Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович - Страница 25

Так прошло какое-то время. Наверно, немалое. Женька тихо ойкнула. Убрала руку.

– Что? – вздрогнул Шурка.

– Стрекоза.

– Ты их боишься?

– Нет… Но она прямо на голову села.

– Теперь уже нету…

– Улетела. Тоже испугалась.

Женька смотрела без улыбки. И Шурка по-прежнему чувствовал спиной ее ладонь. И от сладкой печали все так же щипало в глазах. Он моргнул, встал и пошел к развалинам мостика.

– Шур, ты куда?

Он сказал хрипловато:

– Погляжу в воду. Может, Кустик правду говорил насчет карасей…

Шурка боялся, что она пойдет следом и увидит его мокрые глаза. Но Женька осталась на месте.

Шурка лег на щербатые теплые кирпичи. Опустил голову. Толща воды была темной, но совершенно прозрачной. На трехметровой глубине отчетливо виднелось дно: сплетение умерших водорослей, ил, кирпичные обломки.

Карасей, конечно, не было, но серебристыми стрелками метались туда-сюда подросшие мальки.

Шурка пригляделся. Полузатянутые илом кирпичи были очень большие. Наверняка из прошлого века. На одном он даже разглядел оттиснутые буквы: К. Л. Наверно, фабричное клеймо…

Теперь Шурка видел, что кирпичи под водой лежат плотно друг к другу. Они составляли слегка наклонную плоскость, почти целиком занесенную илом. Сквозь ил выступал карниз. И Шурка наконец понял, почему не может оторвать глаз. Карниз образовывал восьмиугольник.

Ну, или, по крайней мере, часть восьмиугольника. Она выступала из-под ила.

Может быть, это рамка люка? Может быть, как раз тут и есть нужная Гурскому дверца?

И Шурка вдруг почувствовал, как ему хочется поскорее развязаться с этим! И стать как все…

Он вскочил, вернулся на песок, суетливо вытащил из одежды отвертку. Сдернул с нее резиновый трубчатый наконечник (Шурка надевал его, чтобы не напороться случайно, когда отвертка в кармане).

– Жень, я сейчас…

– Ты куда?.. Шурка, не надо! Одному опасно! Платон же говорил…

– Да я только здесь, у мостика! На минутку!

Он сунул отвертку за пояс на плавках и – к воде!

На этот раз вода оказалась холоднее. Неласково сжала Шурку. Но видно было хорошо, хотя кирпичи и казались размытыми. Шурка начал разгребать ил. Скорее, скорее, пока нехватка воздуха не сдавила грудь… Ил облачком повис в прозрачной плотности. Еще… Вот досада…

Не было восьмиугольника. Отчищенные кирпичи представляли собой как бы граненую букву «С». Просто остатки орнамента. И никакого намека на люк…

А грудь уже стискивало безжалостно. И холод – все сильнее. Он выгнал из Шурки остатки июльского жара, сотней иголок вошел в тело. Просто зимний холод. Как там, на перекрестке, когда Шурка ждал «мерседес» Лудова… Машина и сейчас возникла из тьмы! С горящими фарами! В упор!..

Нет!

Шурка рванулся вверх. Сквозь зеленую толщу увидел желтое расплывчатое солнце. И край мостика, и Женькину голову. И руки, которые Женька тянула к нему…

Он лежал на горячем песке, на спине. Женька всхлипывала над ним.

– Дурень какой, честное слово… Зачем тебя туда понесло?

– Так… Зря… Это ты меня вытащила?

– Ты сам. Я только помогла выбраться.

– Неправда. Ты за мной ныряла.

– Да нет же. Смотри, волосы сухие…

Шурка лег на бок, взял Женькину ладонь, положил ее себе под щеку. То ли показалось, то ли правда Женька еле слышно сказала: «Сашко?…»

«Сестренка…»

Вот так он будет лежать долго-долго. Вечность. Плевать ему на Гурского, на восьмиугольные двери…

Но вечности не получилось. С веселым гомоном вернулись из зарослей «охотники». Кустик прижимал к тощей груди добычу: пятнистого черно-белого крольчонка. Очень спокойного.

– Смотрите, он сам к нам подбежал!.. И еще – вот! Я совсем не боюсь! – Он взял кроличьи уши и концами пощекотал свои ребра. – Убедились?

Женька встала. Погладила кролика.

– Какой симпатичный. Правда, Шурка?

– Да, – неловко сказал Шурка. Он все еще лежал.

Платон пригляделся.

– Купался, да? Волосы и плавки мокрые…

Шурка сел. Сказал честно:

– Я нырнул с мостика. И чуть не отдал концы. Хорошо, что Женька помогла.

Платон никогда не старался быть строгим командиром. И здесь не стал делать долгого выговора. Только вырвалось у него:

– Вот дубина! Я же говорил, что опасно!

Шурка покаянно сопел. И Платон добавил еще. Но тихо:

– Один раз уже помирал. Еще захотелось?

Шурка повесил голову. Все насупленно молчали. Чтобы уйти от тягостной виноватости, Шурка погладил по ушам крольчонка.

– А куда его теперь?

– Пускай бежит к маме, – с торопливой веселостью откликнулась Тина. – Пойдем домой и по дороге отпустим. Там, где взяли.

Этот разговор стряхнул со всех неловкость. Заспешили, натягивая одежду. Потому что и правда пора домой. Ник сказал, что крольчонка надо отпустить немедленно.

– Иначе я его слопаю живого, так есть хочется.

Шурка почувствовал, что и он просто помирает от голода. Несмотря на все переживания.

Он заплясал на песке, натягивая шорты, привычно тряхнул их, чтобы проверить: на месте ли отвертка? И обмер. Не было в кармане привычной тяжести.

И не могло быть! Ведь нырял-то он с отверткой за поясом, а вынырнул… ну ясно же, без нее!

Шурка кинулся на козырек моста. Упал там ничком, свесил голову.

Отвертка лежала на расчищенных от ила кирпичах. Вернее, стояла торчком – деревянная ручка была как поплавок.

Шурка опять лихорадочно скинул штаны.

– Ты куда! – Платон ухватил его за локоть. Подоспели и другие.

Шурка дернул руку.

– Я сейчас… Там отвертка осталась. Мне ее… обязательно надо… Я быстро!

– Рехнулся, – сказал Платон. – Тут же глубина. Кажется, что дно близко, а на самом деле…

– Да нет же! Я уже доныривал!

– Не смей, – железно сказал Платон.

И Шурка понял, что не посмеет без разрешения.

– Ну, Платон… ребята… – Он почувствовал, что сейчас разревется. Как-то все пошло наперекосяк. Разом. – Ну, пожалуйста…

Платон двумя рывками сбросил шорты и рубаху. Шагнул на край.

– Не надо… – пискнула Тина.

Платон ласточкой ушел в воду. И все замерли над кромкой обвалившегося моста.

Тело Платона в темной воде казалось зеленоватым. Он опускался долго. Значит, в самом деле глубина была больше, чем казалось сверху…

Вот он дотянулся до деревянной ручки, изогнулся, как в кино про Ихтиандра, сделал взмах руками, будто крыльями… И наконец показалась над водой его голова. И кулак с отверткой.

– Держи…

Шурка лежа дотянулся, взял. Платон выбрался на песок. Шурка принес ему одежду. Виноватый и благодарный. Платон глянул искоса:

– Хоть бы рассказал, зачем она тебе. Для чего таскаешь с собой?

– Я… расскажу. Потом… Потому что… – У Шурки застревали слова.

Не боялся он выдать тайну. И плевать ему на запрет Гурского! Но ведь… если начнешь рассказывать одно, потянется следом и другое. До конца. Про все. И про то, какой он… И не понятно, чем тогда все кончится… И вообще ничего не понятно! Страх в груди, вот и все!

Как тут объяснишь?

– Я… после. Вы не думайте, я же…

– Да ладно! – небрежно перебил его Платон. – Не хочешь – не говори. Никто же тебя щипцами за язык не тянет… Каждый имеет право на тайны, верно, ребята?.. Пошли!

Вот и конец.

Не было ни ссоры, ни драки. Даже обидных фраз вроде бы не было. Но сразу сделалось их не шестеро, а пятеро и один.

Так же, как раньше, шагали они через бурьян, иван-чай и плети мышиного гороха. Так же весело перекликались… Выпустили крольчонка, он ускакал, встряхивая ушами. Все помахали ему руками. Кроме Шурки.

Пошли снова. Шурка шагал словно с холодным булыжником в груди.

Женька пошла рядом.

– Шур… ты чего?

– Так…

– Ты не расстраивайся.

Он собрал остатки ершистости:

– Я и не думаю!

Женька отстала. Ну вот! Порвалась последняя ниточка…

Нет, не совсем порвалась. У калитки Платона, когда все говорили друг другу (и Шурке, кстати) «пока» и «до завтра», Женька сказала жалобно: