Дырчатая Луна - Крапивин Владислав Петрович - Страница 13

Кроме того, дед был мастер на все руки. Давным-давно, еще когда мама Леся была девочкой, дед на приморской свалке отыскал большущий часовой механизм. И сразу понял – он от тех часов, что до войны были на левой башне Корабельной библиотеки. Во время войны здание разрушилось, и его потом восстановили не полностью, без башен. А механизм, в котором главная шестеренка была размером с таз для варенья, каким-то образом оказался среди хлама на берегу Угольной бухты.

Дед всю эту механику раскопал, по частям вывез к себе в сарай и восстановил. И не раз обращался ко всякому начальству: давайте построим опять башню у библиотеки (хотя бы одну) и установим там часы. Тем более, что в довоенные годы часы были знамениты, назывались «Морские круглосуточные». Их циферблат был разделен не на двенадцать частей, а на двадцать четыре, и часовая стрелка обходила круг один раз в сутки.

Начальство говорило: «Да-да, конечно, замечательная идея», но предпочитало строить не башню, а дачи на берегу Садовой бухты. Механизм же – без циферблата и стрелок – грустно тикал в сарае. И остановился после смерти деда.

И стоял, пока не появился в доме дядя Сима.

Дядя Сима тоже был мастер на все руки. Он опять отладил часовой двигатель. И не просто ради интереса, а для дела. Для инкубатора, который Лесь построил из прожекторного отражателя и всяких других деталей.

Перед отражателем Лесь на проволочных дугах укрепил оптический прибор своей конструкции. Называется «лучепропускатель». Он был смонтирован из нескольких линз, прозрачного кубика и черного мячика с двумя дырками. Через стекла, кубик и отверстия в мячике луч – горячий и яркий – падал на «родильную камеру», сделанную из жестяной коробки. Чтобы отражатель был всегда повернут к солнцу и собирал его лучи, часовая машина главной своей осью вращала его над крышей сарая. Безошибочно вращала. Только приходилось каждый день слегка менять угол наклона: известно ведь, что в один и тот же час, но в разные дни солнце стоит над горизонтом не на одинаковой высоте.

…Всю эту систему Лесь показал Ашотику (под жалобные уговоры Це-це, чтобы мальчики были осторожнее и не упали с крыши). Даже приоткрыл «родильную камеру», где лежал пластмассовый шарик.

– Лесь, когда из него вылупится кузнечик?

– Через неделю.

– А живого Кузю ты мне покажешь?

Кузя жил в старой сандалии, прибитой к стене над кроватью. Он выскочил навстречу ребятам. Приземлился на столе.

– Кузя, поздоровайся с Ашотиком.

Кузя прыгнул и застрекотал.

Это был крупный кузнечик лимонного цвета. Солнечная искра горела на его головке. В черных глазках – тоже солнечные искры. А еще – на суставах длинных задних ножек, которые торчали над туловищем острыми углами. Большущие, длиннее самого Кузи, усы уходили назад плавными изгибами – как оленьи рога, только без отростков.

– Кузя, сделай для Ашотика сальто-мортале.

Кузя подскочил опять, кувыркнулся в воздухе.

– Какой умный, – прошептал Ашотик.

– Кузя, Ашотик тебя похвалил. Скажи «спасибо».

Кузя стрекотнул, отставив одну лапку.

– Совершенно все понимает! – восхитился Ашотик.

– Он еще и не такое может!.. Сейчас… – Лесь раскидал по столу картонные квадратики с буквами и цифрами. – Эй, кузнец-молодец, мы забыли, как тебя зовут.

Кузя застрекотал обидчиво: как это могли забыть? Прыгнул на букву «К», потом на «У», «З» и «Я».

– А что ты будешь делать, если к тебе сунется дядя Шкип?

Кузя замер, и между кончиками его усов проскочила синяя трескучая искра.

– Ай, – подпрыгнул Ашотик.

– Не бойся.

– Я не боюсь, я нечаянно айкнул… – Глаза у Ашотика сияли.

– Он никогда никого первый не обижает. Хочешь, позови его на ладошку.

– Кузя, иди, пожалуйста… – Ашотик протянул ладонь.

Кузя охотно прыгнул к нему. Ашотик засмеялся, погладил желтые надкрылья:

– А что он еще умеет?

– Кузя, сколько будет к пяти прибавить два?

Кузя развернул надкрылья, выпустил из-под них прозрачные крылышки, взмыл под потолок, повисел там, трепеща и стрекоча. И упал на картонку с цифрой «7».

– Как в цирке! – опять восхитился Ашотик.

– Я и хочу устроить цирк, когда их побольше разведется… Но они медленно выводятся. Три недели на каждого. И только летом, не позднее осеннего равноденствия.

– Это тот день, когда я должен открыть двери и окна?

– Да!.. Ашотик, ты не забудешь?

Ашотик потемнел коричневыми глазами и сказал твердо:

– Я никогда не забываю про важные дела. Я сегодня же запишу на календаре, а двадцать первого все сделаю как надо… Если, конечно, буду жив.

– А чего тебе не жить! – испугался Лесь.

– Ну, это я так, на всякий случай… Лесь, а если в тот вечер будут тучи?

– Не будут… Ни разу еще такого не случалось!

– Это хорошо, – почему-то вздохнул Ашотик. И вдруг засмеялся опять: – Смотри, Кузя чего-то ждет!

Кузя на краю стола поблескивал внимательными глазками: не дадут ли еще какое-нибудь задание?

– Головку наклонил, будто прислушивается…

– Это он делает вид. На самом деле у него уши на коленках передних ног.

– Почему?! – изумился Ашотик.

– Так у всех кузнечиков. Я в «Жизни животных» читал.

Ашотик поразглядывал Кузю.

– Лесь, я знаешь, что подумал? Вот если бы у нас, как у кузнечиков, уши были на коленках. Забавно, да?

Лесь тут же представил себя с ушами на коленках – почему-то красными и мясистыми. Ничуть не забавно. Вот издевался бы Вязников!.. Лесь посмеялся, чтобы поддержать в Ашотике веселое настроение, но потом не удержался:

– Тебе тут же натерло бы уши штанами… Неужели тебе не жарко в таком костюме? Свариться можно…

– Это из-за котят. Они прыгают на колени, царапаются, – виновато объяснил Ашотик.

– А свитер-то?

– Ну… мне правда почему-то все время зябко, Лесь… – Ашотик сильно поскучнел. И Лесь пожалел, что завел этот разговор. Он понял, в чем дело. Вернее, почувствовал: зябкость у Ашотика от ощущения беззащитности. Свитер – как плотная оболочка, в которой Ашотик хочет укрыться от бед и жестокостей, о которых помнит и которых боится. Потому, что не доверяет этой жизни. И солнцу не доверяет, и лету. И людям… Ему, Лесю, Ашотик доверился, а он – с дурацким вопросом…

– Ты не обижайся…

– Что ты, я ни капельки… А можно еще посмотреть часовой механизм?

Они опять оказались в полутьме сарая. Вдвоем крутнули медную рукоять – подзавели пружину. Ашотик сел на корточки и стал смотреть, как у пола ходят туда-сюда метровые полукольца горизонтального маятника: щелк-дзынь, щелк-дзынь…

И вдруг спина у Ашотика вздрогнула.

Лесь – будто подломился – стремительно сел рядом:

– Ашотик, ты что?

У того на вельветовое колено упала капля.

– У тебя… болит что-то?

– Нет, ничего… – Ашотик всхлипнул. – У меня бывает такое… Не сердись, пожалуйста.

– При чем тут «не сердись»! Я… просто не знаю, что делать…

– Ничего не надо делать. Сейчас пройдет… Это как-то само собой случается. Даже на уроках. Меня сразу отпускают из класса.

Лесь потерянно молчал.

Ашотик мохнатым рукавом вытер глаза. Прошептал:

– Можно, я теперь пойду домой?

– Как хочешь. Только я еще телескоп тебе не показал…

– Потом. Если разрешишь, я еще приду…

Це-це на дворе развешивала белье.

– Лесь, миленький! Ты все гуляешь, а уроки сделать ты успеешь? Вам много задали на завтра?

– О, Господи! Завтра воскресенье!

– Ну, не сердись, не сердись. Я же только спросила…

– Я провожу Ашотика.

Вышли за калитку, спустились на тротуар. Ашотик был притихший, виноватый. Чтобы как-то его встряхнуть, Лесь спросил:

– Кузя тебе понравился?

Ашотик расцвел на ходу. Сразу.

– Очень понравился!

И тогда Лесь решительно пообещал:

– Я подарю тебе такого же. Который скоро вылупится.

Нет, он не забыл про Гайку, но отпустить Ашотика без всякого утешения… Ну, никак нельзя.

Ашотик остановился. В глазах – недоверчивое счастье: