Крик петуха - Крапивин Владислав Петрович - Страница 36

И Витька увидел. И запоздало, беспомощно ужаснулся: в спрятанном под локоть кулаке улана был сжат маленький тупой револьвер. Глазок вспыхнул желтым огоньком.

В этот миг, равный самой малой фотовыдержке, Витька ясно и тоскливо понял – пуля ему в лицо…

…Цезаря подхватили, поставили. Гравий разорвал ему на животе и на коленях комбинезон. Цезарь стоял, потерянно глядя перед собой.

– Ты что? Зачем? – сказал Рэм и сердито, и жалобно.

– Не знаю… – Цезарь облизал расцарапанную губу. Шар, который чуть не раздавил его на обратном пути, невозмутимо ходил над круглой площадкой. С ровными щелчками.

– Сумасшедший… – Лис потрогала лохмотья комбинезона. – Теперь и не зашить. И кожу содрал… Снимай, надо тебя мазать и бинтовать.

– Обойдусь… – Цезарь смотрел куда-то мимо ребят.

Ярик сказал с нерешительным упреком:

– Этот… который Командор… Он же говорил, что ничего нельзя трогать, если это связано со временем. А ты…

– Я знаю… Кажется, я хотел задержать…

Видимо, он все-таки задержал время. На микроскопический миг. Время полета пули. Платформа успела проскочить спасительные для Витьки сантиметры, и пуля не ударила ему в лицо. Но она ударила в Кригера.

Кригер взъерошенным рыжим комом с криком отлетел на середину платформы…

Витька не думая, инстинктивно, размахнулся и пустил в улана свой «пистолет». Он целил в голову, но попал в грудь, у горла. Едва ли удар был сильным, но улан, видимо от неожиданности, потерял равновесие. Слетел с диска и так же, как его сотоварищи, с десяток метров кувыркался среди травы. Словно таким образом старался не отстать от поезда.

Витька обернулся к Филиппу и Кригеру. Филипп сидел над петухом на корточках. Потом поднял неживого Петьку, сел на мешок. Положил петуха себе на колени. Петькины лапы были скрючены, голова с подернутыми пленкой глазами качалась и вздрагивала у грязных досок пола.

Петькина кровь бежала Филиппу на колено и стекала по ноге.

Витька, пошатываясь, подошел, поднял тяжелую голову Кригера, спрятал ее под крыло. Взял петуха у Филиппа, положил на мешок. Филипп не сопротивлялся. Только спросил:

– Это что? Все?..

– Да…

Глаза у Филиппа были сухие. Он спросил опять:

– А в тебя не попало?

– Нет…

Филипп снял свою разноцветную рубашку, подолом смазал с ноги кровь. Стал заворачивать в рубашку Кригера. Витька помог ему. И услышал:

– Виктор…

Хлесткая, как пощечина, обида на отца все еще звенела в Витьке. Но он обернулся сразу.

– Все. Я сшиб последнего… – и поперхнулся. По отцовскому лицу текли слезы. Он всхлипывал и судорожно переглатывал. Витька, обожженный новым мгновенным страхом, кинулся к нему, упал рядом. – Папа! Что с тобой? Ранило, да?!

Отец между всхлипами вытолкнул слова:

– Стимулятор. В кармане. Дай…

Витька засунул трясущиеся пальцы в нагрудный карман отцовской рубашки. Выдернул крошечную кассету рубиновых ампул.

– Одну. В зубы…

Витька рванул фольгу, сунул прозрачную пилюлю отцу между зубами. Тот сжал челюсти. Зажмурился. Лицо быстро порозовело. Он открыл глаза. Витька с облегчением хотел подняться.

– Не вставай! Дурак!

– Папа, да все уже! Никто не гонится. И я их всех…

– Молчи! Ковбой зас… – Отец опять всхлипнул.

– Папа, ну что с тобой? Сердце, да?

– Заткнись!.. Сердце… – Отец опять прикрыл глаза, помолчал так несколько секунд и тихо сказал, не поднимая век: – Если ты когда-нибудь вырастешь, и у тебя, у бестолочи, будет сын, и он станет плясать под пулями, а ты не сможешь двинуться при этом… тогда узнаешь… сердце…

Щеки у отца были запавшие, с седой щетинкой, на коже – цементная пыль. И на желтой грязной рубашке пыль. А сквозь рубашку проступали ребра отцовского тела, худого и беспомощного. Витька задохнулся от жалости к отцу, просто подавился этой жалостью. Лбом упал ему на плечо.

– Папа… Ну все же… Ну нельзя было иначе, они же гнались. Один уже на платформу лез. Хорошо, что Филипп…

Он поднял лицо, посмотрел на Филиппа. Тот, с размазанной по ногам кровью, сидел, съежившись, на мешке, гладил пестрый сверток.

Поезд стал тормозить.

Как они стаскивали с платформы отца, Витька потом долго вспоминал с дрожью. Надо было спешить, поезд стоял всего две-три минуты. А сил-то…

Сперва они с Филиппом за ноги и за плечи подтащили Михаила Алексеевича к правому борту. Надо было сходить с поезда только на правый скос насыпи. Сойдешь налево – и останешься в Западной Федерации. И придется ждать нового поезда, чтобы через него преодолеть барьер и оказаться в окрестностях «Сферы». Только так, иного пути нет…

Потом отца по мешкам придвинули на самую кромку полуметрового борта. До грани равновесия – так, что одним боком он повис над насыпью.

– Вы, ребята, не церемоньтесь, вы это… – говорил он. Только словами и мог помочь. – Это самое… Вниз меня, как куль… Я все равно ничего не чувствую. Бросайте…

Бросить они, конечно, не решились. Прыгнули на полотно, за рубашку и брюки потянули Михаила Алексеевича на себя. Он рухнул на них, подмял, втроем покатились под откос. Витька вскочил, стал переворачивать, укладывать отца среди лопухов.

– Пап… ты как?

– Как огурчик… – У него был расцарапан подбородок. – А ты?.. А вы? Где этот-то? Пират кудлатый…

Филипп снова забрался на платформу и прыгнул с нее, прижимая запеленутого Петьку.

Поезд лязгнул, пошел.

Филипп в трех шагах от Витьки и отца сел на корточки, развернул рубашку, смотрел на Петьку. Тихонько приподнял и опустил крыло. Отец скосил глаза.

– Да-а… теперь только на суп годится, бедолага…

Филипп стрельнул гневным взглядом. Витька весь напрягся. Отец жалобно заулыбался:

– Вы, ребята, это… простите. Я, конечно, старый циник. Только… главное-то, что с вами все в порядке… А что дальше?

Витька поднялся.

– Тут в ста метрах контрольная будка с телефоном. Позвоню в «Сферу», пригонят вертолет.

– Сколько хлопот из-за старого паралитика Мохова… Да, не так я хотел вернуться…

Витька поморщился. Но не от слов отца, а потому, что снова сильно заболела пятка, отбитая о «пчелу».

– Филипп, я пошел. Ты подежурь…

Тот молча кивнул.

…Аппарат в будке молчал, будто каменный. «Порядочки…» – сказал Витька и, хромая, побрел назад, чтобы сообщить: придется теперь ковылять ему до «Сферы» пешком, а это километра три. Или два километра до шоссе, где автобусы, машины, телефоны и всякая цивилизация.

Филипп выслушал Витьку безучастно. Сидел, гладил Петьку. Отец сказал:

– Иди, за меня не волнуйся. Мне даже хорошо. Когда тело неживое, душа отдыхает. Не часто бывает такое…

Шутил еще. У Витьки опять зацарапало в горле.

– Пойду.

– Иди… Постой. Сядь рядом на минутку… Слушай, ты там не поднимай шума. Скажи Скицыну или кому еще потихонечку. Мне, сам понимаешь, ни к чему торжественная встреча…

– Ладно… – Витька хотел встать. И увидел, как вдоль насыпи идет к ним, хромая, улан в порванной кожаной куртке и с разбитым лицом.