Наследники (Путь в архипелаге) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 49

Егор не раз видел на журнальных фотографиях такие кольцевые и спиральные циклоны, снятые со спутников. В центре облачных завихрений часто заметен похожий на копейку глазок. Место короткого обманчивого штиля среди ревущих ветров.

И вдруг мелькнула у Егора мысль, что сам он тоже, как суденышко-скорлупка, оказался в таком штилевом глазке. Прежние ветры никуда не гонят его, отошли в сторону. Откуда подует новый ветер – неясно. А пока весь декабрь Егор болтался на «мертвой зыби» – с неясным настроением, со смутными желаниями, без друзей, без цели, без планов. Потому что Среднекамское речное училище – это все-таки минутное вдохновение, не больше. Михаил, кажется, во многом прав…

Впрочем, сравнение нынешней жизни с «глазом тайфуна» было весьма натянутым. Потому что прежний ветер вовсе не был штормовым. Наоборот – ленивое дуновение, ленивое плавание. Куда глаза глядят. Одно лишь похоже – этот «ветерок» не хуже тайфуна мог посадить корабль Егора на камни и раздолбать в щепки. И разрыв с «таверной» не был ли попыткой поставить «штормовую бизань», чтобы встать носом к ветру?

Может быть, не только сочувствие к Редактору толкнуло на это Егора? Может, еще инстинкт вечно настороженного Кошака?

О крахе Курбаши и конце «таверны» Егор узнал от Пули. Недавно. Увидев Пулю в школьном коридоре, он вдруг решил, что лишняя информация не помешает, и прежним тоном сказал:

– Пуля. Сюда.

Тот подошел, мигая от робости.

– Ну? – усмехнулся Егор. – Как там ваша подземная жизнь?

– А? – сказал Пуля и замигал сильнее.

– Балда! Что нового в «таверне», спрашиваю!

– Я не хожу, – прошептал Пуля и завозил ботинком по полу.

– Не ври, Пуля.

– Не-а… я правда. Никто не ходит. Курбаши ее закрыл.

– Почему?

– Он в армию захотел пойти.

– С чего это? У него же отсрочка, завод такой…

– А он захотел, чтобы в декабре. Сам на комиссию пошел.

– Следы заметает, что ли?

– Я не знаю… Только он не успел. Его в милицию забрали.

Егор присвистнул.

– За что?

– Я не знаю…

– Может, за колеса?

– Ага. Что-то говорили про колеса. Только я не знаю… Валета тоже забрали, а потом отпустили.

– Его-то за что?

– Не знаю… Потом нас тоже в милиции спрашивали, чему он нас учил…

– Валет?

– Ну… Курить или вино пить. И вообще… Я сказал, что не…

– С родителями в милицию вызывали?

– Ага… С отцом.

– Выдрал?

– Еще бы, – по-взрослому вздохнул Пуля.

И Егор вдруг понял, что не испытывает ожидаемого удовольствия от покорности Пули и его унижения.

– А Копчик?

– Я не знаю… Он еще раньше с Курбаши поругался. Он теперь с Салтаном ходит, у них какая-то «каптерка». В сарае…

Это известие обеспокоило Егора. Курбаши «загремел», Копчик теперь ему не подвластен. Чего доброго, начнет выступать подлюга. Вместе с Салтаном… Но тревога была мимолетной. Не мог Егор бояться Копчика, гниду такую. Да и Салтан был фигура мелкая, с Курбаши и сравнивать смешно.

Больше тревожило другое. Не потянулась бы ниточка от Курбаши и Валета к нему, к Егору. Хотя какая? Ни в каких «делах» с ними Кошак не участвовал. То, что в «таверне» был своим человеком, само по себе еще не грех. Катался на угнанных мопедах? Но он не обязан знать, что они попали к Валету или Копчику незаконно.

Размышления эти прервал Пуля. Вдруг сказал с пониманием:

– Про тебя не спрашивали, ты не бойся.

– Идиот! Кто боится-то? Иди давай… Да не вздумай с Копчиком связываться, ноги оборву…

– Не, я не буду… – опять вздохнул Пуля.

Шли дни, монотонные и без всяких важных событий. Никто из прежних обитателей «таверны» Егору не встречался. После школы идти домой не хотелось, и Егор шел смотреть какой-нибудь старый фильм или просто бродил по улицам. Погода стояла мягкая, снежная. Недалек был Новый год. На центральной площади строили сказочный городок из прессованного снега и фанеры, ставили карусели и горки. Многое еще было не готово, но ребятишки из ближних школ и кварталов уже резвились там. Их не прогоняли. Зашел один раз на площадь и Егор. Прокатился на ногах с высокой горки, не упал. Остановился в конце ледяной дорожки довольный собой. Тут ему под ноги, сидя на фанерке, въехал пацан в мятом пальто и растрепанной шапке. Стукнул головой о колени. Егор поднял нахала за шиворот. А тот вылупил глаза-пуговицы, заулыбался и спросил:

– А где дядя Миша?

Это был Заглотыш. Егор выпустил его: все-таки знакомый.

– Ты чего под ноги людям кидаешься?

– Меня занесло… А где дядя Миша?

– У себя в Среднекамске, где еще ему быть?

– Заехать обещал… – сказал Заглотыш. И вдруг обернулся, забыл о Егоре, завопил:

– Эй, Мартышонок! Обожди! – И помчался куда-то, махая фанеркой. Вот тебе и «где дядя Миша».

С Михаилом Егор в декабре пару раз беседовал по телефону. Так, почти ни о чем. Просто от одиночества. А один раз Михаил приезжал, и они опять бродили по городу. Потом зашли к Ревскому. Александр Яковлевич был один, чихал, жаловался на грипп и скуку, потому что болеть не привык. Обрадовался гостям, стал их кормить обедом. За столом разговор зашел, конечно, о прежних временах, о Толике, появились фотографии, в том числе и та, детская…

Егор сказал, что Наклонов у них в школе хочет создать литературный клуб.

– Ну, что же, – отозвался Ревский. – Олег всегда был организатором. Такая натура…

Егор знал уже, что маленькому Шурику Ревскому доставалось от сурового командира. Оно и понятно: видно на фотокарточке, какой Шурик был домашний хлюпик… А Наклонов?

Егор всмотрелся в решительное лицо Олега. Может, этому парнишке тоже нравилось, когда ему подчиняются? Может, его, как и Егора, сладко щекотали чужое бессилие и покорность?

А зачем? Почему от этого радость? Природа человеческая такая? Но не у всякого же человека… У того, кто сильный?

Капитан Крузенштерн – человек, про которого написаны книги, человек, чьим именем названо громадное парусное судно, – он был сильный? Видимо, да. Одну слабость в жизни он допустил: заколебался, когда назначили командовать кругосветной экспедицией, не мог оставить молодую жену, ребенка она ждала. Но решился. И ни разу не дрогнул потом… Недавно Егор зашел в районную библиотеку и, поддавшись неожиданному желанию, взял книгу об экспедиции «Надежды» и «Невы». Книжка так себе, сухомятина, но одно в ней запомнилось хорошо. В самом начале путешествия запретил Крузенштерн телесные наказания матросов, всякое унижение людей и грубость.

Значит, для настоящей власти над людьми, для настоящей силы вовсе не надо подавлять других?

«А вообще-то зачем она тебе, власть и сила? – вдруг спросил себя Егор. – Разве ты ее когда-нибудь хотел?» И понял, что запутался. Разозлился: философия дурацкая лезет в голову.

А Ревский и Михаил вспоминали съемки на «Крузенштерне» и какую-то Изу, которая пела песни под гитару. Ревский сказал, что, когда кончился съемочный сезон и «Крузенштерн» с курсантами готовился идти домой, на Балтику, Иза упрашивала капитана зачислить ее матросом. Хотя бы до конца того рейса. Конечно, ее не взяли. Да и режиссер Карбенев не отпустил бы.

– И ее счастье, – заметил Ревский. – А то еще неизвестно, каково бы ей пришлось при том урагане…

– При каком? – спросил Егор. И узнал, что «Крузенштерн» по пути в Ригу, в Северном море, был застигнут жестокой бурей. У него в полосы изорвало все паруса, потому что убрать их не успели. Барк долго несло бортом – как говорят, лагом! – потому что стала машина, и судно лишилось управления.

– Ауниньш рассказывал, я с ним встречался потом, – сказал Ревский. – Жуткое было дело… Он мне и кинопленку прокрутил. Был среди них тогда один матрос, любитель с камерой, он ухитрился заснять… Волны – как египетские пирамиды. В том урагане погибло несколько скандинавских судов…

И теперь, слушая повесть Наклонова (совсем не похожего на мальчишку Олега), Егор временами представлял в центре тайфуна не маленькую «Надежду», а гигантский «Крузенштерн».