены штабелем длинные оструганные бревна, они золотились на солнце. На бревнах шеренгой сидели пятеро. Двое – мальчишки лет двенадцати, в подвернутых джинсах и выгоревших сизых майках. Один светловолосый, стриженный ежиком, другой темный и кругловатый. Слева от них – девочка в синем сарафанчике, с короткой стрижкой и решительным лицом. А левее девочки – тощий длинноногий мальчуган в летнем костюмчике, словно сшитом из сине-белой тельняшки, и вплотную к нему смуглая полная девочка с темными косами и в пестром, как восточный ковер, платье.

Кругловатый мальчишка, нагнувшись вперед, убеждал остальных:

– У Портоса фамилия была дю Валлон. Почти как моя. Меня даже в школе так называли. Гад буду, не вру!..

– Дю Валлон, я тебя убью, – сказала девочка в синем сарафане.

Мальчик в «тельняшечьей» одежке тоже нагнулся вперед. Спросил сипловато:

– А может, он и правда поедет по этим рельсам? Тот паровоз…

– Посидим еще, – решил стриженный ежиком мальчик. Похоже, что он был главный.

Мы прошли метрах в трех от штабеля, но ребята не обратили на нас внимания.

– Ну, что? – сказал Вовка.

– Что? – сказал я.

– Сам теперь видишь: если хорошо придумано, значит, есть на самом деле.