Ковер-самолет - Крапивин Владислав Петрович - Страница 15

Когда я начал писать эту историю, меня так и подмывало что-нибудь сочинить. Рассказать, например, что однажды мы с Виталькой поссорились и ковер перестал нас понимать. Можно было даже придумать, что, поссорившись, мы разрезали ковер пополам – каждый для себя. И он, разумеется, не стал летать. И мы поняли, что из-за глупой ссоры погубили сказку своего детства. И конечно, помирились, но было уже поздно…

Это был бы поучительный конец.

Но это была бы неправда.

Мы с Виталькой никогда не ругались. Ну, в крайнем случае поспорим немного, обзовем друг друга жабохвостами или еще как-нибудь. Разве это ссора?

И с Веткой мы ни разу не ссорились.

Она оказалась отличной девчонкой. С виду такая тихая, даже испуганная немного, а на самом деле ничуть не боязливая и характер твердый.

…В тот день мы показали ей ковер-самолет, а в полночь прилетели за ней.

– Ой, я так волнуюсь, – шепотом сказала она, когда выбралась из окна.

– Не пугайся, – успокоил Виталька. – Мы сперва не будем высоко летать, а потом привыкнешь.

Она махнула рукой.

– Я не про это. Вдруг мама проснется…

Мы засмеялись: не полета боится, а мамы.

Она посмотрела на нас по очереди, поворачивая по-птичьи голову на тонкой шее, и тоже засмеялась.

Мы взлетели от Веткиного палисадника прямо в ясное небо. Высоко! И опять мчался мимо нас шелестящий воздух – то теплый-теплый, то колючий от свежести. И опять разворачивался внизу город, опоясанный светлой рекой. Черные кораблики мигали красными и зелеными огоньками. На телевизионной вышке горели большие рубиновые огни. А в домах, где еще не спали, и на улицах – огни неяркие, желтые.

Мы остановили полет. Воздух перестал шуметь и трепать наши рубашки. Ласковый и мягкий, он окутывал нас и согревал. И было тихо-тихо.

Мы взяли Ветку за горячие ладошки, и она встала рядом с нами.

– Какая красивая земля, – сказала она. – И небо. Небо даже лучше…

За рекой, над темным туманом лесного горизонта, светила желтая зорька. Над ней повисло прозрачное облако, а чуть в стороне от него – еле видный, похожий на серебряную нитку месяц. А выше, где небо было синевато-серым, полыхали две белые звезды.

Мы медленно-медленно поплыли вверх.

– А я учила для праздника танец “Звездочка”, – вдруг шепотом сказала Ветка. – Знаете, почему я вспомнила? Потому что эти звезды увидела.

– А ты станцуй, – серьезно сказал Виталька. – Если “Звездочка”, значит, это танец для неба.

Она не стала по-девчоночьи отнекиваться и стесняться. Только сказала:

– Как же без музыки?

– А ты вспомни, – посоветовал я, – и представь, будто играет.

– Я-то представлю… А вы?

– Мы тоже.

– А… вы это по правде? Смеяться не будете?

– Ты что! – сказал Виталька.

Мы отодвинулись на самый край ковра-самолета. Ветка встала на другом краю. Он сразу же заботливо приподнялся.

Конечно, ей было страшно с непривычки на такой высоте. Пока мы держали ее за руки – еще ничего, а сейчас она одна оказалась среди пустоты. Огоньки да небо… Но она была храбрая девчонка. И может быть, она в самом деле представила себя звездой. Или ей подумалось, что это сон, а во сне страх высоты иногда пропадает.

Сначала Ветка постояла, обняв себя за плечи, а потом вскинула руки и закружилась. Я не знаю, хорошо ли она танцевала. И музыки никакой я представить не мог. Ветка была в желтом платьице, и казалось, что громадная светлая бабочка трепещет над кромкой ковра-самолета…

Ну, бабочка так бабочка. Все равно я на всю жизнь запомнил, как в негаснущем небе летней ночи, высоко-высоко над уснувшей землей, танцует девчонка…

Слегка запыхавшись, она села рядом с нами.

– Ты молодец, – сказал Виталька.

И я тоже сказал, что Ветка молодец. И было заметно, что она обрадовалась. Она отдышалась и весело заговорила:

– Если я буду большая и сделаюсь балериной, всем буду рассказывать, что танцевала “Звездочку” в настоящем небе… Ой! – Она испуганно посмотрела на меня и на Витальку. – Не буду, честное пионерское. Я только на минутку забыла, что это тайна.

– Рассказывай, – разрешил Виталька. – Тогда уже будет можно… А ты правда будешь балериной?

Ветка шевельнула остреньким плечом.

– Я понимаю: про это почти все девчонки мечтают. Только это ведь очень трудно. Это на сцене кажется, что легко и красиво, а на самом деле такая работа… Каждый день… Я не знаю, получится ли…

– Получится! – сказал Виталька.

Мы летали каждую ночь. Иногда с Веткой, иногда одни. Ветка все-таки боялась, что дома узнают про ее ночные приключения. Отец у нее был спокойный и добрый, а мамаша – сердитая. Даже не верилось, что Ветка – дочь этой крикливой краснолицей тети.

Мы понимали, что Ветке может крепко влететь, и поэтому не каждый раз брали ее в полеты.

Не думайте, что мы просто катались над городом, на высоте. Мы испытывали ковер-самолет. Во-первых, на быстроту. Мы ложились ничком, крепко хватались за передний край ковра и наращивали скорость. Скорей, скорей, скорей! Встречный воздух становился обжигающим и холодным. Он пытался содрать с нас одежду, а самих нас оторвать от ковра и сбросить на землю. Виталька называл такую быстроту “ухоотрывательная скорость”.

Долго с такой скоростью мы лететь не могли – захлебывались ветром и уставали. Начинали болеть уши.

Один раз мы предприняли высотный полет. Натянули свитера, лыжные брюки, зимние шапки и рванули с крыши прямо в зенит.

Сначала было все, как раньше. Но мы уходили выше и выше. Мы не боялись, потому что верили в полную надежность ковра-самолета, но все же сердце стучало у меня чаще и чаще. Может быть, потому, что воздух становился реже?

Не знаю, высоко ли мы поднялись. Ведь приборов у нас не было. Город с высоты выглядел почти как и в прежних полетах, только огни телевышки ушли далеко вниз и смешались с другими огоньками. Горизонт сделался совсем расплывчатым и начал выгибаться вверх, словно край громадной чаши. Над этим туманным краем невозмутимо висел тонкий месяц, такой же, как всегда.

Стало трудно дышать, и воздух сделался холодным, даже зимой запахло. Ледяной холод стал просачиваться сквозь свитера. Несколько минут мы еще упрямо летели вверх, потом Виталька выдохнул: