Колыбельная для брата - Крапивин Владислав Петрович - Страница 24

– Вот это колыбельная! – шепотом сказал Юрка Кнопов.

– Откуда она? – спросил Саня.

– Издалека, – сказал Дед. – Я слышал ее в комсомольском лагере под Петрозаводском, давно еще. Но и там не знали, кто ее сочинил.

"Это почти про нас, – подумал Кирилл. – Как мы сегодня… Не совсем про нас, но похоже…"

Дед сидел, задумавшись и поглаживая гитару, как добрую собаку. "Он больше всех боялся сегодня, – подумал Кирилл. – Во-первых, за весь экипаж, во-вторых, за своего Митьку, который был впереди… Митька заслужил такую колыбельную…"

– А почему… – начал Кирилл и замолчал. Он хотел спросить, почему Дед не пел эту песню раньше. Не спросил, понял. Надо было иметь право на такую песню.

Теперь они имели это право.

– Давай еще раз, – попросил Кирилл.

– Что ж, давай, – просто и охотно сказал Дед.

Кирилл сел с ним рядом. Он не чувствовал ни капельки смущенья, никакой нерешительности, он хотел петь. Он сейчас словно целиком состоял из этой песни. Два голоса – глуховатый и ясный – слились в первой фразе:

Юрки, сидевшие рядом, еще плотнее придвинулись друг к другу.

Глава 10

– Так… Просто песня, – сказал Кирилл Женьке, когда они шли от оврага после встречи с Чирком. – А почему ты спрашиваешь?

– Она незнакомая какая-то. И хорошая… Ты ее поешь хорошо.

Вот сейчас Кирилл почему-то смутился, хотя Женька не первый раз хвалила его пение. И от смущения заговорил сердито:

– Ты, смотри, не вздумай болтнуть про Чирка.

– Не вздумаю, – рассеянно сказала Женька. – А ты не притворяйся суровым, ты не такой.

– А какой? – растерянно спросил Кирилл.

– Ну… я не знаю.

– Не знаешь, а влюбилась в третьем классе, – пробормотал Кирилл. Он хотел быть язвительным, но, кажется, покраснел.

– В третьем классе все было проще, – серьезно проговорила Женька. – В третьем классе ты пел песни про Чебурашку, а не такие, как эта… "Колыбельная".

– Это песня про то, как люди боятся, – вдруг сказал Кирилл. – Знаешь, бывает так: ветер, огонь, гроза. Люди боятся, но идут.

– Куда?

– "Куда"… – усмехнулся Кирилл. – Куда надо. Ясно, что не кошельки таскать!

– Ну вот, – огорченно сказала Женька. – Сам заступился за Чиркова, а теперь…

– А я не про него…

– А про кого?

– Вообще…

– Странный ты, Кирилл.

– Почему?

– Не знаю… Ты похож на Тиля Уленшпигеля.

– Перегрелась ты на солнышке, – сказал Кирилл и представил себя со стороны, как в зеркале.

– Нет, в самом деле. Такой же худой, и волосы… И… какой-то отчаянный. У тебя тоже пепел стучит в сердце?

– Да ну тебя, – пробормотал Кирилл и от большого смущения брякнул: – Ничего у меня не стучит. Урчит только – в животе от голода.

Тут же он понял, что сморозил глупость, и торопливо проговорил:

– По-моему, это ты отчаянная. Так носишься на велосипеде. Я даже не думал, что ты так можешь.

– Что ты! – обрадованно сказала Женька. – Это я с перепугу. Знаешь, как я перетрусила, когда в овраг скатывались!

– Ну вот, – сказал Кирилл. – Значит, эта песня и про тебя… Ну, пока…

Они стояли на углу улиц Грибоедова и Мичурина, и надо было расходиться.

– До свидания, – сказала Женька и, глядя Кириллу в глаза, протянула узкую ладошку с плотно сжатыми пальцами. Кирилл осторожно взял эти пальцы и вдруг спросил:

– А на кого я был похож в третьем классе?

– На себя самого, – без улыбки ответила Женька. – Ну, до завтра.

Они разошлись, немного встревоженные странным своим разговором, но в общем-то почти беззаботные и уверенные, что сегодняшний день больше не принесет никаких сложностей. Они еще не знали, что школьные заботы не кончились.

Когда Женя вернулась домой, мама сказала:

– Наконец-то! А у нас Ева Петровна…

А Кирилл медленно ехал по обочине и увидел Зою Алексеевну, которая с тяжелой сумкой шла по краю тротуара.

Зоя Алексеевна тоже увидела Кирилла. Они сошлись почти вплотную. Разойтись просто так было невозможно, Кирилл это чувствовал. Поздороваться? Но он уже здоровался с Зоей Алексеевной перед сегодняшним горьким разговором. Что было делать? Кирилл сделал то, что сделал бы и раньше, до сегодняшнего дня. Сошел с велосипеда, оттянул зажим багажника и сказал:

– Ставьте сумку, Зоя Алексеевна. Я довезу.

Только не было у него улыбки.

И она молча опустила сумку на багажник. Кирилл вел велосипед за руль. Шли и молчали. Но долго молчать было нельзя. Зоя Алексеевна негромко проговорила:

– Жестокие слова ты сегодня сказал мне…

Кирилл чуть заметно шевельнул плечом. Это можно было не заметить. А можно было заметить и понять так: "Что сказал, то сказал. И не жалею".

Зоя Алексеевна кивнула:

– Понимаю. Не раскаиваешься.

Не поднимая головы, Кирилл сказал почти шепотом:

– Нет.

– Ты считаешь, что я предала тебя. Почему? Потому что поверила, будто ты виноват?

– Да.

– Что ж… Наверно, ты прав по-своему.

Кирилл вскинул глаза и встретился с ней взглядом.

Все так же тихо, но не опуская взгляда, он проговорил:

– Я, Зоя Алексеевна, по-всякому прав.

Она улыбнулась коротко и грустно и вдруг спросила:

– Ты не мог бы сейчас зайти ко мне?

– Зачем?

– Чтобы закончить наш разговор.

Он спросил слегка удивленно:

– Разве нужен еще разговор?

– Нужен… Если не тебе, то мне нужен.

Кирилл опять стал смотреть вниз.

– Хорошо, – сказал он. – Только для чего? Все равно вы мне не верите.

– Да верю! – неожиданно громким голосом воскликнула она. Кирилл даже вздрогнул. – Верю я тебе, Кирюша. Я сразу же поняла, что ошиблась. Я десять раз готова попросить извинения. Но я хочу, чтобы ты понял… Горько мне от твоих слов… Я тебя очень прошу – зайдем.

…Зоя Алексеевна жила в глубине заросшего двора, в старом двухэтажном доме, на первом этаже. Раньше, давным-давно, Кирилл не раз бывал здесь. В подъезде почему-то всегда пахло жареной рыбой. И сейчас Кирилл опять ощутил этот запах. На миг он почувствовал себя третьеклассником, прибежавшим сюда разучивать к первомайскому празднику песню о красном командире.

Велосипед поставили под вешалкой, и Кирилл по мягким домашним половикам вошел в комнату. В знакомую комнату с письменным столом и книгами, с пианино под вязаной накидкой, с узким диваном. С большого фотопортрета строго смотрел пожилой человек в форме железнодорожника – давно умерший муж Зои Алексеевны. Он и раньше так же смотрел со стены, когда Зоя Алексеевна уходила готовить чай, а мальчишки на диване затевали тихую возню…

– Садись, Кирюша, я чайник поставлю.

– Спасибо, мне не надо.

– Кирилл…

– Правда, я не хочу. Я уже пил у Черепановой.

– У Жени? Вы дружите?

– Да нет, я сегодня первый раз к ней зашел. Случайно.

– Она хорошая девочка…

Кирилл улыбнулся. Они посмотрели друг на друга и поняли, что надо вернуться к главному разговору.

– Садись… Вот сюда, на диван. А я в кресло… Так вот, милый мой, храбрый, непреклонный Кирилл, ты был, конечно, прав, когда на меня обиделся. Но все-таки прав не "по-всякому". Ты еще мальчик… Не обижайся, быть мальчиком прекрасно. Только вы, мальчики, обо всем судите слишком решительно. Вы просто еще не знаете, что люди меняются… хотя сами меняетесь каждый день…

Кирилл слушал, опустив голову, и помусоленным пальцем оттирал с колена остатки угольной пыли, которую не смыла даже вода Туринки. Он нерешительно возразил:

– Характер все равно остается…

– И характер меняется, и взгляды… Да посмотри на себя. Разве ты был таким? Ты был молчаливый, застенчивый и… не обижайся уж… боязливый даже. Чуть чего – в слезы. А теперь…

– Но я же не стал гадом! Ой, простите…

– Ничего. Конечно, ты не стал. Но бывают и горькие примеры… Вот посмотри.