Колесо Перепелкина - Крапивин Владислав Петрович - Страница 37

– Вот как? – стеклянным голосом спросила мама. – Могу я узнать, к а к а я?

Папе бы проявить благоразумие, но он не удержался:

– Это как один пьяница утверждал: «Послезавтра будет уже третий день, как я не брал в рот ничего спиртного»…

Мама шагнула от Васи за ширму, в комнату. К папе.

– Я, – сказала мама, – никогда, – сказала мама, – не имела дела, – сказала мама, – с компаниями пьяниц. У нас в Аптекоуправлении работают исключительно порядочные и трезвые люди. В отличие от некоторых институтов, где постоянные юбилеи и презентации с шампанским и коньяком. И кроме того, рассуждать о пьяницах при ребенке… это… верх морального падения!

– Но, Яночка, падение не может быть направлено вверх…

«Началось», – уныло подумал Вася. Но в этот миг репродуктор Гуревич во всю мощь грянул стоголосым мужским хором:

Мама и папа бок о бок влетели за ширму.

– Что здесь такое!

– Это не я. Это он… – Вася с беззаботным видом показал на Гуревича. А тот надрывался.

– Выключи немедленно! – велел папа.

– Он выключен.

– Что ты морочишь голову! – Папа схватил шнур. Штепсель заболтался в воздухе. А динамик содрогался. Мама прижала к ушам ладони.

Папа моргал. И старался перекричать песню:

– Почему он играет?! Там кассета?!

– Папа, ну что ты говоришь! Когда его сделали, кассет на свете не было!.. Гуревич, будьте добры, пойте потише.

Тот запел приглушенно, словно уличный репродуктор на далекой площади.

– Сумасшедший дом, – сказала мама. – Если эта труба будет так орать, я выкину ее на помойку.

– Тогда я тоже пойду жить на помойку. Вместе с ним и с Колесом.

– Пожалуйста, – ледяным тоном разрешила мама. – Если помойка тебе дороже, чем родной дом.

– Там хоть никто не ругается…

Мама посмотрела на папу. «Видишь, какое сокровище растет!» – говорил ее взгляд. И они пошли на кухню, чтобы обсудить неотложные вопросы Васиного воспитания, а потом снова поругаться.

Вася лег на спину и стал смотреть в потолок.

«Ну, почему все так плохо?» – думал Вася. – А может, правда сбежать? Не на помойку, а, скажем, на дачу к Мике. Или на пароход». Он понимал, что долго не выдержит, заскучает по маме и папе, какие бы они ни были. Но, может быть, за время его бегства они образумятся и станут миролюбивее?

Да, грустно все это было… И музыка, которую сейчас играл Гуревич, была грустная. Тихие скрипки выводили мелодию, от которой щипало в глазах. Вася словно увидел перед собой медленное движение смычков над коричневым лаком инструментов… Но скоро скрипки примолкли. Послышались трубы. Они начали какой-то знакомый марш.

Колесо ткнулось в бок:

«Узнаёшь музыку? Это марш Дунаевского из кинофильма «Цирк»!»

«Ну и что?»

«Это любимая мелодия Гуревича!»

«Ну и что?»

«Что, что! Не прозевай момент!.. Надень майку со звездами. Она самая подходящая…»

«Для чего подходящая?»

«Делай, что говорят!»

Вася устал спорить. Пожал плечами, скинул застиранную рубашку «сафари», сдернул со спинки стула белую с зелеными звездами футболку. Тоже полинялую, но все еще красивую. Набросил через голову и снова лег на спину. Вот, мол, я выполнил твой каприз. Что дальше.

Дальше… музыка стала громче. Но была она не резкой, а мягко обнимающей. Репродуктор над головой у Васи стал расти, наклоняться горизонтально. Скоро он сделался большим, как зонт. И еще больше, и еще. Вася следил за всем этим почти без удивления. То, что происходило, было похоже на случай с картиной «Незнакомый город».

Значит, о п я т ь что-то случится? По правде говоря, не очень-то хотелось. Больше хотелось спать. Но сопротивляться наваждению было лень. И Вася смотрел, как растущий черный купол все расширяется и уходит вверх. Он перестал быть черным, под ним засияли лампы, заблестели никелем всякие висячие перекладины. Потом все пространство коротко прозвенело, встряхнулось. Вася вздрогнул и увидел себя в гуще цирковых зрителей. На твердом сиденье в середине дощатых рядов, кольцами опоясавших ярко-желтую арену. С колесом на коленях.

Под куполом старого цирка

Продолжал греметь тот же самый марш. Под звуки труб и звенящих тарелок бодро выходил на арену маленький парад. Маленький не потому, что мало участников, а потому, что маленькими были артисты. Лилипуты.

Васе и раньше приходилось видеть в цирке лилипутов. Они ему не нравились. Вернее, не нравилось, что эти крохотные артисты притворяются бодрыми, счастливыми и словно хвастаются своей бедой. Это же именно беда – родиться и не вырасти. Была какая-то ненормальность, что маленьких, как детсадовские ребятишки, человечков, обрядили во взрослые костюмы и вынуждают притворяться солидными людьми…

Когда Васю заставляли надевать парадный серо-полосатый костюм с галстуком, он чувствовал себя таким же лилипутом…

Чтобы не смотреть на арену, Вася стал разглядывать зрителей.

Справа от него сидела молодая женщина в блестящем платье с высоко поднятыми плечами, завитая и накрашенная. Она чуть отодвинулась, когда Вася возник рядом, но не рассердилась. За ней Вася увидел военного в странной форме – вроде той, что нынче носят на митингах и демонстрациях казаки. Широкая гимнастерка, пристегнутые пуговицами золотые погоны. Только фуражка, которую он держал на коленях, была не казачья, а как у летчиков – с «крылышками».

А слева сидел мальчик. Чуть постарше Васи, темноволосый, в меру курчавый, с пухлыми губами. Слегка похожий на юного Пушкина из книги «В садах лицея». Он весело глянул на Васю:

– Ты как здесь появился? Я и не заметил!

– Сам не знаю как, – признался Вася. – Случайно…

– На протырку, без билета?

«Да уж конечно без билета». И Вася честно сказал:

– Ага…

– Не бойся. Раз пробрался, теперь не найдут…

На мальчике была курточка из рыжего потертого вельвета. Поверх нее был выпущен синий матросский воротник. Странно как-то. Никто из Васиных знакомых ребят так не одевался. И вельветовые штаны у мальчика были странные – широкие, как шаровары, с застежками под коленками.

«Колесо, ты куда опять меня затащило?»

«Не я, а Гуревич… У него свои любимые места.»

«Ты не пудри мне извилины!»

«Ничего я не пудрю! Смотри лучше на арену…»

А чего туда было смотреть? Лилипутами командовала грузная, как троллейбус, похожая на цыганку тетя в цветастых юбках. Она заталкивала крошечных мужчин и женщин в красные фанерные сундуки и доставала их из синих, на другом конце арены. Это были фокусы. А еще лилипуты жонглировали, кувыркались и смеялись громким деревянным смехом.

Мальчику-соседу они, кажется, тоже не нравились. Он тронул мизинцем Васино Колесо.

– Это у тебя что?

– Колесо для катанья. Я на нем езжу, – без хитростей ответил Вася. Мальчик был славный, дружелюбный.

– Неужели получается?

– Да. Не сразу только, а после тренировки…

– Надо попробовать сделать такое же.

– Попробуй, – вздохнул Вася и заранее пожалел мальчика.

– А почему ты не смотришь лилипутов? Не любишь?

– Да… Я в цирке только клоунов люблю.

– А Юленьку Вишнякову?! – изумился мальчик. – Разве она тебе не нравится? Я думал, ты из-за нее и пробрался. Все пацаны из-за нее…

– Что за Юленька? – неловко сказал Вася.

– Ты даже не знаешь? Вот это да! Будто с Луны упал!

Вася сразу вспомнил Окки-люма.

– Я не с Луны, а… просто не здешний. Приехал совсем недавно. Ничего еще не знаю…

– А-а… – протянул мальчик. Тогда, мол, простительно не знать Юленьку Вишнякову. – Она будет выступать после гимнастов, перед антрактом…

Лилипуты кончили выступление, раскланялись и убежали за бархатный занавес. Цыганистая тетя несколько раз выгоняла их обратно, чтобы снова кланялись и посылали воздушные поцелуи. Но наконец отпустила их и уплыла сама.