Нарисованные герои - Крапивин Владислав Петрович - Страница 41

«Борис, послушай, – скажет Виталька. – Я все-таки доказал ей. – Она говорила «божья звезда», а я сказал – Юпитер. Я привинтил телескоп и сказал – смотри. Тут уж ей некуда было деться».

«Виталька, – скажет Борис. – Ох и упрямый ты парень… Ты правильно сделал, конечно. Юпитер есть Юпитер…»

«Борис, – осторожно скажет Виталька и, наверно, замолчит. Этот будет трудный вопрос. – Борис… ты не сердишься… за телескоп. За то, что взяли без тебя?.. И вообще… за другое…».

Что же он ответит?

«Ну, Виталька… Хватит помнить про всякую чепуху, – ответит Борис. – Ты же сам понимаешь… Скажи, а ты видишь сейчас сны про Дорогу?»

«Да», – скажет Виталька.

Сейчас тоже была похожая на сон Дорога! В вихрях встречного снежного ветра, звезд и летящих по обочинам огней…

И случилось так, что уже через полтора часа после ухода из дома Виталька снова оказался на своем дворе. Там у ледяной горы веселилась вся компания. Надо было кончать спор с бабкой, но и мимо друзей Виталька пройти не мог.

– Хотите посмотреть на Юпитер?

Зажим трубы укрепили на спинке стула, который притащил из своей квартиры Юрка Мячик. Девчонки и мальчишки присмирели и встали в послушную очередь. И все успели полюбоваться на чудесную планету, прежде чем в беседке появилась Валентина Власьевна.

–  А-а, – негромко, но «обещающе» заговорила бабушка. – Нашелся. Ну-ка, марш в избу. Мать-то уже в милицию собирается, чтобы искать тебя, проклятущего…

Виталька хотел сказать, что нет еще девяти часов, какая милиция. Но вместо этого сказал:

– Смотри на свою звезду. Вот сюда, в трубу.

– Я вот посмотрю тебе…

– Вот телескоп, – снова сказал Виталька. – Иди погляди. Увидишь, какая там «божья звезда». Со спутниками.

– Я вот тебе покажу… тилископ! – Она ухватила Витальку зав рукав и потянула к подъезду. Виталька зацепил ногой стул. Вся установка едва не грохнулась на обледенелый пол беседки. Хорошо, что Виктория успела поймать стул за спинку.

Виталька рывком освободил руку.

– Чуть не разбила астрономический прибор! Отвечать кто бы стал?!

Бабушка сжала губы в прямую линию и пошла к дверям.

– Подожди, – сказал Виталька.

Бабушка не обернулась.

– Подожди, – повторил он почти жалобно. – Сама не верила, а теперь смотреть не хочешь? Я же нарочно ездил за телескопом!

– Некогда мне в игрушки играться, – ответила бабушка и даже не замедлила шагов.

– Это Юпитер! – со слезами крикнул Виталька. – Все равно все видят!

Бабушка скрылась за дверью. Виталька сел на стул и прижался щекой к холодной трубе. Первый раз в жизни он перед ребятами ничуть не стыдился слез.

Потом он встал и начал отвинчивать телескоп. Он ни на кого не смотрел.

Мальчишки и девчонки топтались рядом. Они то совали в карманы, то вынимали озябшие ладони. Постукивали валенком о валенок. Поправляли поднятые воротники. А ведь было не так уж холодно. И, наверно, суетились они просто от неловкости. Трудно, если не знаешь, как утешить человека.

– Да не расстраивайся ты, – сказал Юрка Мячик. – Не смотрит и не надо. Ей же хуже.

– Это она назло, – прищурившись, заявила Виктория.

Может быть, и назло. Витальке от этого было не легче. Потому что все оказалось зря. И телескоп торчал, как пушка, не сумевшая выстрелить.

– Мы-то знаем, что это Юпитер, – негромко проговорила Любочка.

Виталька молчал. Он снял трубу со спинки стула и разозленно толкнул в футляр. Труба не входила: Виталька забыл свинтить портативный штатив с зажимом. Тогда он сунул телескоп под мышку, а футляр взял за ремень.

– Я думал, ты умнее, – спокойно сказал Олик.

– Дома отвинчу, – хмуро объяснил Виталька. – Руки… – Он хотел сказать, что руки мерзнут от металла, но голос был сиплым от стоявших в горле слез.

– Я не про трубу, а про бабушку, – объяснил Олик. – Она же нарочно.

Олик был умным человеком и не кидал слов на ветер. И стоило потратить минуту, чтобы послушать его. Пусть даже ничто не радует и дома ждут одни неприятности, все равно, пожалуй, стоит…

– Когда Галилей изобрел телескоп, монахи тоже не хотели в него смотреть, – сказал Олик. – А кто был прав?

– Галилей! – сказала Виктория.

– Факт, Галилей, – решил Юрка Мячик.

– Не монахи же, – усмехнулся Муха.

– Вот именно, – спокойно продолжал Олик. – Он говорит: «Смотрите! Сами увидите, что никакого царства небесного на небе нет, а планеты – большие и круглые, как Земля». А они: «Не будем и крышка. Все равно ты врешь, ничего в твою трубу не видать».

– Ненормальные! – взмутилась Любочка.

– Не такие уж ненормальные. Понимали, что если посмотрят в телескоп, то признаваться придется: царства небесного не видать, а планеты видать. А им это зачем?

Стало теплее, небо делалось мутноватым. Это начинал в нем хозяйничать южный ветер. Воздух потерял холодную прозрачность, и звезды в нем расплывались и таяли.

А Юпитер горел. Горел по-прежнему чистым золотым огнем. Свет его, не тускнея, пробивал толщу воздуха, пропитанного сыростью теплых ветров, которые похожи на первое дыхание еще очень далекой весны…

Это, можно сказать, конец всей повести. Я его написал заранее, надеясь, что, когда окончание уже готово, легче будет повествовать о «срединных» событиях. Я был уверен, что напишу про них быстро и без особых трудов – план-то вот он, передо мной!

Уверенность моя была такова, что о работе над повестью я даже рассказал в издательстве «Детская литература»: готовьтесь, мол, печатать. В редакции для младшего школьного возраста обрадовались:

– Очень интересный замысел! Пишите скорее! Нам как раз нужна повесть с атеистическим уклоном!

И… во мне включились тормоза.

Я не хотел быть проповедником атеизма. Мой собственный стихийный атеизм, живший во мне в студенческую пору, остался в прошлом. Неназойливо, мягко, но неотвратимо во мне зрело убеждение, что мир не мог возникнуть и существовать без Высшего Разума, без Творца. Без Него он терял всякую логику, всякий смысл. Я не искал, не лелеял в себе эту идею, она кристаллизовалась сама, снисходительно отодвигая в сторону доводы примитивного материализма. Ее довод был осознанным, неоспоримым и простым: «Иначе просто не может быть». За ним стояли годы размышлений и споров с самим собой, но это отдельная тема…

Тогда, после беседы в редакции и всплеска редакторского энтузиазма, я осознал, что Виталька не может быть прав. Победа над упрямой старой бабкой не украсила бы мальчишку. А, кроме того, если у Витальки и была своя правота, то и у бабушки тоже – была. Своя.

Да, конечно, яркое светило в зимнем небе было Юпитером. Но ничуть не меньше оно было и Рождественской звездой – в мире бабушки Валентины Власьевны. И этот мир был ничуть не менее реален, чем космическое пространство, рассматриваемое в сорокакратный телескоп. И тому, и другому миру хватало места в бесконечной и многогранной вселенной, где может существовать всё, ибо вселенная эта включает в себя неисчислимое множество пространств.

О множественности и многомерности параллельных миров я догадывался уже тогда, хотя догадка эта в ту пору была еще расплывчатой, не оформленной в систему…

Конечно, можно было закончить повесть маленьким, минутным торжеством Витальки, но это было бы мелко и нечестно. А привести Витальку к пониманию, что Рождественская звезда не менее реальна, чем Юпитер, в ту пору, в начале шестьдесят пятого года, было немыслимо. Дело даже не в том, что повесть была бы обречена гонениям и запрету. Мне казалось, что к восприятию такой истины просто не готов читательский мир. Да и сам Виталька, сын своего времени, не был готов. Для этой готовности нашему реальному пространству того времени надо было еще созреть…

Пространство «созревало» медленно. И порой хотелось (впрочем, как и сейчас) плюнуть на него и уйти в другие миры. Так появилась мысль о рассказе про деревянный кинжал. Кое-какие детали из него (сам кинжал, например, и Славкины стихи) потом вошли в повесть «Дети синего фламинго». Но в основном рассказ так и осел в виде карандашного черновика в старой клеенчатой тетради, на которой стоит дата – 70 г .