Хронометр (Остров Святой Елены) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 39

Рафик наконец сказал:

– Ты поосторожней с фанерой-то. Мне на ней афишу рисовать.

Афишу Рафик лихо намалевал масляными красками: белой, красной и синей. Она сообщала, что 20 июля 1948 года в саду на Ямской улице тимуровский отряд “Красные робингуды” даст для местных жителей пионерский концерт.

Лучше всего на афише получился клоун: с белой смеющейся рожей, с красными волосами, в клетчатых штанах и громадных ботинках. В программе концерта никакого клоуна не было, и Шурка робко заметил, что получается обман. Олег возразил:

– Клоун просто означает, что концерт будет веселый.

И все согласились.

Но, по правде говоря, веселья в концерте не ожидалось. Схватка со шпионом – дело опасное, что же тут смешного? Остальные номера тоже серьезные. Музыка “Раскинулось море широко”, Витькины песни про пограничника и крейсер “Варяг”, стихи про юного героя Ваню Андрианова, которые взялась прочитать Люся. Шурка тоже вызвался читать героические стихи – про Севастопольский камень. И надо сказать, читал неплохо. Может, слишком тонким голосом, но с выражением.

Но лучше всех декламировал, конечно, Олег:

#

По синим волнам океана,

Лишь звезды блеснут в небесах,

Корабль одинокий несется,

Несется на всех парусах.

Не гнутся высокие мачты,

На них флюгера не шумят,

И молча в открытые люки

Чугунные пушки глядят.

Олег читал эти стихи каждый раз в конце репетиции. Робингуды рассаживались по углам пустой веранды, Олег выходил на середину, секунды две стоял молча, потом откидывал волосы, смотрел поверх голов и говорил первую строчку негромко, задумчиво, будто сам с собой разговаривал. Потом голос его звучал крепче, но оставался печальным.

#

Есть остров на том океане —

Пустынный и мрачный гранит;

На острове том есть могила,

А в ней император зарыт.

Стихи были длинные, но каждый раз слушали их внимательно, не дышали громко и не ворочались. Лишь однажды Мишка Гельман отсидел ногу и шумно зашевелился. Люся на него цыкнула. Олег оборвал чтение. Толик сказал:

– Ну, тихо вы. Дайте дослушать.

Мишка огрызнулся, потирая колено:

– Чего про него десять раз слушать? Все равно он был враг.

– Кто? – удивился Семен.

– “Кто”! Наполеон!

– Разве это про Наполеона стихи? – не поверил Семен. – Ты чего врешь-то?

Мишка, услыхав такое невежество, невоспитанно плюнул.

– Это же все равно будто сказка, – заступилась за стихи Люся. – Про волшебный корабль.

– А Наполеон тогда уже и не враг был, – сказал Олег. – Он пленный был. Пленные врагами не бывают.

– Ага, “не бывают”! Он Москву сжег, – сказал Мишка. – Может, вы и с Гитлером целоваться стали бы, если война кончилась?

– Дурак ты! – сказала Люся.

Шурка повозил ботинками по полу и неуверенно проговорил:

– Наполеон все-таки не Гитлер. Он, конечно, враг был, но все-таки не такой. Он благородный был…

– Сам ты благородный, – хмыкнул Мишка. – Попал бы ты к нему в лапы…

– Ну и попал бы, – отозвался Шурка. – Тогда пленных не пытали и не расстреливали, потому что война была по правилам.

– Тоже расстреливали, я книжку читал, – сказал Витя. – Но все-таки не так сильно. Тогда фашистов не было.

Рафик вставил свое слово:

– Если бы Наполеон был совсем уж враг, тогда про него стихи не печатали бы…

– Да тут дело не в Наполеоне, – сказал Толик.

– А в чем? – оживился Олег. Ему нужна была поддержка.

Толик засмущался и вздохнул:

– Я не знаю, как объяснить словами… При чем тут Наполеон? Это стихи про одинокое настроение, когда человека все бросили. Потому что остров такой…

– Какой? – спросил Рафик.

– Это же остров Святой Елены. Он вообще печальный… На нем наш моряк, лейтенант Головачев, тоже погиб. Там его могила…

– Разве наши на том острове воевали? – удивился Мишка.

– Да не воевали… Это давно было, когда Крузенштерн плавал.

– А почему он погиб? – спросил Шурка. – Дикари убили?

– Да не было там дикарей, что ты!.. Он сам застрелился…

– Почему? – У Шурки жалобно приоткрылся рот.

– Я еще не знаю точно, я не дочитал. Но, по-моему, тоже от этого… от одиночества.

– А какая это книжка? – спросил Олег. – Дашь почитать?

Толик устоял перед соблазном: не стал рассказывать о Курганове и его повести. Не знал, имеет ли право. Он только объяснил, что мама перепечатывает для редакции одну рукопись и дает ему почитать. Когда он все прочитает – пожалуйста, расскажет подробно. А пока… если, конечно, они хотят… он может прочитать свои стихи про плавание, про Крузенштерна.

Как это у него вырвалось? Отчего? Может, оттого, что вспомнились вечера у камина, тиканье хронометра, карта на стене и ощущение, будто совсем рядом, за окнами, море? Сейчас тоже был хороший вечер и рядом сидели друзья, и Толику захотелось разделить с ними настроение морской таинственности…

Но дело, наверно, не только в этом. Хотелось еще… нет, не похвастаться, а просто показать, что он не хуже других. Олег пьесу написал, а он, Толик, вот… тоже умеет…

А может, просто бес под язык толкнул. Так или иначе, слова сорвались, не поймаешь. Конечно, у Толика тут же заполыхали уши, да было поздно.

– Давай, выходи на середину, – велел Олег.

– Да нет, я здесь…

– Выходи, выходи. Чтобы как следует.

Ох, зачем он сболтнул? Хоть бы провалиться сквозь веранду. Толик жалобно сказал:

– Но они ведь не как у Лермонтова. Они… самодельные.

– Давай, давай, – сказал Олег.

Толик вышел, помигал, чтобы не так щипало в глазах от смущения, покашлял… ну и ничего, прочитал. Внятно и без торопливости. Потому что раз уж напросился, куда деваться?

Ребята помолчали, посмотрели друг на друга, и Люся неожиданно захлопала. Тогда и другие захлопали. И у Толика опять затеплели уши, а Олег сказал:

– Мы и не знали, что ты поэт.

– Да никакой я не поэт! – Это я случайно сочинил.

– И больше никогда ничего не писал? – удивился Олег.

– Никогда! – Про стихи о месяце Толик опасливо умолчал.

У Олега мелькнуло на лице то ли облегчение, то ли удовольствие. Но тут же опять он стал командиром:

– Эти стихи ты обязательно прочитаешь на концерте.

– Я?! – ужаснулся Толик.

– Конечно. Чего им пропадать?

– Но… это же не Лермонтов, – опять жалобно сказал Толик. – Как это будет? По сравнению с ним…

– Зато это твои собственные стихи. У нас так и называется – самодеятельность… В общем, это тебе боевое задание.

Толик успокоился. Если задание – никуда не денешься. Олег – командир, а Толик – рядовой робингуд.

– И еще, задание, – сказал Олег. – Попроси маму напечатать для концерта пригласительные билеты. Сто штук.

Мама сказала, что напечатать билеты Толик мог бы и сам: не маленький, знает, как управляться с машинкой.

– Да-а… А сколько я провожусь!

Мама смилостивилась и напечатала. И оставила два билета – себе и Варе:

– Посмотрим, что вы за артисты.

У Толика от волнения засосало в животе, как в начале первого экзамена. И привычно зачесался рубчик под коленом…

В день концерта мама выгладила Толику галстук и белую рубашку и достала из шкафа полузабытый вельветовый костюм. Лишь тогда Толик понял, что он и правда вырос за эту половину лета. Жилет еле прикрывал пряжку на поясе, а чтобы застегнуть под коленками манжеты штанов, пришлось изо всех сил натягивать их вниз. И тем не менее, глянувши в зеркало, Толик остался доволен. Он, как и раньше, показался себе похожим на юного капитана из жюль-верновской книжки. Тем более что волосы отросли, а лицо покрылось крепким, как густой чай, загаром.

От Дика Сэнда и Жюля Верна мысли скользнули к другим парусам, к Крузенштерну, к острову Святой Елены. К печальным стихам о воздушном корабле… К своим стихам.

Правильно ли, что он согласился их прочитать? Задание заданием, но можно было и упереться. Наверно, Олег не стал бы приказывать по всей строгости… И зачем Олег вообще такое задание дал? О концерте заботился? Или…