Оранжевый портрет с крапинками - Крапивин Владислав Петрович - Страница 19

– А не страшно там одному ночью? Я бы померла от ужаса.

Он помотал рыжими космами:

– Не-а… Я сперва тоже думал, что страшно будет. Вот поэтому еще и полез. Когда страшно, это ведь тоже интересно… Но я забрался, когда еще светло было. Темнеет-то не сразу, и я помаленьку привык.

– Я бы ни за что не привыкла, – искренне сказала Юля.

– Может, привыкла бы… А среди ночи почти все огоньки погасли и месяц куда-то пропал. Я думал: ну, вот теперь будет страшно. А все равно ничего. Потому что звезды сделались яркие-яркие… Вот тогда они в самом деле будто ближе… И тут всякие мысли полезли. Но тоже не страшные…

– А какие?

– Всякие. И тогда та самая мысль первый раз появилась: почему я – это я? Помнишь?

– Помню… Тут уж, конечно, бояться некогда…

Он быстро оглянулся на нее:

– Ага… А потом я Марс отыскал. Сперва думал, что это сигнальный огонек на трубе, на электростанции. А потом смотрю он плывет. Красная такая звезда. Вот жалко было, что бинокль не взял с собой.

– Разве в бинокль планету можно разглядеть?

– Все-таки лучше, чем просто так. Видно, что кружок. На копейку похожий…

Юля вспомнила:

– Когда я маленькая была, у нас дома был альбом про космос. И там цветные снимки планет, и Марс тоже есть. Размером с яблоко. И на нем разные пятна видны, полярные шапки и каналы. Только сейчас ученые доказали, что это обман зрения: на самом деле никаких каналов нет.

Фаддейка сказал спокойно:

– Конечно, нет. Это остатки стен.

– Каких стен? Фаддейка, что ты опять сочиняешь?

– Не сочиняю. Это защитные стены, чтобы удерживать песок, не пускать его на леса и поля. Про Великую Китайскую стену слышала? Вот на Марсе такие же, только еще больше… Но они уже разрушены, потому что люди там тыщу лет воюют и воюют, строить им некогда… Не хочешь – не верь…

Юля чуть не ответила, что она, может, и поверит, если Фаддейка объяснит, откуда он все это взял. Но поняла, что объяснять он не станет. Фаддейке уже хотелось рассказать о другом. Его лицо засветилось.

– А утром такая заря была! И солнце такое… Громадное! И свет по земле, по деревьям как волны. И петухи во всем городе заорали. Целая петушиная симфония… – Фаддейкины глаза сияли, и золотая искра озорно дрожала рядом с янтарным зрачком. – Я тогда знаешь что сделал? Высунулся и тоже как заору по-петушиному! Над всей землей!

Юля засмеялась, представив, как Фаддейка разносит с колокольни бесстрашное "ку-ка-ре-ку!" и волосы пламенеют, будто петушиный гребень.

Он тоже засмеялся:

– Мне даже спать расхотелось…

– А ты что, всю ночь не спал?

Фаддейка поежился:

– Уснешь там… Среди ночи такой кусачий холод сделался…

– А ты не взял ни одеяла, ничего теплого?

– Я телогрейку взял тети Кирину. Да сразу-то не подумал, что она короткая. Закутаешься – ноги торчат, ноги завернешь – спине холодно. Знаешь, как зубами стукал под утро… – Он опять зябко дернул спиной.

– Ты и сейчас зубами стукаешь, – строго сказала Юля. – Почему ты раздетый? У тебя что, кроме этой майки и штанов надеть нечего?

– Просто мне такой цвет нравится.

– Зачем тебе обязательно этот цвет?

– Надо, – строго сказал Фаддейка.

– Надо – не надо, а мерзнуть не годится.

– Да я и не мерзну. Я это… как его… холодоустойчивая порода.

– Ох уж! А сам то и дело сопишь… Вот что, возьми-ка мою ветровку. Это ничего, что длинновата, рукава подогнем.

Юля была уверена, что Фаддейка возмутится: ходить в таком балахоне! Но он только спросил:

– А как же ты?

– У меня в библиотеке куртка есть! – обрадовалась Юля. – Стройотрядовская. Ты за меня не волнуйся.

Просторная коричневая ветровка оказалась Фаддейке до колен.

Он послушно ждал, пока Юля подворачивала рукава. Ветер дергал подол ветровки. Фаддейка запахнул ее на груди, покрутил головой и плечами и сказал со странным удовольствием:

– Как боевой бушлат песчаных пехотинцев Лала.

– Каких пехотинцев?

– Да так. Ты не знаешь, – чуть насупился он. Но тут же улыбнулся. То ли Юле, то ли себе.

Вместе они подошли к библиотеке. С высокого крыльца было видно все Заречье. На плоском берегу, почти у самой воды, Юля разглядела телефонную будку. Отсюда она казалась крошечной.

– Я пошел, – вздохнул Фаддейка. – Тетя Кира капусту ждет… Хочешь, я вечером зайду за тобой?

– Хочу, конечно… Фаддейка, послушай…

– Что?

Не надо было спрашивать, но у Юли как-то вырвалось:

– А с кем ты сегодня разговаривал там, в будке? Если, конечно, не секрет…

Она тут же испугалась, что Фаддейка рассердится на такую назойливость. И решит, чего доброго, что Юля требует откровенности в обмен на куртку.

Но Фаддейка не рассердился. Он только опять пнул сумку и сказал очень серьезно:

– Вот это как раз секрет.

…Узловатый высохший ствол был добела выскоблен летучим песком. Кора с него давно облезла, ветки осыпались, и лишь пара крепких сучьев торчала, напоминая скрюченные руки. На высоте плеча темнело дупло – будто разинутый рот древнего идола, каких находят иногда в песках Бурого Залесья.

Старый маршал подержал у щеки витую раковину песчаного моллюска и опустил ее в дупло. Сел на коня. Заправил под кожаный нагрудник бороду, чтобы не трепало ветром. Дах молча наблюдал за ним. Он и маршал понимали друг друга без слов. С того дня, как Фа-Тамир взял начальника патрульной сотни в помощники, они не сказали друг другу и сотни фраз. Но сейчас Дах не выдержал. В его широких, не боящихся песка глазах светилось мальчишечье любопытство.

– Вы и правда говорили с ним, Фа-Тамир?

– Да. И не первый раз…

– Сколько чудес в нашем старом мире…

– Он, оказывается, не так уж стар…

Дах молчал, но смотрел вопросительно.

Маршал сказал:

– Сет недоволен, что мы упустили бывшего командира песчаных волков. Это грозит бедами, потому что волк Уна-Тур растоптал обычаи.

– Он не уйдет далеко.

– Может уйти. Он разведчик и знает дороги.

– Мои всадники тоже знают дороги… Сет не вернется?

Маршал не ответил.

Маленькое колючее солнце уже коснулось песков. Дрожали в лиловом небе редкие звезды. В поредевшем лагере и на башнях крепости зажигались огни.

СЕТ

– Ты все-таки ужасно примитивно мыслишь, – заявил Фаддейка. Выдав такую неожиданно солидную фразу, он съежился на подоконнике, подтянув колени к самым ушам, и стал смотреть в окутанный сумерками двор.

Юля фыркнула насмешливо и с обидой. Фаддейка опять повернулся к ней.

– Ну, посуди сама… Я же не утверждаю, что я настоящий марсианин. Просто я говорю, что у меня, наверно, что-то есть… ну, такое, марсианское, в крови. Может, кто-то из предков был марсианин. Прилетел, а вернуться к себе не смог. Еще в прошлые века. Ну, женился тут на ком-нибудь, вот и пошло…

– То Беллинсгаузен, то марсианин, – язвительно сказала Юля. От того, что за окном хмурый вечер, и оттого, что нет письма, было ей грустно, и в грусти этой проклевывалась какая-то ядовитая нотка. И Юля, сама того не желая, подъедала Фаддейку.

У него-то, у Фаддейки, было нормальное настроение, доверчивое. Он пришел, завел задумчивый разговор о том о сем и наконец признался Юле, что он марсианин. Ей бы, дуре, обрадоваться, что он доверил такую тайну, а она хмыкать начала. Будто это даже не она, а кто-то другой в ней сидит. Ну, Фаддейка наконец тоже выпустил колючки. Однако разговор не прекратил, сказал сердито:

– Не хочешь не верь. Только я тебе по правде, а ты…

– Но как ты докажешь, что это правда?

– Потому что я много раз там все видел!

– Ты что, летал туда? Или там родился?

Вот тогда он и выдал ей про примитивное мышление.

Потом, когда еще поспорили и скучная ядовитость у Юли незаметно растаяла, Фаддейка проговорил миролюбиво:

– Может, это по-научному все можно объяснить. Может, это у меня память такая… по наследству… Или как она еще называется, если от предков?