Дети синего фламинго - Крапивин Владислав Петрович - Страница 29

Я поднял глаза. На голубых блестящих перьях я заметил черную точку. С нее срывались и летели в нас тяжелые шарики крови.

Нас тряхнуло. Мчались мы с прежней скоростью, но полет стал неровным. Раньше крылья Птицы были распластаны почти неподвижно, а теперь она беспорядочно взмахивала ими, стараясь удержать высоту.

Но высота быстро уменьшалась.

– Она упадет! – громко сказал Юлька.

Я умоляюще зашептал:

– Птица, миленькая, лети. Лети до берега…

Птица летела. Ее длинная шея стала прямой, как копье, нацеленное на ближайший мыс. Земля была уже недалеко. Но волны были гораздо ближе. Я видел белые гребешки как с высоты третьего этажа…

– Она не дотянет! – крикнул Юлька.

– Может, дотянет! – откликнулся я. А что еще я мог ответить?

– Она не донесет двоих! – опять крикнул Юлька. – Я прыгну!

Я увидел его решительные, совсем незнакомые глаза.

– Не смей, Юлька!

– Я хорошо плаваю!

До берега было метров триста.

– Юлька, не надо!

Но он оттолкнулся от доски и ухнул вниз.

Ну не мог же я его оставить…

Мне даже не удалось испугаться. Доска, с которой я неловко соскользнул, ударила меня по затылку, и я пришел в себя среди теплой соленой воды. Вынырнул. Шипучий гребень сразу накрыл меня, но я вынырнул опять и стал искать глазами Юльку. Сначала кругом были только синие склоны волн и пена. Потом волна подняла меня, и на соседнем гребне я увидел Юлькину голову. Юлька махнул рукой к берегу: плыви!

Мы поплыли, постепенно сближаясь. Гребни иногда накрывали нас, но плыть было нетрудно. Волны сами несли нас к земле. Наконец я коснулся ногами дна, и через полминуты прибой выкатил меня и Юльку на гладкий белый пляж.

Птица, прямая и спокойная, стояла на песке и ждала нас.

Я обрадовался! Я сразу подумал, что рана у Птицы, наверно, просто царапина, мы подлечим ее немного – и все будет хорошо.

Но когда мы выскочили на сухой песок, ноги у Птицы подломились, и она упала. Голова ее откинулась к самой воде. На тяжелый клюв, на глаза набежала длинная плоская волна.

Мы зарыли Птицу в песке. Опасно было оставаться на берегу: могла подойти лодка с теми двумя убийцами, но мы не могли просто так оставить Птицу. Стали рыть яму. Юлька подобрал какую-то щепку, я рыл кинжалом – он, к счастью, не потерялся.

Последний раз я погладил на шее у Птицы шелковые перышки, и потом песок этого проклятого острова закрыл ее.

Мы с Юлькой не плакали. Нисколечко. Наверно, слишком много слез мы потратили раньше. Теперь во мне была горькая сухая злость. И упрямство.

Синяя долина осталась за лесами, за широким заливом, пути в нее мы не знали. Да и какой смысл был возвращаться? Мы решили пробиваться через лес к северо-восточному берегу острова. Там найдем лодку или свяжем плот.

Мы заметили направление по солнцу и углубились в чащу.

Сначала шли по ровной земле. Потом начался подъем. И вдруг мы уперлись в каменный обрыв. Это была серая скалистая стена высотой метров двести. Вверху ее раскалывали длинные трещины, там громоздились уступы и росли ползучие кусты. Но у земли тянулся сплошной отвесный гранит, и не было ни подъема, ни прохода.

Мы стали пробираться вдоль обрыва, чтобы найти хоть какую-то щель. Мы измучились, исцарапались о высокий шиповник, хотели пить и есть. Но все же мы отыскали проход. И это была не трещина, не тропинка на скалистых уступах. Это была лестница!

Очень прямая, очень длинная, она прорезала каменную толщу и уходила в высоту между отвесных стен. Она была очень белая среди темных плоскостей гранита.

Мы подошли и увидели, что лестницу не просто вырубили в скале. Ее ступени сложили из чистого, как сахар, мрамора. Края их были украшены резьбой.

Мы переглянулись: откуда здесь, в глуши, лестница, которая годилась бы для дворца? Вернее, для сотни дворцов, если взять всю ее длину…

Юлька опустился на ступень коленками и провел по ней ладошкой. Я тоже. Мрамор был гладкий и очень холодный. Юлька поднялся, вытер локтем исцарапанный в шиповнике лоб.

– А я знаю, – сказал он серьезно и уверенно. – Я догадался. Это подъем на Плато.

Игла Кощея

Казалось бы, к чему нам Плато? Нам нужен был берег, от которого можно уплыть под юго-западным ветром. Но мы собрали силы и стали подниматься. Во-первых, другой дороги все равно не было. А во-вторых… может быть, лестница оказалась на нашем пути не зря? Вдруг она приведет нас к какой-нибудь неожиданной удаче?

По крайней мере, так я думал сначала. А потом я уже ни о чем не думал. Ровный подъем по лестнице оказался еще тяжелее, чем путь по камням и зарослям. Я машинально считал ступени и нисколечко не надеялся, что дойду до верха. Двигал ногами только потому, что стыдно было перед Юлькой.

Юлька сейчас держался крепче и уверенней, чем я. Он словно решил для себя что-то важное и знал, зачем идет. Шагал чуть впереди и почти не оглядывался.

Стены с двух сторон лестницы уходили в высоту. Далеко-далеко синела над нами прямая прорезь неба. Гранит словно грозил расплющить нас в великанских ладонях. Он был плоский и безжалостный. Лишь изредка попадались выбитые в камне полукруглые ниши…

Юлька вдруг остановился.

– Женька, смотри!

Что-то двигалось по лестнице.

Что?

Я пригляделся и понял, что теперь – конец. На нас катился по ступеням громадный каменный цилиндр. Жернов или каток. Он занимал всю ширину лестницы, и там, где его края чиркали о гранит, взвивались клубки каменной пыли.

Я кинулся назад, хотя знал, что все равно не спасусь… Но Юлька схватил меня за руку, рванул вверх. Вверх, вверх! Я ничего не понимал, но у Юльки появилась громадная сила. Он тащил меня навстречу смерти, которая летела к нам со скоростью поезда!

И когда этот каменный ужас повис над нами, Юлька отчаянно толкнул меня к стене. Я спиной влетел в маленькую нишу. И сразу наступила темнота.

Это край каменного катка отгородил меня от всего мира.

Сколько продолжался мрак? Наверно, долю секунды. Но в этот черный миг я успел пережить такую тоску, такую жалость к погибшему на ступенях Юльке… И теперь мне кажется, что я провел там, в непроглядной темноте, несколько часов.

…А когда круглый камень пронесся и в меня ударил свет, я увидел невредимого Юльку. Он сжался в такой же, как моя, нише, напротив меня.

Мы посмотрела друг на друга, вздохнули и оба начали смеяться. Все громче, громче! И никак не могли остановиться. Но это не был какой-нибудь там нервный смех или истерика. Мы смеялись от радости. Много было позади несчастий, много крови и слез, но могло быть в тысячу раз хуже, если бы Юлька не втолкнул меня в укрытие и не спрятался сам. А сейчас мы были снова вдвоем, невредимые, и у нас была надежда…

Мы взялись за руки и двинулись дальше. Идти стало еще труднее. Каменный вал разрушил мягкий мрамор ступеней: кое-где раздробил их в щебень, а местами истолок в пыль. Белый порошок до колен покрыл наши коричневые ноги, припудрил все царапины и ссадины. И я вдруг вспомнил пионерский парад девятнадцатого мая. Как мы, горнисты, в белых гольфах, желтой юнармейской форме и красных пилотках стояли впереди дружинного строя и готовились заиграть сигнал “Слушайте все”… Неужели этого больше никогда не будет?

Будет! Прорвемся!

Я стиснул Юлькину руку, обогнал его, потянул за собой. Он понял меня, хотя, конечно, думал о своем. Улыбнулся и сказал:

– Ничего, дотянем. Только не надо зевать.

Да, в самом деле. Может быть, впереди еще немало всяких ловушек.

Я проговорил сквозь зубы:

– Кому-то, видать, не хотелось, чтобы мы поднялись по этой лестнице.

– А раз им не хотелось – надо подняться, – тяжело дыша, сказал Юлька.

И мы поднялись.

Перед нами открылось поле, желтое от множества цветов. Они, как бабочки, качались на верхушках высокой травы. А трава гнулась под юго-западным ветром.

И ветер гнал в ярко-синем небе маленькие белые облака.