Лужайки, где пляшут скворечники - Крапивин Владислав Петрович - Страница 27

Птичка оскалился:

«Ха, за дурачков держишь? Данилыч сдаст их на фильтропункт или отпустит совсем. За недоказанностью. Он же чистоплюй, как ты… Если боишься глядеть, отвернись, а мы этих цыпляток – на шашлычок… – И говорит одному из своих: – Ну-ка, сними с них штаны, чтобы поточнее…

Нитка, я не сразу… Я им сказал с самой последней убедительностью:

«Ребята, не надо. Вы же все-таки хоть немножко еще люди. Вас же… матери тоже молоком кормили когда-то… Ребята…»

А Птичка мне:

«Что, Студент, хочешь опять балалайкой по танку?»

А трое других смеются:

«Может, хочешь с ними, Студентик? Никто не увидит, внизу глубоко…»

Один шагнул к мальчишкам, я – палец на спуск. «Назад», – говорю. Тут Птичка все понял. Глянул на меня и понял. Ему бы уйти и увести других. А он стал нагибаться за снятым автоматом. Я еще раз говорю: «Не надо, Птичка…» Он поднял, навел… Не успел…

– Ты их… наповал?

– Бэ-один всегда наповал, раненных почти не бывает. Там пули-перевертыши…

– А потом?..

– Потом смотрю – они лежат. Кто как… И ничего не чувствую. Лишь мысль: вот ведь странное дело – только что были живые и нате вам… Наверно, дело в том, что я и сам в тот миг как бы умер. Отрезал себя от жизни. Осталось сделать немного.

Я развязал ребят и сказал:

«Идите».

Старший говорит мне:

«Идем с нами, ты будешь наш брат».

Но я не хотел с ними. Зачем? Я вообще ничего не хотел. Только старался не смотреть на тех, кто лежал. Но все же капелька любопытства оставалась во мне, я спросил старшего:

«Правда, что ты кинул гранату?»

А тот: «Это не я, это он кинул, – и кивает на маленького. – Он не сумел, она не взорвалась. У меня-то взорвалась бы…

«Вам так нравится воевать?»

А старший опять про маленького:

«Его мать придавило в доме, от бомбы. Она там сгорела живьем…»

Я снова сказал:

«Идите».

И тут маленький мне:

«Если вы не пойдете с нами, вас убьют».

А чего меня было убивать? Я и так…

«Уходите, ребята…»

И они ушли. Скользнули между скал, как змейки.

А я… Мне надо было, конечно, сразу пулю в себя, но… Нет, я не боялся. Просто казалось, что не все еще сделал. Не все сказал.

Я вернулся на базу, положил автомат перед Орхидеевым.

– Майор, я только что расстрелял состав секрета на Бейсболке.

Он… как-то сразу поверил. Так мне показалось. Наверно, такое было у меня лицо. Но не дрогнул, приказал спокойным голосом:

«Доложи в деталях».

«Докладываю. Они поймали двух пацанов и хотели устроить самосуд. С проволокой. Я просил: не надо. Они смеялись… Они обязательно убили бы их…»

Орхидеев молчал, молчал. По-моему, очень долго. Начался обстрел из минометов, но мины рвались далеко за поселком. Кажется, в той стороне, где Бейсболка. Майор встал.

«Поехали. Я хочу посмотреть, что там…» – И подвинул мне автомат. И я взял, и мы поехали на его «козлёнке». Вдвоем. Пока позволяла дорога. А дальше – пешком. Он шел впереди, а я за ним. С автоматом. И он ни разу не оглянулся. Потом мы увидели за кустами и скалами дым и почуяли запах, такой, как после взрыва. Подошли к повороту и видим: «бейсбольного» козырька нет. Обрушен минами. Ничего нет. Пустота…

Орхидеев обернулся, но посмотрел не на меня, а мимо. И говорит:

«Надо докладывать то, что есть, а не молоть всякую чушь, Темрюк. Если ты увидел, что секрет погиб от взрыва, нельзя давать волю нервам. У всех мозги сдвинуты, но надо держать себя в руках… Ты понял меня, Студент? Иди выпей водки и опомнись. А я буду писать рапорт начальству…

Мы пошли, и я выпил бутылку и сразу уснул. Потом меня рвало, но уже казалось, что и правда ничего не было. Так я прожил еще сутки. Через день майора Орхидеева убил горский снайпер. А еще через два дня рядом со мной рванул фугас-ловушка. Тех, кто шел впереди – в клочья, а я очнулся в госпитале.

И там, когда поправлялся, я, Нитка, снова вспоминал все, что было. Иногда спокойно, а иногда с мучением. Но всякий раз я знал: если бы такое началось снова, я бы опять нажал на спуск…

– Бедненький ты мой… – сказала Нитка, словно малышу, который запнулся и ободрал коленку. И погладила его плечо. А потом вдруг дернулась:

– Тем! А причем тут призрак? Какой?

– Птичка…

3.

Они встретились на рынке, между овощных рядов. Лицом к лицу.

– Ха, птичка! Привет, Студент!

Всё тот же. Шея толще головы, пегий ежик волос, желтые глаза. Рот врастяжку… Только на широченных косых плечах не камуфляж, а черная майка с дурацкой надписью: «Я – хороший!»

Артем удивился, что ничего не чувствует. Лишь стукает в голове спокойная такая, отрешенная мысль: «Выжил все-таки… Ну, что ж… Значит, судьба…»

– Не ждал, Студентик?

– Нет, почему же… – Артем пригладил волосы, поправил очки. – Ты ведь не первый день таскаешься за мной.

– Заметил, значит!

– Заметил. Хотя сперва думал, что показалось. Не верилось, что уцелел…

– А вот уцелел! Рассказать, как?

– Не надо, Птичка. Неинтересно… Впрочем, догадываюсь. Я плохой стрелок… А потом ты – ужом в сторону, взрыв, плен… Героическое возвращение. Поиски врага…

Они пошли рядом. Этакие добрые знакомые, случайно встретившиеся после разлуки. Улыбались.

– Ты прав, Студент. Умеешь мыслить. Интеллигенция все-таки… Но ты не просто враг. Ты теперь смысл моей жизни. Я буду искоренять тебя не как личность, а как явление. Этой самой жизни…

– Да ты философ, Птичка, – усмехнулся Артем.

– Ага, – сказал он с удовольствием.

– Но глупый. Искоренишь меня, и смысла не останется.

– А я буду делать это долго.

– Как? Заведешь судебный процесс? Ничего не докажешь…

– Я не буду заводить! Я сам! Я буду убивать тебя медленно… и с удовольствием.

– Можно узнать, каким способом?

– Страхом, Студентик! Ты теперь всегда и всюду будешь ходить с оглядкой, не зная, где и как получишь плямбу в затылок. Или «перо» под лопатку. Или гранату в штаны…

– Не страшно, Птичка, – вздохнул Артем. Хотя стало страшно.

– Врешь, – довольно сказал Птичка. – Ты боишься.

– А ты? Думаешь, я буду «искореняться», как послушная овечка?

– А что ты можешь? Опять с балалайкой против танка?

– Ты, значит, танк?

– Я – из тех, кто в танке…

– Ну и как там? По-моему, сильно воняет.

– Случается. Зато безопасно.

– Не обольщайся, Птичка… – Артем постарался говорить очень спокойно и очень увесисто. – Ты не в танке, а я не с балалайкой. Там, на Бейсболке. Ты убедился…

– Ха! Тогда у тебя была просто истерика!

– Отнюдь! Это была осознанная необходимость. Я ведь спасал не только пацанов, но и себя, – сообразил он лишь сейчас, задним числом. – Вы ведь не оставили бы меня живого. Свидетеля…

– А ты умен. Недаром незаконченное высшее…

– Да. А ты, видать, плохо учился. Иначе бы понял: когда кого-то пугаешь, надо бояться и самому.

– Ха, птичка! Мне-то чего бояться? Я уже умер. Там, на Бейсболке. Ты разве это не понял?

Артем шагов десять шел молча. А потом:

– Птичка… это ты ничего не понял. Я ведь тоже умер. Там же. Сразу, как дал очередь. Так что мы с тобой на равных, Птичка.

– Во как… – выговорил Птичка после некоторого молчания. И хмыкнул. – Тогда что ж… Может, пивка по случаю встречи? Вон там…

На краю рынка блестела стеклянная забегаловка с высокими столиками.

Плохо было Артему. Нет не страшно уже, а как-то пусто на душе и тошнотворно. И в то же время – облегчение: то, чего он тайно боялся и ждал, случилось. По крайней мере, нет неизвестности. И с этим облегчением Артем сказал:

– А чего ж! Давай…

Они взяли по кружке. Пиво было холодное и вкусное. Артем тянул его сквозь прижатые к стеклу зубы.

– Постой… – Птичка приподнял кружку. В желтых глазах его (как пиво!) опять было спокойное удовольствие. – Давай, Студент, за трех наших боевых товарищей, которые там, на Бейсболке… В общем, вечная им память…