Лерка - Крапивин Владислав Петрович - Страница 3

– Ну вот! А говорили «все». Где он, Сакурин?

– Кто ж его знает? – удивился Николка Морозиков. – Да вы рассказывайте. Он придет потом.

– Что значит «потом»? А сейчас он где бродит? Кто ему разрешил?

– Так это же Лерка, – спокойно сказал Санька Щетинников.

Потом Лена часто слышала эти слова: «Так это же Лерка». Но в первый раз они удивили и рассердили ее.

– Вот вам и сказка! – бросила она. – Всем сейчас же спать!

И отправилась на поиски.

В столовой Лерки, конечно, не было. И у качелей не было, и на берегу. Наконец Лена увидела его там, где недавно стреляли, – у сарая.

Лерка стоял, опустив голову, и босой ногой шевелил длинные травинки. Или вспоминал о чем-то, или искал что-то в траве.

Раздражение у Лены растаяло. Лерка показался ей грустным и одиноким.

– Ну… – негромко сказала она. – Что ж ты один? Что ты здесь делаешь?

– Стою, – ответил он, не поднимая головы. У ног его валялся листок с нарисованным «изменником Лотькой».

– Где же твой самострел?

– Отдал, – равнодушно сказал он.

– Кому? – спросила Лена, чтобы как-нибудь продолжить разговор.

– Не знаю.

– Ну и ну! Делал-делал, а потом отдал и не знаешь?

– Ну, не помню. – Лерка поежился, словно от Лены веяло зимним воздухом. Видно, он очень хотел остаться один. Может быть, ему взгрустнулось. Может быть, обидел кто-то, а он из гордости переживает молча. Всякое бывает.

Но переживания – это одно, а тихий час – другое. В тихий час надо спать. Или, по крайней мере, делать вид, что спишь. А то Инна Семеновна заглянет в палату, увидит, что у новенькой вожатой нет на месте одного мальчишки, и будет ему нахлобучка, а Лене, наверное, выговор.

– Спать ведь надо, – осторожно заметила Лена. А Лерка коротко вздернул острые плечики. И это было понятнее слов.

«Всегда одно и то же, – молча говорил он. – Надо спать! Это вам надо, чтобы я спал. А мне не надо.»

Лена про себя вздохнула от нерешительности. Конечно, можно было прикрикнуть: «Ну-ка, марш в спальню! Тебя режим не касается?!» Но Лена этого не могла. Ей казалось, что тогда в Лерке что-то надломится. Хрустнет, как реечка в легкой модели планера. И после этого он совсем никому не будет улыбаться.

И все же она сказала настойчивей:

– Ну, Сакурин… Ну, все-таки ведь пора…

– Ты иди, – откликнулся он не глядя. – Я потом приду.

Ничего себе! «Потом»! Это когда же, интересно?

– Ты фокусник, – с досадой сказала Лена. – Есть у тебя совесть? Мне ведь тоже надо отдохнуть.

– Ну, отдыхай, – сказал он. И это была не насмешка. Кажется, он даже слегка удивился: «Кто тебе не дает отдыхать?»

Нет, так нельзя! Не стоять же здесь два часа. Лена решительно нагнулась и подхватила Лерку на руки. Она думала, что этот веселый напор сломит наконец Леркину хмурость и он поддастся игре. Взболтнет ногами, засмеется, побрыкается для порядка, а потом уступит ее ласковой силе. Только скажет с напускной сердитостью что-нибудь такое: «Большая на маленького! Справилась, да?»

Лерка не принял игры. Легонький, как пучок тростника, он вдруг затвердел на руках у Лены. Не дернулся, не крикнул, а отчужденно застыл, отвернув лицо. Неприступно и остро торчали согнутые локти и коленки. И Лене даже показалось, что выросли вокруг него невидимые стеклянные шипы, опасные и хрупкие.

Она растерялась. И отпустить Лерку было нельзя теперь – неловко как-то, и нести его, такого злого и стеклянного… Лена понесла. Осторожно, сердито и быстро. Лерка твердо молчал, и она молчала, хотя в голове прыгали разные злые слова.

Рядом с умывальником она опустила Лерку. Он легко распрямился и встал, по-прежнему глядя в сторону.

– Колючка несчастная! – в сердцах сказала Лена. – Умывайся и марш в постель! Ноги вымой, а то как у негра.

Лерка молча загремел умывальником. Видимо, он считал унизительным спорить.

Лена отошла. «Батюшки! – вдруг спохватилась она. – Он ведь босиком! Сейчас с мокрыми ногами по песку да в кровать…» Но возвращаться к Лерке не стала. Не побоялась, а так…

В конце концов, кроме Лерки, у нее было еще двадцать семь человек, и все такие, что не заскучаешь. Один Щетинников чего стоит! Это надо же придумать: соревнования канатоходцев на высоте в три метра! Первый же канатоходец – Вовка Молчун – сорвался после двух шагов, повис на проволоке и завыл: внизу выжидающе качали макушками беспощадные крапивные стебли. Пришлось ловить «артиста» в растянутое одеяло, а Саньке пригрозить исключением из лагеря. Санька и не моргнул! Во-первых, этим ему грозили каждый день, а во-вторых, нет такого закона, чтобы за канатоходные соревнования выгонять человека из лагеря.

А Николка Морозиков! Вроде бы маленький, послушный, а того и гляди, что влипнет в историю. То на дереве застрянет, то лохматого деревенского пса приютит под кроватью и попадется санитарной комиссии, то подушку увеличительным стеклом прожжет навылет. Да не свою подушку, а Рыбиной!

Понятно, почему прежняя вожатая говорила про них: «Бесы, а не дети!»

Она, эта вожатая, продержалась в лагере месяц, а потом сбежала в город, пришла в заводской комитет комсомола и сказала, что пусть ее повесят на месте, но в этот кошмар она не вернется. Вешать беглянку не стали, а комсорг Миша Петров позвал в кабинет Лену и начал уговаривать поехать ее.

Конечно, Лена сначала заявила, что и думать нечего – никуда она не поедет. С какой стати? Она только что экзамены в институт спихнула, да и работы в отделе невпроворот!

– Ну, Ленка! – взмолился Петров. – Ну что делать-то? Там же пацаны остались под присмотром завхоза. Ты же умеешь с ребятами, у тебя опыт. Ну, самому мне ехать, да?

– Опыт! – сказала Лена. – Сравнил! Спортивная группа из пятнадцати человек, или целая орда мелкоты! У фехтовальщиков дисциплина в самой крови, с ними никакой заботы, только технику отрабатывай. А что я буду делать с такими малявками?

– Лена… – сипло сказал Миша.

«А в общем-то…» – подумала Лена. Суета со схемами в отделе ей порядком надоела. Отпуск обещали только в ноябре. «Малявок» и «бесов» она не боялась…

Да и не были они бесами, а были обыкновенными мальчишками и девчонками. Иногда слушались, иногда не слушались. Любили купаться и не любили тихий час. И Лена знала, что сколько их не воспитывай, они не полюбят наоборот – больше спать и меньше купаться. Поэтому не очень и «воспитывала». Короче говоря, они понимали друг друга.

И только маленький колючий Лерка оставался непонятным.

Нет, он не спорил и не грубил. Он как-то ускользал. Обходил всегда Лену стороной. Словно раз и навсегда убедился, что с новой вожатой разговаривать не о чем.

Было бы не обидно, если бы Лерка и ребят сторонился. Но он постоянно крутился среди мальчишек. Правда, в самых шумных играх он был молчалив, будто думал все время о важных вещах.

От ребят Лена узнала, что родители у Лерки второе лето подряд уезжают в дальние командировки. В прошлом году он в лагере очень скучал, даже, говорят, плакал потихоньку. Ну а потом, наверное, привык.

Была у Лерки странная тяга к воде. Он часами торчал на берегу. Швырял в воду камешки, разглядывал ракушки, месил ногами глину. И еще он здорово ловил рыбу. Когда все шли с рыбалки без добычи, Лерка обязательно тащил связку чебаков или ершей. И никто ему не завидовал. Просто все говорили: «Это же Лерка».

Лена крутилась в суматохе лагерных дней и порой совсем забывала про Лерку. Но иногда острая мысль останавливала ее на бегу, как встречный толчок. Ну почему он такой? Почему он с другими ладит, а с ней нет?

Лерка был первым из мальчишек, с которым она не могла подружиться. Конечно, она была теперь большая, но обида грызла ее как в детстве. Словно кто-то не принял ее в игру.

А раньше ее всегда принимали.

Она была благодарна мальчишкам. За то, что брали играть в футбол, за то, что не скрывали своих тайн от нее, за то, что научили драться на деревянных мечах, а потом – на стальных рапирах. За то, что были друзьями. Лена знала: в каждом мальчишке живет рыцарь. Даже в маленьком и слабом. Даже в том, который плачет по пустякам. Она это поняла, когда узнала Яшку.