Оранжевый портрет с крапинками - Крапивин Владислав Петрович - Страница 16

Весело прихромал Фаддейка с альбомным листком.

Юля снисходительно взяла бумагу. И не удержалась – расплылась в улыбке.

Это был хороший портрет. Чего зря придираться, замечательный был портрет. Фаддейка, нарисованный густыми карандашными штрихами, смеялся как живой. И даже искорка в глазу блестела.

– А ты не верила, – усмехнулся Фаддейка.

– Да, хороший он художник, – со вздохом сдалась Юля.

– Это мне на память о нем, – сообщил Фаддейка и потянул листок. Кажется, он догадался, что Юля готова попросить портрет в подарок.

Она смутилась, почуяв его догадку. И недовольно сказала:

– Смотри, повязка на пальце съехала. Правильно мама говорит: растрепа…

РЫЖИЕ КОНИ

Утром, выйдя на крыльцо, Юля услышала небывалое: Фаддейка ревел. Из открытого кухонного окошка доносились всхлипы и канючащий, противный (но, безусловно, Фаддейкин) голос:

– Ну, чего ты сочиняешь, что нету?! Сама говорила вчера, что пенсию получила, а теперь – нету!

Кира Сергеевна отвечала что-то негромко и наставительно.

Фаддейка плаксиво взвизгнул:

– И ничего не дурь! Не понимаешь, а говоришь! Раз я говорю, значит, мне ее надо!

Кира Сергеевна опять сказала что-то ровно и непреклонно. Фаддейка, перебивая себя всхлипами, заголосил:

– Ну, какая еще рубашка! У меня их куча, я их все равно не ношу-у… Ну, чего ты вы-ду-мы-ваешь!..

Юле стало неловко за Фаддейку, и жаль его, и встревожилась она. И подумала, что лучше бы не соваться в чужие семейные дела.

Но не выдержала, шагнула в кухню. Увидала мельком зареванное веснушчатое лицо и стесненно сказала:

– Здрасте, Кира Сергеевна… Фаддей, ты это что?

Он дернулся, отвернулся к окну и, растопырив острые локти, начал мазать ладонями по щекам.

Кира Сергеевна, не повышая голоса, объяснила:

– Новая блажь засела в голове. Увидел вчера в "Детском мире" губную гармошку, гэдээровскую. И вот: тетя Кира, купи! А зачем?

Фаддейка дернул спиной.

– "Зачем, зачем"! Сама, что ли, не знаешь, для чего гармошки делаются?

– Ты погруби мне еще…

Фаддейка опять шумно всхлипнул. Юля посмотрела на его спину с невольным сочувствием. Кира Сергеевна это сочувствие тут же заметила.

– Юленька, да вы не подумайте, что мне жаль, если для дела. Но он же подует в нее полчаса и забросит или отдаст кому-нибудь… У него же ни капли музыкальных данных.

– Ох уж, "ни капли"! – вредным голосом сказал Фаддейка и длинно засопел.

– Ни единой капельки, – решительно повторила Кира Сергеевна. – Юля, вы не слышали еще, как он песни поет? В соседних дворах куры дохнут!

– Тебе чужие куры дороже, чем родной племянник! – с отчаяньем произнес Фаддейка и тихонько завыл. Видимо, его самого потрясла такая мысль.

Но Кира Сергеевна не дрогнула.

– Не куры и не племянник, а семь рублей. Они на дороге не валяются.

– Ну чего ты, "семь рублей" да "семь рублей"! Мама приедет и отдаст!

– Мне отдаст, а тебе задаст. Чтобы не выдумывал. Она сама от твоих песен мигренью страдала.

– Это потому, что у меня голоса нет. А играть я научусь…

– При чем тут голос, у тебя слуха нет!.. Юля, ну как ему объяснить?

– Ох, не знаю, – жалобно сказала Юля. – Фаддейка…

Он обернулся, зыркнул на нее мокрыми глазами и выскочил из кухни.

– Ничего. Развеет дурь и придет, – пообещала Кира Сергеевна. Без особой, впрочем, уверенности.

Позавтракали в неловком молчании. Юля чувствовала себя невольной изменницей перед Фаддейкой, хотя вроде бы причины не было. Наконец она с облегчением ушла из-за стола и отыскала Фаддейку во дворе за поленницей. Он сидел на бревнышке, все еще тихонько всхлипывал и сердито отдирал от колена корочки старых ссадин. Юлины шаги он услышал, но не обернулся, только настороженно шевельнул оттопыренным ухом.

Юля сказала его кудлатому затылку:

– Чего уж так расстраиваться… Ну, хочешь, подарю я тебе эту гармошку?

Фаддейка подскочил, повернул злое измазанное лицо:

– Еще чего! Не вмешивайся в это дело!

Он опять сел спиной. Юля постояла рядом и сказала:

– Ну и пожалуйста…

В библиотеку Юля пришла с нехорошим осадком на душе и работала вяло. Перед обедом дала себе слово не ходить сегодня на почту, а в перерыв, конечно, пошла. Привычно упала духом, узнав, что письма нет, лениво пообедала в «Радуге» и снова села разбирать бесконечный каталог.

В четыре часа с улицы донеслись протяжные звуки, будто на разные голоса сигналил десяток автомобилей. Нина Федосьевна, которая больше всего ценила тишину и порядок, судорожно дернулась к окну. Потом взялась за виски и скорбно сообщила, что "на нас движется Фаддей Сеткин с духовым инструментом".

Фаддейка возник на пороге, и гармошка в его пальцах сияла хромированными боками. Сам он тоже сдержанно сиял, только в глубине глаз угадывалось смущение.

– Выпросил все-таки, – укоризненно сказала Юля.

– Ага, – Фаддейка улыбнулся еще лучезарнее. – Только при одном твердом условии: во дворе и дома не играть. Тетя Кира сказала: "Иди на берег и там репетируй сколько хочешь". – Он задумчиво потянул гармошку к губам.

– Я вполне разделяю точку зрения тети Киры, – поспешно сообщила Нина Федосьевна. – Юленька, вы сегодня провернули такую гору всего! Забирайте музыканта и идите отдыхать.

– И это будет отдых? – Юля выразительно посмотрела на Фаддейку.

Он аккуратно вытер гармошку подолом майки и сунул ее за ремешок. Дурашливо вытянул руки по швам.

– Пошли, Святослав Рихтер, – сказала Юля. – До свидания, Нина Федосьевна. Я уведу его подальше…

Они зашагали по берегу к лестнице, и Фаддейка ворчливо проговорил:

– Между прочим, Рихтер играет на рояле, а не на гармошке.

– Между прочим, я это знаю… Ну, научился чему-нибудь?

Фаддейка уклончиво сказал:

– Не все сразу. Думаешь, это легко?

– По-моему, это ты думал, что легко, – поддела Юля.

– Не… Просто мне очень надо.

– А по-моему, это дурь…

– Не знаешь, так не говори, – огрызнулся он.

Юля примирительно сказала:

– Ну ладно, тебе виднее… Только знаешь что?

– Что? – буркнул он.

– Не обидишься, если скажу?

– Откуда я знаю заранее? Говори уж…

– Все-таки это было ужасно, – со вздохом призналась Юля. – Сегодня утром, когда ты ревел. Даже стыдно смотреть…

– Не смотрела бы, – огрызнулся Фаддейка. Но, кажется, без обиды, а так, для порядка.

И Юля попросила:

– Пожалуйста, не делай так больше, ладно? А то ты на себя становишься непохожий. Будто не Фаддейка, а… не знаю кто.

Он ответил очень неожиданным тоном. На ходу взял Юлю за руку, заглянул в лицо, сказал печально:

– А если нет никакого выхода… Если очень надо, а ничем больше не добьешься, только слезами?

Юля хотела ответить насмешливо, но смутилась. Потемневшие были у Фаддейки глаза, без искорки.

– Неужели уж так тебе "очень надо" было эту гармошку? – неловко сказала она.

– Ты же не знаешь… Мне ведь не просто играть на ней надо, а одну песню выучить. Чтобы запомнить.

– Что за песня?

Он глубоко вздохнул, и при этом вздохе гармошка вывалилась из-за пояска. Фаддейка опять сердито вытер ее о майку.

– Ты вот спрашиваешь… А как я объясню? Названия я не знаю, петь не умею. Вот и хочу научиться мотив играть.

– А слова знаешь? Про что песня-то? Откуда?

– Из телевизора. Я ее два раза слышал. Про рыжего коня…

Два дня Фаддейка не провожал Юлю утром и не заходил за ней вечером. А в открытые окна библиотеки иногда залетали с берега звуки, напоминающие скандальную перекличку катерных сирен. На третий день, собираясь домой, услышала Юля отчетливую и довольно правильную мелодию «Чижика-пыжика». Она обрадовалась: наконец-то Фаддейка достиг ощутимых успехов! И пошла на звуки гармошки через гущу берегового сада.

Фаддейка сидел на лавочке под старым кленом. А рядом с ним – темноволосый пацаненок лет восьми. Аккуратненький такой, красиво подстриженный, в рубашке с рисунком из разноцветных, бабочек. Он-то и наигрывал на Фаддейкиной гармошке.